Автор: Исподволь
Бета: Arthur's support team
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: PG
Жанр: агнст
Размер: ~2000 слов
Саммари: об ожидании, сомнении, вере.
Примечание: написано на Артур/Мерлин ОТП фест «Две стороны одной медали»
Тема №10. Реинкарнация.
читать дальше
— Понимаешь, — говорит он, — жизнь не течет по прямой.
Она — как расходящиеся по воде круги.
© М. Петросян
Она — как расходящиеся по воде круги.
© М. Петросян
В одном ритме с бьющимся сердцем.
Время – живое; у всего живого есть ритм – пульсация бьющегося сердца.
Иногда – лихорадочный, будто во время бега или опасности, иногда – вялый, медленный, как последние сокращения перед смертью.
Концентрические, расходящиеся круги, один за другим бежит.
Мерлин прыгает с круга на круг, гонится за кем-то – и все никак…
Когда-то ему было семь.
Надо сказать, ему не раз было семь. И семь, и пятнадцать, и девятнадцать, иногда все останавливалось на двадцати трех, иногда длилось много дольше, заканчивалось случайно, или по чьей-то воле, или…
Когда-то ему было семь, и он играл в мяч, юный и невинный Альберт. Он, конечно, знал, что с его неуклюжестью нечего и думать об игре в мяч, но он был мальчишкой, и, черт, ему было семь.
Он играл, играл, и мяч, вместо того, чтобы полететь в игрушечные ворота на детской площадке, направился прямо к окну соседского дома.
Альберт ужасно не любил ее, эту их соседку, просто терпеть не мог, еще и потому, что мама, бывало, оставляла его с ней, когда отлучалась по каким-то своим взрослым делам. Соседка была чопорной англичанкой с уходящими далеко в историческую глубь корнями, одинокой, нестарой еще женщиной, которая не выносила то ли детей вообще, то ли Алберта конкретно, но смотрела всегда так, будто обвиняла его в чем-то. Альберт не только не любил ее, он ее еще и боялся.
Мяч летел и летел, и никакая сила не мола заставить его нарушить законы физики и свернуть с заданной траектории.
Никакая, кроме взгляда Альберта. Подчиняясь ему, мяч сначала замедлился, а потом и вовсе остановился, завис в воздухе и висел там, пока удивленный Альберт, который уже в семь лет не верил ни в чудеса, ни в Санту, ни в то, что папа его погиб, защищая Англию в бою с врагами, не моргнул.
Мяч, для которого законы физики все еще продолжали что-то значить, упал и покатился по траве, а Альберт вспомнил, что, вообще-то, так уже было, когда-то давно было, было и не было, с ним и не совсем.
Когда-то ему было семь – и это случилось впервые.
Потом он научился подчинять свою магию, а воспоминания случались с ним с каждым прожитым годом все чаще и чаще, отдельными эпизодами, пока не навалились, не закрутили лавиной.
Воспоминания – с ними всегда так. Они никогда не приходили все и сразу, они подкрадывались незаметно, тонкой змейкой извиваясь, прокладывали путь и оставались в нужной ячейке памяти, так, что не казались чужими, так, что не пугали, не вызывали отторжения, и Альберт помнил. Жил и помнил. Жил и помнил жизнь с Артуром. Жил и помнил многие жизни без него.
Старик сбежал от людей и жил в горах.
В горах, в своей одинокой и печальной хижине жил одинокий и печальный старик.
В горах постоянно шел снег, зимой и летом шел снег, и старик, который любил тепло, всегда мерз.
У старика была жизнь до гор, и имя тоже было – старик забыл их, не хотел помнить.
У старика было и другое имя – его он тоже забыл.
В деревне у подножья горы старика боялись и не любили. Старик был колдуном, это все знали, и его боялись и не любили.
И ходили к нему со своими проблемами, все ходили, у кого скотина заболела, а у кого и ребенок, кому удача в делах нужна была, кто хотел девицу-красавицу в жены.
Старик помогал им всем, бескорыстно, монеты выкидывал в пропасть, деньгами разжигал огонь в печи.
В изъеденной годами душе старика не было ни надежды, ни доброты, ни жалости – ничего не было, кроме памяти, отравляющей памяти.
В горах всегда шел снег, а когда все же случались ясные ночи, колдун пил свое вино, горькое и старое, как и он сам, а потом выходил на порог своего дома и кричал холодным и злым звездам, проклинал и спрашивал у них, равнодушных, где его Артур.
И тут же снова набегали тучи, в лицо старику сыпался холодный и злой снег, загоняя обратно в дом.
Будто бы звезды тоже боялись колдуна.
Старик хмуро смотрел на пришедшего.
Мужчине было лет сорок, и он переминался с ноги на ногу на пороге, опасаясь зайти в дом. Мужчина говорил отрывистыми фразами и не смотрел старику в глаза.
- Меня жена послала. Соседка наша. Ну чистая ведьма. Жена говорит, порчу навела. Куры у нас дохнут. А как жить? Вот жена послала. Говорит, все соседка. Как есть ведьма. Помоги, Колдун!
Старик равнодушно дал ему амулет повесить над дверью и мешочек с травами, чтобы вылечить оставшихся птиц.
Ведьма.
Конечно, нет никакой ведьмы, старик бы знал, если бы была.
Ведьма.
Старику виделась красивая женщина в черных одеждах.
Моргана.
А забавно было бы, живи она по соседству. Они бы мило поболтали.
Старик засмеялся нездоровым, страшным смехом.
Мило бы поболтали за чашкой чая.
Кристоферу было четыре, когда он впервые встретился с Морганой.
Тогда Кристофер не знал ни про какую Моргану, но чужая тетя ему совсем не нравилась. Пугала. Кристофер крепче прижимался к маминой юбке.
- Ну что ты, малыш, - женщина ласково ему улыбалась, - такой большой, а боишься меня.
Кристофер хмурился.
- Очаровательный ребенок, - тетя улыбалась его маме.
Кристофер не то, чтобы боялся, просто эта чужая тетя, она улыбалась, как будто ей и страшно, и весело. Кристофер не знал, как может быть одновременно страшно и весело.
Он боялся. Боялся, что мама будет ругаться, боялся, когда темно, боялся злых собак.
Он радовался – вкусной конфете, или новой игрушке, или когда папа кружил его на руках высоко-высоко.
Нельзя бояться и радоваться вместе.
Мама гладила Кристофера по голове и шутливым тоном говорила, что он совершенно невыносим, глаз да глаз за ним нужен, каких только чудачеств ни творит.
- Да ты немножко волшебник, да, Кристофер? – смеялась чужая злая тетя. – Самый настоящий маленький волшебник.
Дереку было едва за сорок, но он ощущал себя глубоким стариком.
Дерек ковылял по парку, рассматривая детишек. Удивительно много их появилось после войны.
У Дерека была ампутирована нога – обморожение. Нормандия оставила на всех них свой след – у кого нога, у кого рука, кто больше не мог иметь детей. Другие выбрались целыми – снаружи, а изнутри у них вымерзло все подчистую. Нормандия отметила их.
Врач сказал, Дереку вообще повезло, что остался жив. Сам Дерек не был уверен, что это везение.
Да какое, дьявол его побери, везение – жить, опять, опять жить в этом холодном, чужом, странном мире, одному, без Артура.
Дерек не помнил, из-за чего началась та война. Та, самая важная для него, та, в которой он потерял Артура.
Дерек не помнил, из-за чего начинались все прочие.
Причины всегда более-менее одинаковы, и сейчас, и сто лет назад, и тысячу: глупые жадные люди убивали других глупых жадных людей из-за земли, из-за денег, из-за власти, из-за того, что им не нравился цвет кожи или Бог, которому молились.
Причины не менялись, совершенствовались лишь орудия.
Все больше становилось людей на этой планете, все меньше оставалось самой планеты, все совершеннее, опаснее делались средства по уничтожению этих людей.
И неважно, свист стрелы или пули ты слышишь. И неважно, грохот от ядра или атомной бомбы.
С каждым оборотом – кто бы мог подумать, Земля вращается вокруг Солнца – планета катится в ад, а Дерек наблюдает за этим всем столетиями. Один.
Иногда Дерек думал, что только Артур сможет им помочь, а иногда – что даже Артур тут бессилен.
Удивительно много детей появилось после войны.
Кто-то из них мог бы быть Артуром. Почему нет? Кто сказал, что они обязательно встретятся? Кто сказал, что Мерлин сможет его найти? Кто сказал, что будет искать?
Вот, например, тот. Дерек умиленно смотрел на светловолосого голубоглазого карапуза, увлеченно колотящего по плечу своего ревущего приятеля. Выражение лица у него ну точно Артурово.
Наверное, Артуру бы понравилась война. Дереку казалось, что он был счастлив, только когда мог орудовать своим мечом.
Наверное, нет. Она бы ужаснула даже Артура.
Дерек, опираясь на костыли, побрел прочь от площадки.
Скоро пора было на новый круг. Дерек чувствовал.
Как он устал.
Кристофер встретил ее еще раз, в больнице.
Кристофер стал врачевателем человеческих душ.
Бездомная, без документов, привезли ее после того, как напала на темнокожую женщину, обвиняла ее в том, что та заняла ее трон.
Трон.
Кристофер заинтересовался, зашел.
Моргана была не в черных – в белых больничных одеждах, исхудавшая, но глаза были прежними: злыми, безумными.
- Моргана.
- Ты. Я ждала тебя. Ждала тебя. Ждала тебя. Ждала тебя.
- Зачем?
У Кристофера были профессионально мягкие интонации. Кристоферу хотелось доверить все свои тайны.
Моргана кривила губы и склоняла голову к плечу. Моргана была, несомненно, больна.
- Хотела посмотреть, посмотреть на тебя. Ты. Это все из-за тебя, маленький, ничтожный… Слуга! Подстилка моего, о, такого великого братца.
Моргана засмеялась и хлопнула в ладоши.
- Король Артур! Ну и где он сейчас, а, Мерлин? Где он? А мы? Ты в психушке, я в психушке, пусть по разные стороны двери. А он где?
Моргана смеялась и покачивалась, Кристофер смотрел на нее, автоматически фиксировал симптомы.
- Ждешь его? – Моргана внимательно, осознанно смотрела ему в глаза. – Ждешь. Так вот, Мерлин: не дождешься. Никогда.
Кристофер без слов вышел. Закрыл за собой дверь. Запечатал магией.
А потом пошел в свой кабинет и выпил две упаковки снотворного.
Самоубийство не помогало.
Альберт выяснил это, сидя на заброшенной, полуразрушенной могилке Кристофера Робинса, врача-психиатра, двадцать лет спустя после этого самого самоубийства.
- Промахнулся ты, Крис.
Круги становились все четче, все ближе, временной шаг все короче. Так, будто реальность боится промахнуться.
Может быть, это что-то значило.
А, может быть, не значило ничего, и Альберт действительно напрасно ждет и никогда, никогда больше его не увидит.
Никогда больше – волосы, взгляд, улыбка, вспыльчивость и эмоциональность, самоуверенность и беззащитность, открытость, сила – Артур. Его Артур.
Может быть, он мертв, давно-давно, раз и навсегда мертв. Кто сказал, что его колдовство подействовало?
Кто сказал, что он не сумасшедший, Альберт, что не придумал себе другие жизни, другие воспоминания?
- Что скажешь, Крис? – спрашивал он у надгробия. – Может быть, мы просто сумасшедшие. Ты в этом как-никак разбирался.
- Где он, а? – Альберт пинал кроссовкой обветренный, искрошившийся камень. – Где? Ему пора появиться, или мне пора исчезнуть, потому что невозможно больше так.
Самое счастливое время – это детство. Когда был только Альберт, только его мама, только маленькие огорчения и большие радости, когда у него впереди – только будущее и никакого прошлого, никаких чужих жизней, чужих войн, никакого Артура.
Впрочем, сейчас тоже – никакого Артура.
Альберт побрел домой, рассматривая желтые головки одуванчиков.
А будущее – оно есть и сейчас. И настоящее есть – яркое и красочное, огромное, как мир, как солнце, как желтые головки одуванчиков.
Мерлин научился получать удовольствие от настоящего – иначе все его попытки заканчивались бы так же, как попытка Криса.
Альберт танцевал, рвано двигался в ритме какой-то новомодной музыки.
Вокруг Альберта крутилась симпатичная, яркая блондинка. Она ему даже нравилась, и танцевал он с удовольствием.
Конечно, ничего у них не будет. Может быть, Альберт купит ей коктейль в баре.
Но ему приятно было хотя бы на несколько минут танца обманывать себя, что, может быть, вот с ней… Ему приятно было смотреть на ее короткие светлые волосы и слышать звон колокольчиков на ее браслетах – совсем не в такт с музыкой.
Эти колокольчики звенели обещанием, Альберт верил им.
Колокольчики зазвенели особенно громко – и Альберт увидел.
Альберт перехватил руку потянувшейся его обнять девушки – и увидел.
Он сидел за барной стойкой и что-то эмоционально рассказывал. Альберт видел его жестикуляцию, видел шевелящиеся губы и улыбающиеся глаза, Альберт даже слышал в своей голове его голос и интонации.
- Да пусти, ты что?
Девушка-блондинка дернулась, колокольчики зазвенели громче. Альберт выпустил ее руку и, не сводя глаз с человека, начал пробираться к нему сквозь пульсирующую в ритме сердцебиения толпу.
Может быть, он ошибся?
Так уже было несколько раз, когда он видел кого-то очень похожего. Очень похожего – но не его Артура, кого-то, не годившегося даже на роль копии, временной замены.
Но это он. Альберт понимал, что это – он.
Он. Он. Он – стучало в голове в одном ритме с бьющимся сердцем.
Интересно, какой он сейчас, здесь, в этом мире, где о доблести и чести помнят только по легендам о великом короле Артуре.
Совсем ведь другой, наверное. Чужой.
Слово «Чужой» по отношению к Артуру было неправильным. Чужим.
И Альберт отбросил его с легкостью.
- Ради чего все это? – спросил он у своего внутреннего Мерлина.
- Ради любви.
И, значит, все получится.