Название: С тех пор как сгорели дома
Автор: Капитан КолесниковБета: aladaОформление:
SonScipionaПейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: PG-13
Жанр: romance
Размер: ~6 500 слов
Саммари: Плохие приметы и хорошие, в общем-то, люди
Предупреждение:переписанный и кое-где развернутый на 180- градусов канон
Примечание: написано на Артур/Мерлин ОТП фест «Две стороны одной медали».
Тема № 13. Принуждение
Чужие костры.
— Это плохая примета, — бормочет Мерлин. — В дом придет беда, если перед уходом не вычистить золу из очага.
Артур лишь закатывает глаза, хотя, совершенно очевидно, Мерлин не может видеть этого: он стоит на корточках перед остывшим камином и делает вид, что выгребает пепел. Поразительное рвение и трудолюбие для того, кто обычно отлынивает от своих прямых обязанностей при любой подвернувшейся возможности.
— Глупости, — фыркает Артур. — Как и все, что ты несешь, — ладно, может, это и было немного резко, судя по тому, как напряглась тощая спина Мерлина, но Артур и правда злится сейчас на него. Вернее, и на него тоже, потому что на отца злиться бесполезно и в некоторой степени опасно, а на себя — на себя злиться Артур не привык. В конце концов, что он может сделать? Он сам не в восторге от приказа отца, и это демонстративное осуждение Мерлина лишь подливает масла в огонь. Можно подумать, Артур хочет ехать с карательной миссией в одну из деревень, принадлежащую короне Камелота. Лето выдалось слишком жарким и засушливым, а с урожаем, наоборот, закономерно не задалось. Крестьянам просто не с чего платить налоги: нет зерна, нет монет, зато недовольства и нарастающей паники — в избытке. Предполагается, что Артур вооруженным до зубов дружелюбием и целебной силой угроз сможет восстановить справедливость и приток денег в казну.
Он понимает, правда: отец готовит его к самостоятельному управлению королевством, которое требует зачастую принятия жестких, бескомпромиссных решений и не оставляет места мягкосердечности. Сила и закон, Артур, сила и закон — наставляет его отец, и если ультимативное купирование недовольства подходит под графу «сила» просто идеально, то где, спрашивается, потерялся незначительный придаток в виде закона?
Артуру еще очень многое предстоит понять или принять, конечно, но в данный конкретный момент он просто хочет остаться в Камелоте. Еще и Мерлин саботирует изо всех сил, второй день надоедая ему своим кислым видом, выражением крайнего осуждения на лице и попытками увернуться от обязанности сопровождать Артура в этом походе. Нет уж. Развлекаться — так вместе: Мерлин заслужил своей преданной службой небольшое вознаграждение. А Артур вообще известен своей щедростью и умением быть благодарным. Черт.
— Займись лучше лошадьми, Мерлин. И моими доспехами. И запасами на весь поход. И пошевеливайся, — поторапливает Артур, выходя из своих покоев: насмотрелся уже на это молчаливое неодобрение спиной и затылком. Не то чтобы Артуру было сильно не все равно, конечно.
***
Артуру кажется, что он сейчас оглохнет. Ну, по крайней мере, он точно бы не отказался, потому что от всех этих монотонно-отчаянных, просящих «Не надо», «Пожалуйста, сир», «Нет» ноют кости и ворочается под горлом раздраженное сожаление. Он не хотел этого и сейчас не хочет — да ради всего, кто в здравом уме может желать такого? — но у Артура есть свои обязанности и долги. Есть свой отец. Отец, который всегда внушал ему, что уважение строится на страхе, но в глазах этих людей Артур не видит ни того, ни другого. Не теперь, когда дома выгорают изнутри, потрескивая неуместно жизнерадостно, вспыхивая еще кое-где яркими зарницами на обгоревших останках деревянных балок. Страха тоже нет — скорее, неверящая, осуждающая ненависть и разочарование, и это не должно, не должно так задевать.
— Тебе совсем неведомо сострадание, Пендрагон? — спокойно интересуется внезапно оказавшийся в десятке шагов старик, одетый в длинную чистую холщовую робу, с белой бородой и белыми волосами — Артур никогда не думал, что можно поседеть добела. Он как-то не вписывается сейчас в чадящее дымное догорание вокруг — испачкается ведь. Хотя, судя по его взгляду, испачкался тут Артур, и совсем не копотью.
— Я не хотел, — зачем-то честно отзывается он, пожимая плечами.
— Я знаю, — кивает старик, рассматривая его пристально-отстраненно.
— Но я был должен, — продолжает Артур, и нет, он совершенно точно не оправдывается.
— Нет, — качает головой старик.
— Приказы короля не обсуждаются, — цедит Артур, который, в общем-то, не привык быть в обороне: точно не со своими подданными.
— Ради этого мальчишки ты недавно пренебрег прямым приказом своего отца, — старик коротко кивает на стоящего за спиной Артура Мерлина и снова переводит на него безмятежно-злой взгляд.
— Откуда ты знаешь? — если Артур и изумлен (а он изумлен), то виду не подает, разве что выгибает вопросительно бровь.
— Слухами земля полнится, — расплывчато поясняет тот, усмехаясь коротко и обращаясь к Мерлину: — Он ведь не знает, верно?
Артуру не нравится. Не нравится этот старик, не нравится его подозрительная осведомленность, не нравится, как он смотрит на Мерлина, не нравится, что Артур ни черта не понимает, не нравится, что Мерлин совершенно явственно напрягается и теряется одновременно — только этот идиот так и умеет, наверно.
— Что ж. Это даже интереснее, — продолжает старик, не дождавшись от Мерлина ответа, хотя Артуру почему-то кажется, что это он не дождался ответа, а старик как раз получил его сполна: слишком уж красноречивым было молчание Мерлина. — Это проучит тебя, Пендрагон, раз мальчишка так дорог тебе.
Артур абсолютно точно теряет нить событий, хотя не то чтобы она у него вообще была, учитывая то, что их поход обернулся выгоревшей целиком деревней — неосторожность и молодая вседозволенность некоторых особо заносчивых рыцарей из отряда, брошенный факел и сухая листва не оставили ни единого шанса на более или менее мирное разрешение конфликта. Но то, что городит этот сумасшедший старик, лишь множит недоумение Артура: что его проучит? Каким образом? И не так уж ему и дорог Мерлин — в прошлый раз Артур просто отдавал свой долг человеку, дважды спасшему ему жизнь. Ну и — возможно — чтобы перебить чем-нибудь ту картинку, на которой Мерлин падает на пол, а пустой кубок с медным перезвуком выкатывается из его ладони.
— Что ты… — начинает было он, но закончить ему не удается: глаза старика на мгновение коротко светятся желтым, губы шепчут что-то уверенно-шелестящее, а воздух едва-едва заметно идет колышущейся рябью-волной. Мерлин дергается вперед, но Артур на каких-то непонятно откуда приблудившихся инстинктах хватает его за плечо, останавливая: что, спрашивается, он собирается сделать голыми руками против колдуна. Небеса высокие, у этого придурка, судя по всему, вообще нет ни головы, ни инстинкта самосохранения, иначе почему его сохранением постоянно приходится заниматься Артуру?
Он интуитивно ждет боли, смерти или что там еще ведет за собой за руку магия, но не происходит ничего. А потом Артур просто падает коленями на землю, словно выкошенный из собственного сознания, цепляющийся за него, но не успевающий вынырнуть из сокращающейся плотной воронки наступающего тумана. Мерлин кричит что-то ему, но всё, на что хватает Артура, — это рассеянный взгляд на ленивые костры вокруг и вязкая мысль: не страшно, когда остается зола в камине. Страшно, когда зола остается на месте еще недавно звучавшей жизни. Плохая примета — сжигать свои дома.
***
Артур приходит в себя — и когда только успел выйти? — рывками, и не то чтобы очень плавными. Он чувствует себя… живым. Не то чтобы он жаловался, но, по ощущениям, — чересчур. Живой, сильный и тревожащийся. Так себе набор для прихода в сознание, но ему случалось возвращаться в реальность после тяжелых травм и не менее тяжелых похмелий, так что с чрезмерной стремительной энергией, трассирующей по венам, он, пожалуй, может смириться. И разобраться, конечно.
— Артур? — интонации Мерлина непочтительны как никогда: раздраженные, настороженные, зовущие. — Артур, ты слышишь меня?
— К сожалению, — отзывается тот, разлепляя глаза и тут же морщась от яркого света, подавляя в себе малодушное желание зарыться головой под подушки.
— О, кто очнулся, — фыркает Мерлин, распрямляясь и прекращая нависать над ним — и чего, спрашивается, наклонялся? — Ты продрых почти сутки. Это не очень-то нормально, знаешь ли, — сообщает он, доверительно кивая головой.
— Что произошло? — Артур приподнимается на локтях и трет одной ладонью лицо, просыпаясь окончательно.
— Там, в деревне. Колдун, помнишь? — как-то странно интересуется Мерлин, разглядывая сбившиеся простыни. Артур помнит. Пожар, выбеленный старик, странный диалог, глупый — как обычно — Мерлин, непонятные слова на незнакомом языке и падение на землю.
— Что он сделал со мной? — Артур скатывается на край кровати, свешивая ноги и потягиваясь.
— Я не знаю, Артур, — качает головой Мерлин. — Ты просто упал и всё, — туго продолжает он, усмехаясь. Артур узнает эти интонации — как свои: был он недавно в такой же ситуации, когда Мерлин просто упал и все. Ни черта оно не просто оказалось.
— Чего я не знаю? — вдруг вспоминает он и поднимает взгляд на Мерлина. Тот хмурится и склоняет голову набок. — Старик сказал, что я ничего не знаю. О чем он? — и по выражению лица Мерлина Артур четко понимает: сейчас ему будут врать. Вдохновенно или не очень, но будут.
— Что я таскаю у тебя еду? — беззаботно предполагает Мерлин, пожимая плечами, а Артуру внезапно даже немного обидно: это было крайне не вдохновенно. Мог бы приложить и чуть больше усилий. — Что ты невыносимая заносчивая задница? Хотя нет, это ты должен знать: я сообщал тебе сотню раз, — продолжает размышлять вслух Мерлин, отходя к столу и беспорядочно сгребая с него посуду на поднос. Артур смотрит на чуть ссутуленную спину и непослушно топорщащиеся на затылке волосы — у Мерлина даже они упрямые, что уж говорить про характер. Не светит Артуру сегодня правды, это как пить дать. Но Артур тоже не привык сдаваться быстро — да он вообще не привык сдаваться, не королевское это дело.
— Мерлин, — серьезно окликает он, натягивая штаны и поднимаясь на ноги. — Ты же понимаешь, что рано или поздно я узнаю правду, — бормочет он, оглядываясь в поисках рубашки — хороший слуга Мерлин, конечно, позаботился о том, чтобы к утру одежда была в идеальном состоянии и на виду, — когда на него вдруг скатывается беспричинная, стылая паника, резкой взметнувшейся волной. Он замирает на месте, прислушиваясь к себе и собственному телу, к мерно-мирно бьющемуся сердцу, спокойному дыханию, к расслабленному настроению — неоткуда взяться внезапному, наотмашь, страху. Он точно не испытывает его. Просто ощущает. Как такое вообще возможно?
— Да ты даже не можешь заметить, что неправильно надел штаны — плохая примета, кстати, — фыркает повернувшийся к нему Мерлин. — Что уж говорить о правде? — ухмыляется он, а Артур просто смотрит на него, смотрит и четко понимает две вещи: этот страх — Мерлина, и правду он точно узнает.
— Штаны? — переспрашивает Артур, пропуская мимо ушей реплику про примету. Мерлин выразительно выгибает брови и дергает головой, а Артур медленно опускает взгляд на свои ноги и…
— Черт, — морщится он, с размаху садясь на кровать. — Это ты мне голову заморочил, — Артур стаскивает натянутые наизнанку штаны, выворачивая их на лицевую сторону.
— О, ну, конечно, — закатывает глаза Мерлин, подхватывая со стола поднос. — Постарайся не напортачить с рубашкой. Ну, знаешь. Голову — в горло, руки — в рукава, и не наоборот, — советует он, проходя мимо к дверям — в этот момент Артур почти ощущает, что из него словно тянут тонкие нити пришлых ощущений, как распускают износившуюся ткань. Мерлин скрывается из виду, а Артур валится на постель, мимоходом жалея, что под рукой не оказалось ничего, чем можно было бы запустить в голову этому идиоту. Во что они, спрашивается, вляпались в этот раз?
***
Артур отказывается верить своим ушам — впрочем, зрение тоже только что исчерпало лимит доверия: примерно в тот момент, когда Мерлин, прикрыв на секунду глаза, склоняется над Утером, устраивая ладони вдоль его скул и вышептывая что-то тихое и абсолютно точно незаконное. Артур не собирался шпионить, он просто шел в покои своего отца, с намерением поговорить серьезно и поделиться своими сомнениями насчет Эдвина, попросить пересмотреть решение по поводу отставки Гаюса. Но его парализует на месте: от того, что делает Мерлин, от того, что Гаюс позволяет ему — потому что знает, — от того, что это, черт возьми, его отец сейчас лежит там, без сознания и не в состоянии защитить себя.
— Что происходит? — шепотом интересуется Гаюс, подавшись чуть вперед, и да, Артур присоединяется к вопросу. Что происходит, как долго, и когда ты собирался мне рассказать, и как ты мог, и как я мог — не заметить, и что, об этом тебя спрашивал тот колдун в деревне? Что, даже окрестности камелотских территорий уже знают? Все, кроме Артура?
И что теперь делать, вот просто — что?
Мерлин вдруг отстраняется, осторожно держа что-то на ладони и демонстрируя Гаюсу.
— Ты гений, тебе кто-нибудь говорил это? — произносит тот, не отрывая взгляда от ладоней Мерлина. Отец что-то бормочет во сне, и Артур почему-то уверен, что это здоровый крепкий сон, а не какая-нибудь предсмертная летаргия. — С ним все будет в порядке. И ты спас нас всех.
Артуру приходится заставить себя отлипнуть от стены, к которой он приваливается, и быстрым неслышным шагом исчезнуть из этой части замка: Мерлин и Гаюс вот-вот выйдут из покоев, а у Артура сейчас вообще нет никаких сил и желания разговаривать и объясняться с Мерлином. Гораздо больше он хочет приложить Мерлина головой несколько раз обо что-нибудь безапелляционно твердое, хочет сам раскроить свои кулаки о стену, хочет в бой или хотя бы на тренировочное поле, хочет в гущу сражения или противостояния. Просто чтобы избавиться на мгновение от ощущения того, как дышать становится тяжело, когда реальность выворачивается наизнанку, демонстрируя тебе собственные неприглядно-грубые швы, честные, неряшливые, всегда тут и бывшие, просто скрытые от постороннего глаза яркой аккуратной лицевой стороной.
Артур быстро и тяжело идет по коридорам, словно подгоняемый в спину беспокойным ворохом эмоций внутри: разочарование вперемешку с бессильной злостью, раздражение, неверие и облегчение — отец жив, отцу ничего не угрожает. А потом отец очнется и станет угрожать уже сам — Артур не станет молчать, он просто не имеет права. Потому что плохая примета, Мерлин, выворачивать чужое доверие наизнанку.
***
— Это плохая примета, — качает головой Мерлин, утягивая Артура за рукава и не позволяя ему нырнуть под лестницу и срезать этим самым путь раза в полтора. — Пройти под лестницей — плохая примета, — поясняет он, глядя на Артура демонстративно неодобряюще: предполагается, что он должен знать весь караван нелепых суеверий, о которых Мерлину известно с самого рождения.
— Да? И что же будет? — интересуется он язвительно-благосклонно, рассматривая Мерлина ожидающе-лениво. Он сегодня в новой и какой-то слишком яркой рубахе — пронзительно голубой или бирюзовой, Артур не очень хорош в оттенках, — и надо срочно придумать, за что бы его поставить в колодки. Не нравится Артуру эта рубаха. И этот цвет.
— Это к ссоре, — серьезно говорит Мерлин, кивая для убедительности головой. Артуру хочется рассмеяться в голос, но ему не очень смешно. К ссоре. Пройти под лестницей. Конечно, Мерлин, ведь других поводов ссориться у нас нет. Твоя ложь мне, твое молчание, моя ложь отцу, мое молчание о тебе. То, как ты делаешь из меня идиота — ежедневно и беспечно, идиот, нельзя так подставляться. Артур всерьез иногда боится, что не успеет нацепить на лицо выражение безмятежного неведения с легким налетом кретинизма: серьезно, теперь, когда он знает, не замечать выходок Мерлина под самым своим носом просто невозможно.
— Не болтай ерунды, — обрывает его и себя Артур, ухватывая Мерлина за плечо и утягивая в нужном направлении.
***
Когда Мерлин кубарем падает с лестницы, запутавшись то ли в своих ногах, то ли в мыслях, Артур ничего не может сделать. Только снова стоять и смотреть, наблюдая пораженно-со стороны, и рассеянно и крайне не вовремя думать о том, что падающий с лестницы вниз Мерлин похож гораздо больше на беду, чем на плохую примету или ссору. Потому что неестественно вывернутое запястье и тонкая красная влажная полоса, сбегающая с его лба к шее — это точно не ссора. Тихий, неотзывчивый, слишком спокойный и неподвижный Мерлин ¬— это беда. Артур не думал, что однажды будет мыслить подобными категориями. Артур не думал, что у него может болеть сразу всё. Вернее, не болеть, конечно, но болеть: все в рамках его новоприобретенной раздражающей способности понимать телом чужие катастрофы. Ну, то есть как — чужие.
Чужие, надо же.
Артур ходит взад-вперед по кабинету Гаюса, бросая взгляды на разметавшегося на постели Мерлина. Гаюс сказал — ничего непоправимого, ссадины, синяки, пара растяжений, удивительно просто, как это возможно при падении с такой высоты.
Все скажут – чудо, Артур скажет – Мерлин.
Артур чувствует каждый ушиб, словно сам некрасиво и пугающе преодолел десяток пролетов головой вниз. Артур чувствует непреодолимое желание оседлать коня и гнать его без устали сутки на восток, найти того старика и спросить с него за все. Это должно проучить Артура? Заставить его чувствовать каждую мелочь в настроении и физическом состоянии Мерлина? Черт, если колдун хотел убить Артура, то мог выбрать и более гуманный способ, потому что это ушастое недоразумение постоянно влипает в какие-то сомнительные передряги, грозящие обернуться летальным исходом. И даже если не летальным — мало приятного в том, чтобы обзаводиться фантомными синяками ежедневно, как бы не ежеминутно: Мерлин не способен подчас даже в дверь выйти так, чтобы не ушибить плечо. Артур обречен, это не подлежит сомнению. Артур убьет его своими руками — это не подлежит сомнению. Когда-нибудь. Обязательно.
***
Артур не выдерживает и пяти минут рядом с взволнованным, беспокойным Мерлином — и хорошо, что теперь ему есть на что свалить собственную непереносимость его тревог, — и слабовольно сбегает на смотровую площадку западной башни, с которой открывается вид почти на весь замок и территории, берущие разбег насколько хватает глаз. Он скрещивает руки на груди, неосознанно закрываясь то ли от самого себя, то ли от до сих пор звучащих внутри чужих эмоций — страх, решимость, смятение и немного недовольства: Артур и сам недоволен отцом и политикой Камелота относительно помощи всем нуждающимся.
Когда он слышит шаги за спиной, то даже без своей навязанной интуиции точно знает, что это Мерлин. И не надо иметь сверхъестественную способность читать чужие настроения, чтобы предугадать слова. Мерлин возвращается в Эалдор — конечно. Артур бы разочаровался, если бы он поступил по-другому.
— Было честью служить тебе, — серьезно улыбаясь, говорит Мерлин, а Артур слишком занят тем, чтобы не прислушиваться к его эмоциональному фону ¬— искреннему, благодарному, прощающемуся, — поэтому он не виноват в том, что не успевает затормозить и скорректировать свою реплику:
— Но ты ведь вернешься? — все дело в том, что Артур привязан к нему — в прямом смысле этого слова, накрепко, непрошено, чутко. Благосостояние Артура теперь зависит от Мерлина и от его способности твердо стоять на ногах — и только поэтому он подспудно хочет держать Мерлина поближе к себе, в поле своего зрения, под боком. На всякий случай.
Но Мерлин лишь улыбается, легко качая головой, а Артура омывает непрозвучавшим «Возвращаться ¬— плохая примета». Нет никаких плохих примет. Есть только невыносимая неудачливость Мерлина, помноженная на его же невообразимую способность выходить сухим из воды. Как это работает, Артур понятия не имеет. Наверное, это просто Мерлин.
***
Артур переводит дыхание, тяжело ступая по земле в сторону Мерлина и Уилла. Отголоски сражения еще гуляют в его крови, бередя и вибрируя внутри, но это не надолго, скоро все уляжется. Он наступает вперед, держа в руках щит и меч — защитить и наказать, помиловать и покарать, и что выпадет Мерлину, а что Уиллу — зависит сейчас не от Артура. Но он должен, просто обязан: если не он, так кто-нибудь другой, из рыцарей или сопровождающих. Никто не может быть так слеп. Никто не может быть так беспечен, Мерлин, что ты вообще творишь?
— Кто из вас двоих это сделал? — требовательно спрашивает он, переводя взгляд с одного на другого. Молчи, просто помолчи сейчас, Мерлин. Но не будет Артуру такой милости богов, кто бы сомневался.
— Артур, — начинает было он, и у Артура нехорошо немеет что-то под ребрами: если Мерлин сейчас признается вслух, у Артура больше не будет шансов спасти его, возможности покрывать и оберегать. Заткнись, заткнись, Мерлин, — мысленно упрашивает он, как никогда жалея о том, что связь не работает в обратную сторону и Мерлину не способен чувствовать его мыслеобразы и состояния. Раз уж он не в силах следовать прямым приказам принца, было бы неплохо найти иной способ заставить его подчиняться, но даже здесь Мерлин оказался несгибаемым.
Артур не успевает перебить его — полуживой разбойник решает перебить его самого, и Уилл отталкивает Артура в сторону, закручивая стремительную спираль событий, за которыми Артур едва успевает. Стрела, пронзившая грудь. Крик Мерлина. Застывшие в неверии Моргана и Гвен. Суматошные резкие движения и перемещения. Заполошные, нетвердые слова, вырывающиеся у Уилла с твердой решимостью.
— Уилл, не надо, — упрашивает Мерлин, склоняясь над ним, а Артуру малодушно думается — надо, надо, надо, он же спасает тебя, черт возьми, просто заткнись.
— И что ты сделаешь? Убьешь меня? — неверно улыбается Уилл, дыша рвано, и Артур поднимает голову, бросая быстрый, заклинающий взгляд на Мерлина: хоть раз в жизни послушайся, не меня — так лучшего друга.
— Нет, — говорит он. — Конечно, нет, — и надеется только, что Мерлин услышит и всё поймет: по большому счету, Артур отвечает сейчас не умирающему Уиллу. Совсем не ему. Я не убью тебя. Конечно, нет. — Сделай для него всё что сможешь, — произносит он, осторожно хлопая Уилла по плечу и глядя Мерлину прямо в глаза. Затем разворачивается и уходит, уводя за собой Гвен и Моргану, оставляя их без внимания, без пригляда, без свидетелей, и ради всего, Мерлин, это ведь не намек даже, а открытая просьба и признание.
Они стоят у погребального костра, Артур рядом с Мерлином (наверное, должно быть наоборот, но Артуру сейчас не до условностей). Пламя весело взмывает вверх, мажет отсветами ровного тепла по лицу, а у Артура внутри какое-то ноющее, тянущее варево: сожаление, сожаление и еще раз сожаление, боль, отчаяние, гулкая пустота по контуру ушедшего человека и раскаяние. На лице Мерлина ни одной эмоции, и Артуру даже страшно от того, как он вообще может так контролировать себя, когда внутри — Артур знает совершенно точно — такой приветливый пожар самоистязания.
— Ты должен был рассказать мне, — говорит он, не поворачивая головы, и отходит в сторону. Подальше от жара костра — того, в котором горит Уилл. Того, в котором сжигает себя Мерлин. Ты должен был сказать мне.
Он точно знает: Мерлин последует за ним, вернется в Камелот. Оставаться так далеко — плохая примета, в конце концов.
Свои пожары.
Артур давно научился отгораживаться и не ловить постоянно эхо эмоций Мерлина — прошло полтора года с тех пор, как сгорели дома той самой деревни и Артур оказался зеркалом всех сильных переживаний собственного слуги. Научиться было несложно, как-то само собой, изо дня в день, на пробу и интуитивно. В какой-то степени даже занятно.
Чужие эмоции никуда не делись: они всегда незримо рядом, как притаившаяся, утихнувшая мигрень под правым виском. Не мешается, но и не дает расслабиться до конца, напоминая постоянно, что любое резкое движение повлечет за собой новый приступ. Артур не хочет ни приступов, ни дополнительной головной боли — будто мало ему уже имеющейся и далеко не иллюзорной, — поэтому и приспосабливается, выстраивая внутренние щиты, отражающие натиск иногда слишком давящих выплесков настроений Мерлина. Обычно это случается тогда, когда ему не удается спасти кого-нибудь, или когда приходится поступиться чьей-то жизнью ради сохранения своей тайны, или когда он пропадает ночами черт знает где, возвращаясь в замок под утро вымотанным и обессилевшим. В такие моменты Артур чувствует звенящую усталость в каждой мышце и навязчивую потребность встряхнуть Мерлина — скажи, просто скажи мне уже. Но вместо этого он просто отсылает его подальше с каким-нибудь несерьезным поручением, чтобы Мерлин мог как обычно пренебречь им и рухнуть спать.
К слову, за это время Мерлин словно и сам стал спокойнее: по крайней мере, Артуру все реже приходится улавливать сильный страх или спонтанную тревогу. Жизнерадостных, ничем не обоснованных подъемов настроения тоже становится все меньше, и это не то чтобы удручает, но настораживает изредка. Артур отмахивается от этих наблюдений, привычно выставляя невидимый заслон перед собой. Просто потому что если начать разбираться или раздумывать слишком много и тщательно, можно обнажить ненужную правду, а с Артура, пожалуй, пока и одной хватит. Той, с которой он мается вот уже почти год, не зная, что делать. Можно, конечно, рассказать Мерлину, что его тайна вовсе не тайна, но, во-первых, Артур боится, что сердечный приступ Мерлина закономерно неслабо коснется и его самого — вот уж спасибо, не надо. Во-вторых, боится того, что, выйдя из шока и поняв, что Артур не собирается вот прямо сейчас казнить его, Мерлин растеряет те крохи самосохранения, которые все-таки присутствуют у него на данный момент, и начнет колдовать совсем уж беспечно. Ну а в-третьих, Артуру почему-то хочется, чтобы Мерлин сам пришел и признался. Чтобы начал уже доверять в достаточной степени. В той, в которой доверяет ему Артур.
— Плохая примета, — недовольно произносит Мерлин, провожая взглядом черную кошку, перебежавшую им дорогу.
— Это просто кошка, — отмахивается Артур, перетягивая седло потуже — Мерлин, конечно, снова идеальный слуга. Артур не хочет думать о том, что в последний раз птица, залетевшая в окно его покоев и тут же окрещенная Мерлином плохой приметой, в самом деле обернулась бедой и смертями многих: вырвавшийся на свободу из подземелий дракон, залетевший в Камелот, действительно оказался предвестником скорой гибели не одного человека. Но Артур все еще не верит в приметы — он верит в людей и их судьбу, так что никакая кошка не способна заставить его отменить первую охоту по весне.
***
Мерлин, вообще-то, равнодушен к вину, и все его отговорки и оправдания собственных загадочных отлучек из замка посещением таверны хромают на обе ноги. Мерлин не пьет, и Артур неприлично рад этому факту: кто знает, чем грозит им обоим и без того ослабленный контроль Мерлина над собой, собственным телом и магией. Но сегодня выдалась удачная охота, строгий холод ранней весны, ночевка в глубине леса и новый молодой рыцарь, Эдриан, веселья ради настойчиво предлагающий Мерлину вина. Напоить неуклюжего недотепу и посмотреть, что из этого выйдет, ¬— да, непередаваемое веселье. Артур пристально следит со стороны, как легко и фамильярно Эдриан приобнимает Мерлина за плечи, прижимается к нему, сует в руки флягу с вином — давай, не будь девчонкой, Мерлин.
Артур стискивает зубы. Это его прерогатива — дразнить Мерлина девчонкой.
— Эдриан, — спокойно окликает он. — Пожалей нас всех. Пьяный Мерлин грозит нам всем нелепой скоропостижной смертью.
Мерлин не реагирует, точно не так, как должен бы: не закатывает глаза, не фыркает в ответ, не обзывает Артура во всеуслышание ослом.
— Брось, Артур. От пары глотков ничего не будет, — непринужденно отвечает Эдриан, легко встряхивая Мерлина за плечи и почему-то не убирая после ладонь. — Парню надо согреться, — хмыкает он, и Артур не станет думать о том, что, если засунуть Эдриана сейчас в костер, это неплохо согреет и рыцаря, и самолюбие самого Артура.
— В самом деле, — задумчиво бормочет Мерлин, принимая флягу у Эдриана и улыбаясь ему осторожно — Артур не видел такой улыбки у Мерлина давно, примерно никогда: ему обычно достаются широкие усмешки, всезнающие ухмылки и самодовольные смешки. Мерлин подносит флягу к губам и делает несколько глотков, запрокидывая голову и обнажая белое горло. Шарф ему нужен и потеплее, тогда не будет необходимости согреваться вином и чужими прикосновениями. Артур следит, как Мерлин неосознанно облизывает губы и жмурится, как ходит кадык вверх-вниз, как расползается первый, едва заметный сейчас румянец по щекам, и неосознанно касается ощущений Мерлина внутри себя, приоткрывая плотную выставленную завесу. На него мгновенно рушится приятное тепло и расслабленное удовольствие, открытость миру и покачивающееся бездумие: сытость, усталость и перебродивший виноградный сок мгновенно разбредаются по всему телу, усыпляя и подбадривая одновременно. Что-то лениво потягивается внутри, то ли собираясь приятной тяжестью, то ли, наоборот, распрямляясь и щекоча уставшие нервы.
Возбуждение, вдруг понимает Артур. Неторопливое, благодарное, размягченное возбуждение. От вина, от чужих рук, от чужого тепла и тела — такое, что Мерлин не противится тому, как Эдриан держит его за плечи, словно невзначай поглаживая по спине, а, наоборот, подается навстречу, позволяя себе практически растечься по широкой груди.
Артуру нет до этого дела: в конце концов, у всех есть право на личную жизнь, а сейчас у Мерлина нет никаких обязательств и требующих выполнения приказов, так что он может творить все, что ему заблагорассудится. Артур просто не хочет этого видеть, вот и все. Он вообще не любит публичных выражений привязанности. Он снова отгораживается от Мерлина, выстраивая привычно щит, но ощущения никуда не уходят: Артур все еще чувствует странную потребность касаться, трогать губами и держать в руках, а в ладонях ворочается необходимость дотронуться. Это все вино. Вино делает Мерлина неуправляемым. И эту связь — тоже.
Артур просто поднимается, пошатнувшись легко, и командует рыцарям отправляться ко сну, распределив напоследок последовательность несения караула. Он укладывается на своем месте, укрываясь теплым пледом и устраивая под головой свернутый плащ. После активных физических нагрузок и вина он ждет, что сон мгновенно навалится сверху, но почему-то ворочается еще полчаса с боку на бок.
Есть такая примета: когда на душе скребут кошки, перебегая дорогу здравомыслию, — это к бессоннице.
***
Артуру не по себе целый день: Мерлин уехал рано утром по какому-то поручению Гаюса, кажется, собирать травы для сильно хворающей дочери придворной кухарки и до сих пор не вернулся. Не то чтобы Артур сильно переживал — с Мерлина станется обмануть саму смерть, — но почему-то не может сосредоточиться ни на чем. Бумаги, договоры, присутствие на совете — все проходит словно мимо него, и он только кивает рассеянно-внимательно на какие-то реплики отца.
— Плохая примета, — весело провозглашает Гвейн, кивая головой на женщину, держащую в руках пустые ведра. Она почтительно клонит голову перед принцем и спешит дальше, а Артур морщится раздраженно: что, даже его лучшие рыцари верят в идиотские приметы?
— Гвейн, ты-то почему суеверен?
— Память народа — память веков, Артур, — просто пожимает плечами тот, словно тут же забывая, о чем они вообще говорят. В чем-то Гвейн похож на Мерлина: из пестрого вороха ненужных фраз, которым они оба зачем-то нарочно окружают себя, иногда нет-нет да вырвется что-нибудь хлестко-верное, мудрое. Возможно, поэтому Мерлин так привязан к Гвейну, а Гвейн — к нему. После того случая с Эдрианом Артур настороженно относится к слишком близкой дружбе своих рыцарей со своим же слугой, но достоверные слухи донесли ему, что в тот раз Мерлин мягко, но непреклонно отказал Эдриану и попросту уснул рядом с костром, да и Гвейн симпатичен Артуру гораздо больше: по крайней мере, он точно не будет пытаться так откровенно флиртовать с Мерлином.
— Народ слишком консервативен в своих суждениях, — задумчиво отзывается Артур, скользя взглядом по главным воротам Камелота.
— Как и мы все, — улыбается Гвейн, хлопая его на прощание по плечу и удаляясь по своим делам сердечным.
Как и мы все. Знал бы Гвейн, как близко попал в непрекращающуюся вереницу раздумий Артура. Мерлин рядом с ним уже три года, за которые Артур не один раз успел пройти путь от злости к принятию и наоборот. Успел передумать не одну сотню вариантов развития событий. Успел довести себя до бешенства — холодного, разъяренного бешенства, когда Мерлин врал ему в лицо. Успел тысячу раз остыть — когда Мерлин оказывался единственным человеком, способным найти нужные слова, пройти по тонкой, одному ему ведомой границе вседозволенного снисхождения, не задевающего самооценку Артура. Успел загореться ожиданием — ну, может быть хотя бы сейчас Мерлин скажет. Успел прогореть на этом поприще — Мерлин упрямо оберегал свою тайну, как рыцари Мерсии — свои границы. Успел узнать Мерлина досконально, подкожно, подсознательно, подробно, так, как не знает, пожалуй, даже себя. Что огорчает, что радует, что пугает, что обнадеживает. Что веселит, что омрачает, что способно выбить из колеи (хватит пальцев одной руки), что способно воодушевить (не хватит известных Артуру чисел). Как ощущает холод, как ощущает жару, как видит сны, как переносит усталость, как не замечает иногда голод (Артур давно научился подсовывать ему свою еду так, чтобы это выглядело благодушной щедростью) и как верит в Артура. Артур сам в себя бывает не верит, сомневается, колеблется, но стоит лишь коснуться сознанием Мерлина, как его умывает теплым, непоколебимым знанием: все будет хорошо, ты справишься, ты будешь великим королем, Артур.
Как тут не поверить в себя, в него, в него — как в себя. У них вообще слишком размылись границы своего-чужого, не поймаешь, не догонишь, не перекричишь, не различишь. Они теснятся, жмутся друг к другу, как безотчетно жмутся в стаю бойцовые собаки во время грозы. Но границам личного не нужна гроза, чтобы тянуться одна к другой. Эта какая-то фоновая функция, будничная, привычная, оттого и незаметная обычно. Кроме таких дней, как сегодня, например, когда Мерлина нет в Камелоте.
От ворот доносится гулкий цокот копыт, и Артур оборачивается на звук, готовясь отчитать пропадавшего черт знает где и отлынивавшего от своих обязанностей Мерлина, но застывает на месте.
Потому что никакие пустые ведра не сравнятся с той ухнувшей сейчас куда-то вниз пустотой внутри Артура.
Потому что когда конь возвращается к стенам родного замка без седла и наездника — это гораздо больше, чем плохая примета. Это беда.
***
Артур сидит на стуле в покоях Гаюса, упираясь локтями в колени и сцепив пальцы в замок. Прошло три дня с тех пор, как конь Мерлина вернулся в Камелот, и день с тех пор, как Артур, перевернув, кажется, все окрестности с ног на голову, нашел Мерлина без сознания в чаще леса в десятках километров от границ замка. Он лежал навзничь в центре какого-то неровно очерченного круга, слишком бледный, чтобы не заметить этого даже за толстым слоем грязи на руках и лице. Артур не успел проанализировать ситуацию или просчитать возможные варианты — просто в несколько быстрых шагов оказался рядом, устраивая пальцы на его шее и рывком распахивая границы между ними.
Ничего. Все, что он почувствовал, — это глобальное ничего. Не пальцами, под которыми как раз слабо, но уверенно билась жизнь, а нутром, которое молчало изо всех сил. И молчит до сих пор, вот уже почти сутки подряд, с того момента как Артур ввалился в покои Гаюса, ведя за собой Персиваля, удерживающего Мерлина на руках.
— Сколько это продлится, Гаюс? — прочистив горло, спрашивает Артур, не отрывая взгляда от лица Мерлина.
— Не знаю, сир, — качает головой тот. Он кажется озадаченным — всерьез, и это явно не то выражение лица, которое бы Артур хотел видеть у придворного лекаря. Ничем хорошим оно не обернется. Наверное, это тянет на плохую примету.
— Артур, — вдруг едва слышно хрипит Мерлин, и Артур резко поднимается на ноги. — Артур, — и выгибается нехорошей дугой на кровати, цепляясь ладонями за простыни. Стоящий рядом стул взлетает в воздух, и Артур только и успевает пригнуться, чтобы не получить по голове. Вокруг Мерлина образовывается матовое светло-голубое свечение, группирующееся в идеально ровный шар, а на столе звонко лопаются какие-то стеклянные сосуды, как лопаются и напряженные нервы Артура. Он видел эту сферу уже однажды, когда отправлялся за цветком смерти. Она спасла ему жизнь, чтобы он смог спасти жизнь Мерлину. Их границы — неделимые и спеленатые на двоих — тянулись подсознательно друг к другу еще до того, как старик связал их между собой. Они горели маячащим узнаванием задолго до того, как сгорели дома.
— Что происходит, Гаюс? — беспокойно цедит Артур, подходя ближе и протягивая осторожно руку.
— Сир! — резко окликает его тот. — Не трогайте. Это… это не то, что вы думаете. Мерлин просто…
— Мерлин просто маг. Спасибо, я знаю, — отрезает Артур, поводя ладонью над шаром.
— Нет, сир, вы не так поняли, — убежденно отвечает Гаюс, отвлекая внимание Артура.
— Хватит, Гаюс. Я знаю уже давно, почти с самого начала. Я не виню тебя, — мягко добавляет он, потому что не хватало им тут еще и инфаркта: Артур не уверен, что старое сердце выдержит подобных откровений. Он не уверен, что сам выдержит подобной пустоты внутри. Не теперь, когда так давно и так прочно привык к тому, что Мерлин весь — как на ладони и в любой момент можно прочитать его настроение или мнение, легко коснувшись мыслью. Не теперь, когда он привык к тому, что их — двое, всегда, даже когда далеко, даже когда в запале, в ссоре и в недопониманиях с головы до ног. Не теперь, когда он привык к тому, что Мерлин весь — его. Со всеми глупыми шутками и мудрыми советами, беззаботными улыбками и серьезными взглядами, распахнутыми легкими куртками и заколоченными наглухо секретами, предельным пренебрежением приказами и беспредельной же верностью одному ему понятным просьбам — с Мерлином никогда не угадаешь, что сработает и на что он среагирует. — И я не виню его, — уже тише, словно самому себе говорит Артур, рассматривая собственную ладонь, подсвечивающуюся снизу мерцающей сферой.
— Он не может найти дорогу, — после недолгого молчания наконец произносит Гаюс, и у него усталый голос, не сулящий ничего хорошего. — Он ищет, но не находит. Ему не вернуться домой.
Артур замирает, напряженно всматриваясь в неподвижное лицо: приступ прошел, и теперь Мерлин кажется почти безмятежным, разве что влажные волосы, липнущие ко лбу и вискам, не позволяют поверить в то, во что так хочется верить. Что-то подсказывает Артуру, что неотзывчивый Мерлин — плохая примета. К невозвращению, говорят.
Общие зарницы.
Мерлин в его постели — явление странное. Тихий Мерлин в его постели — явление угнетающее. Артур приказал перенести его к себе в тот момент, когда он едва-едва успел усмирить снова разошедшегося Мерлина, а в покои к Гаюсу вошел Леон. И если своим рыцарям Артур доверяет, то что он будет делать, когда к лекарю зайдет кто-нибудь из жителей или же сам король? Отец редко утруждает себя стуком в дверь. Комнаты Артура же более или менее скрыты от посторонних глаз, и в них нет доступа никому, включая слуг, без особого разрешения.
— Во что ты ввязался опять? — задумчиво спрашивает Артур, не особо, впрочем, рассчитывая на ответ: Мерлин молчит уже три дня, приходя в себя лишь изредка, если эти приступы, сопровождающиеся беспорядочным полетом мебели и посуды по комнате, конечно, можно назвать прояснениями сознания. Время от времени он зовет Артура и освещает пространство вокруг себя вспыхивающей привычной уже сферой. Артур стискивает зубы и не реагирует. Что, спрашивается, он должен сделать? Что он может сделать теперь, когда он один?
— Артур, — снова хрипло зовет его Мерлин, и Артур сдается. Поднимается из-за стола, медленно подходит ближе, уворачиваясь от пролетевших мимо собственных доспехов — Мерлин даже без сознания умудряется усложнить ему жизнь — и останавливаясь у края своей кровати.
— Где ты там шляешься опять, лентяй? — требовательно-тихо произносит он, придирчиво вглядываясь в беспокойно шевелящиеся губы, затем по какому-то неизвестному наитию кладет осторожно ладонь на его щеку, касаясь на пробу легко, и прислушивается к себе, к нему, к ним обоим — ничего. Артур ведет пальцами ниже, вдоль острых скул, вдоль шеи, тормозя только у кромки выреза промокшей насквозь рубахи — вымыть бы его, мелькает рассеянная мысль. Артур упирается одним коленом в кровать, нависая над Мерлином, трогает везде, куда может дотянуться, беспорядочно, ищуще, приказывающе. Зовуще. — Возвращайся, идиот, — шепчет он, не сводя взгляда с Мерлина. — Мне надо, чтобы ты вернулся, — Артура прорывает честностью, не вовремя совершенно, а может, наоборот, — самое время. Сейчас, когда он один на один с собой, когда присутствие Мерлина выпущено из него, не давит под висками, горлом, ребрами, ладонями — и как только он умудрился просочиться так везде и так глубоко, — сейчас, когда Артур сам по себе и ему не по себе, возможно, самое время выдобыть немного честности.
Нет ни Мерлина, ни Артура — точно не для них обоих. Есть только они-мы, перевитые между собой в какую-то невыносимо простую, первозданно-мощную прочную нить единочества. Мы — как мы, мы — как нас двое, мы — как никогда не будешь один, мы — как вечная змея, поглощающая сама себя. Мы — как самый важный, близкий человек, которого создали тоже — мы.
Артур устраивается рядом, вытягиваясь вдоль Мерлина и переплетая их пальцы одной рукой, второй накрывая беснующуюся сферу. Его тут же подхватывает щекотно и рывком изнутри, утягивая за собой в водоворот чужих — нет, не чужих, не своих, а просто их общих — ощущений, видений, воспоминаний: страх, когда Мерлин понял наконец, что Артур почему чувствует его (и как он умудрился вообще, Артур был уверен, что был предельно осторожен). Гулкая паника и взметнувшийся веер обиды, сожаления, недоумения и снова страха: теперь Артур, конечно, легко узнает и про магию. Твердая решимость и бесконечные уговоры самого себя: так надо, это ничего, не хуже, чем очередная попытка отдать свою жизнь за Артура. Нежелание, тотальное, прогорклое, бешеное нежелание: нет-нет-нет, он не должен, он не хочет, он не может, он не имеет права отгораживаться от Артура. Взбунтовавшаяся против подобного насилия над собой магия, пытающаяся не дать идиоту-хозяину насильно не просто отделить себя от Артура, но и разместить на месте еще недавно цветущей общей жизни вытлевшее пожарище — Артур никогда не должен ничего узнать.
— Я всё знаю, Мерлин, — уговаривает он, бездумно поглаживая его ладонь большим пальцем. — Я — всё знаю, Мерлин, а ты — идиот, но хватит уже, хватит. Возвращайся, — сфера переливается в наступающей темноте, а от того, что Мерлин выгибается на кровати, по комнате снова гуляют порывы ветра, задувая свечи, и Артур надеется только, что этот приступ станет последним — в обнадеживающем смысле слова.
Все стихает под утро: Мерлин мерно дышит, не устраивая больше вихревых вакханалий в комнате, а на его подушке, там, где голова касалась ткани, сереют влажные разводы. В открытое окно просачивается холодный воздух, а небо красится изнутри розоватыми зарницами.
Мерлин во сне неосознанно подкатывается Артуру под бок, и, возможно, это хорошая примета. может быть, даже самая лучшая — с тех пор как сгорели дома.Автор: alex_adderПейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: PG
Жанр: romance
Примечание: клип сделан к фику "С тех пор как сгорели дома"
@темы:
Arthur's team,
Фик,
Arthur/Merlin OTP fest 2013,
romance,
PG-13
-
-
16.10.2013 в 00:21-
-
16.10.2013 в 01:52создастузнает много новых приметСпасибо за текст, за ненавязчивое оформление и за прекрасный клип -)
-
-
16.10.2013 в 12:30Спасибо большое.
-
-
16.10.2013 в 13:00-
-
16.10.2013 в 14:43Спасибо.
-
-
16.10.2013 в 15:08Я — всё знаю, Мерлин, а ты — идиот, но хватит уже, хватит. Возвращайся
-
-
16.10.2013 в 22:22Спасибо!
-
-
16.10.2013 в 23:10язык невозможно красивый.мягко закручивает,надавливает...
виддеру огромное спасибо.смотрю и смотрю на повторе.так правильно все показано.так тонко.момент с эмоциями Мерлина... -такой красивый и такой
-
-
17.10.2013 в 21:57Замечательная идея с приметами
-
-
20.10.2013 в 08:39-
-
24.10.2013 в 03:10-
-
27.10.2013 в 01:19-
-
27.10.2013 в 04:08hide_and seek, это вам спасибо
Alexxa_Im, Imagine Dragons – Bleeding Out
виддер
-
-
28.10.2013 в 11:49-
-
30.10.2013 в 00:38Отличный клип.
-
-
31.10.2013 в 02:50-
-
31.10.2013 в 18:56-
-
23.03.2015 в 22:19