Автор: Капитан Колесников
Бета: ~.Ди.~
Виддер: alex_adder
Пейринг: Артур/Мерлин, фоном Артур/ОМП, Гавейн/Мерлин
Рейтинг: hard R
Жанр: modern! au, романс, ангст.
Размер: 8350 слов
Предупреждения: мат, ООС, артуроцентричное повествование, отрывочная манера изложения, авторский стиль.
Саммари: "Артура царапает что-то в этой покорности и усталой обреченности в жестах, в том, как он сам звучит со стороны, как всё неправильно. Не так. Но они оба наломали столько дров, что можно бесперебойно отапливать Аляску несколько лет подряд, и это не распутать, не разгладить, не исправить. И не притормозить"
Примечание: написано на Артур/Мерлин ОТП фест «Две стороны одной медали»
Тема: modern! au
читать дальше
От Лондона до Дербишира девяносто километров, и Артур малодушно думает о том, что это — возможность. Не доехать, например. Или свернуть куда-нибудь не туда. Не то чтобы он не любил свою сестру (хотя, ладно, иногда Моргана бывает действительно невыносимой), но неотвратимо надвигающаяся необходимость присутствия на её свадьбе в данный момент заметно охлаждает его теплые чувства. Идеальными родственники становятся, когда между ними пролегает безопасное расстояние длиной в половину экватора. Ну, или хотя бы в одну треть. Поэтому стремительно сокращающиеся девяносто километров — позорно мало.
— Хэй, ты со мной? — окликает Артура сидящий по правую руку Кайл.
— Да, задумался просто.
— Ты так напрягаешься, будто это я невеста, которую тебе предстоит знакомить с семьей.
— Ну, в какой-то степени… — хмыкает Артур, потому что, и правда, сегодня первый раз, когда он появится на семейном сборище вместе с Броком.
— Даже не думай. Я ненавижу белые платья, — легко отзывается тот, запрокидывая голову.
Артур издает непонятный звук, что-то между одобрением и усталым сарказмом. В окна рассеянно стучится излёт сентября, ровный ход машины почти умиротворяет, а теплая большая ладонь Кайла на бедре ощущается знакомо и привычно.
Всё верно. Никаких поворотов и разворотов обратно.
Артур прикуривает и перестраивается в крайний левый ряд.
Нет никакого шанса, что он сможет еще когда-нибудь есть. Ни одного. Артур не знает, чем именно он сыт по горло: то ли шедеврами лучшего шеф-повара Англии, то ли вкрадчивым пафосом, уверенно сквозящим во всем. Замок графа Эддингтона — новоиспеченного мужа Морганы — впечатляет своим размахом, монументальностью и благородными спокойными оттенками серого. Костюмы гостей неброски и безупречны в абсолютно правильных пропорциях, не оставляющих сомнений в том, что среднестатистическому человеку пришлось бы продать, например, половину своей квартиры, чтобы позволить себе такой. В разговорах неявно, но уверенно проглядывает двойное — официально-деловое — дно, с периодическими прерываниями на приличествующие случаю торжественные речи в честь новобрачных. Моргана — умница, девочка, — держит лицо, благосклонно и вежливо улыбаясь, хотя Артур сильно подозревает, что ей просто свело челюсть от смертельной скуки. Но она прекрасно понимает, что это всё необходимо, негласный кодекс, социальный протокол и прочая фамильно-гербовая ересь. Потом, может быть, даже завтра, они рванут на личном самолете куда-нибудь в Новую Гвинею, где будут рассказывать аборигенам про киберпанк, передавая по кругу косяк, — просто из любви к искусству. Но сейчас семейные ценности рода Педрагонов накладывают определенные обязанности — такие, как не зевать слишком уж отчаянно и не проливать ради шутки вино на белоснежные брюки сына мэра Лондона.
Артур бросает взгляд на часы, пытаясь решить, когда будет прилично покинуть гостей и завалиться спать, забаррикадировавшись с Броком в одной из многочисленных комнат. Вывод неутешительный: часа через четыре, не меньше, но галстук можно снять уже сейчас. Он ослабляет узел и вдыхает чуть свободней, хотя не то чтобы до этого что-то сильно давило ему на горло, это, скорее, психологический рефлекс. Кайл улыбается ему ободряюще, но всё больше молчит, впечатленный и притихший от общего градуса строгой роскоши.
Когда из-за стола встают Утер и семья сэра Эддингтона, за ними следом с почти слышным вздохом облегчения тянется большая часть гостей, мгновенно разбредаясь кто куда.
— Ну, наконец-то, — выдыхает Кайл, поднимаясь с места и с удовольствием потягиваясь. — Я уже начал бояться, что мы встряли тут навечно.
— Три часа, всё правильно, — бездумно отвечает Артур, которому основы этикета вдолбили еще в пятилетнем возрасте.
— Больше ощущалось как три вечности, — закатывает глаза Брок, кивая Артуру. — Курить?
— О, да, о, пожалуйста, да, — стонет тот, ощущая, что его единственный голод сейчас — никотиновый.
Они выходят на улицу и направляются к стоящей у ворот машине, потому что карманы пиджака не предназначены для сигаретных пачек.
— У тебя очень красивая сестра, — сообщает Кайл между делом.
— Поверь, это единственное её достоинство, — хмыкает Артур.
— Брось, ты слишком придирчив, как и любой старший брат, — упрекает Брок, а Артура невольно царапает эта серьезность. Хэй, да ладно, здесь была бы уместна какая-нибудь нелепая бессмысленная шутка.
— Может быть, — пожимает плечами Артур, просто чтобы ответить что-нибудь, и одним щелчком отключает сигнализацию. — У тебя будет возможность еще… — он прерывается на полуслове, когда раздается звук подъехавшей машины, и ворота бесшумно открываются, пропуская внутрь серебристый джип, который занимает единственное свободное место на парковке — рядом с BMV Артура.
Артур мимолетно удивляется про себя, кого еще могло принести, тем более с таким безбожным опозданием, пожимает плечами, вытаскивает из бардачка сигареты и зажигалку, легко хлопает дверью машины и замирает, развернувшись.
«Ну конечно. Кто бы сомневался, — отстраненно думает он, медленно прикуривая и протягивая пачку Броку, — кто еще способен опоздать на три часа».
— Мерлин, — спокойно произносит Артур, и это больше похоже на скучающую констатацию, нежели на приветствие, но звучит вполне сносно и даже вежливо, — этикет, этикет и снова этикет.
— Артур, — в тон ему мерцает равнодушием Эмрис, неосознанно ежась в наступающих осенних сумерках. На нём свободный голубой свитер с треугольным вырезом, и это откровенно неподобающе всей обстановке и просто холодно, но, даже если бы на нем были четыре теплые кофты и зимнее пальто, он всё равно бы мёрз. Артур знает. Зачем-то не забыл.
У него сильно отросли волосы за эти два года: ровно настолько, чтобы отлично прикрывать уши и отвратительно не прикрывать бледную шею. Расставил приоритеты, молодец.
С водительского сиденья джипа вылезает смуглый высокий парень, подходит ближе, обнимает Мерлина за талию, притягивая к себе, и широко улыбается:
— Привет.
— Артур, это Гавейн, Гавейн, это Артур и…? — интонация Мерлина провисает в воздухе вместе с вопросительным взглядом на Брока.
— Кайл, — тот становится рядом и протягивает им поочередно руку.
— Очень приятно. Мерлин, — ровно сообщает Эмрис, пожимая ладонь.
— Вы пропустили всё веселье, — замечает Кайл, а Артур хочет встряхнуть его за то, что ввязывает их всех в бессмысленный тянущий диалог.
— Да, это моя вина. Сильно задержался на работе, а Мерлин не мог приехать один. Водить не умеет, — легко поясняет Гавейн, крепче прижимая Мерлина и запуская пальцы ему под свитер, заставляя почти незаметно вздрогнуть от неожиданного прикосновения. Почти.
— Надо же, — стиснув зубы, скалится Артур, — не умеет. Не знал.
— Научи меня, — просит Мерлин, прислоняясь боком к капоту машины Артура.
— Зачем тебе? — тот щурится, но уже тянет из кармана ключи: за эти почти два года знакомства он так и не научился отказывать Мерлину.
— Просто. Хочется. И потом, знаешь, я мог бы отвозить нас домой из клубов или с вечеринок, когда ты настолько пьян, что приходится брать такси.
— Да было-то всего пару раз, — ворчит Артур, садясь на пассажирское сиденье, — и потом, ты очень даже неплохо проводил время, нагло пользуясь моей беспомощностью.
— Ха, конечно, двести десять фунтов чистой беспомощности — ты, кстати, не думал о том, чтобы скинуть немного?
— Не выдумывай, ты в восторге от меня, — закатывает глаза Артур и командует: — Поворачивай ключ в замке зажигания. Плавно. Хорошо. Теперь ставь ногу на педаль газа… правую ногу на правую педаль, Мерлин!
— Ах, да, как я мог забыть, ты же только что всё это объяснил, — фыркает тот, рывком дергая Nissan с места.
Артур демонстративно пристегивается и одаривает Мерлина скептическим взглядом:
— Блестяще.
— Ты отвратительный наставник, надеюсь, ты в курсе, — отвечает Мерлин, повторяя попытку за попыткой. Он вообще удивительно упрям и целеустремлен — и откуда только такая внутренняя сила при таком внешнем бессилии? Артур смотрит на неосознанно закушенную нижнюю губу, на то, как напряженные пальцы стискивают руль, на сосредоточенное выражение лица и инстинктивно кладет руку на бедро Мерлина.
— Не напрягайся так. Расслабь руки, руль сейчас вообще ни при чем. Не дави на педаль со всей своей дури, восемнадцатилетней выдержки. Давай, детка, ты можешь водить мою машину*, — внезапно для самого себя фальшиво напевает он.
Мерлин смотрит на него несколько секунд, а потом улыбается и послушно подхватывает:
— Да, я буду звездой*, — и почти ровно трогается с места.
— Да, должен же быть у человека хоть один изъян, — продолжает Гавейн, а Артур не сразу понимает, о чем он.
Один? Это вряд ли. Артур прожил с Мерлином шесть лет и как никто знает, сколько у него недостатков.
У него вечно холодные ладони, которые он любит запускать Артуру под одежду, хотя Артур миллион раз просил его этого не делать.
Он не закрывает дверцы кухонных шкафчиков, оставляя их нараспашку, а затылок Артура — на произвол фортуны.
Он вечно опаздывает.
Он нихера не умеет слышать телефон и только улыбается беспечно, фыркая в ответ на бесцветно-закипающее «Я волновался, Мерлин».
Он постоянно крутит в руках зажигалки Артура, когда увлеченно о чем-то рассказывает, или когда они спорят, или когда просто задумывается, а потом засовывает их куда-то, — Артур сильно подозревает, что в специально сгенерированную для этого черную дыру, — и зачастую в доме нет ни одного цивилизованного источника огня, и приходится, чертыхаясь, прикуривать от газовой плиты, и как же это бесит, Артур тысячу раз говорил — не трогай.
Он ужасно беспокойно спит, возится во сне, пихается своими острыми локтями и коленями, заезжает Артуру в живот или в бедро, тут уж как повезет, — и единственный способ угомонить его — затрахать до полуобморока, а у Артура последние месяцы завал на работе, и вечерами хочется только одного: спать.
Он мгновенно леденеет, стоит ему только уловить запаха алкоголя от Артура или увидеть его со стаканом чего-либо спиртного. Артур знает, правда, знает, потому что нет таких вещей, которые ему неизвестны, если дело касается Мерлина, но иногда это просто невыносимо. Он тысячу раз объяснял, доказывал, убеждал, успокаивал. Эмрис понимающе кивал, извинялся, неловко улыбался и оставался гребаным параноиком.
Артур может продолжать еще очень долго, но спотыкается о настоящее время в собственных прогулках в прошлое, а память горчит на языке не хуже никотинового осадка. Все эти мелочи — словно обесцененные деньги наутро после инфляции: еще вчера ты был миллионером, сегодня ты банкрот. Артур ухмыляется, тушит бычок и обнимает Кайла за талию. Хорошо, что человечество придумало кредиты.
— Ну что, как тебе первые часы в качестве примерной жены? — Артур запрокидывает голову назад на спинку дивана и смотрит на сестру снизу вверх.
— А как тебе новый спутник Мерлина?
— Туше. Понял. Вопрос снят.
— Твой — может быть, а я своего не отменяю. Итак, Гавейн. По-моему, очаровательный парень, — тянет Моргана, подходя ближе и по пути взъерошивая Артуру волосы, умело маскируя свои действия под подзатыльник.
— Какие-то слишком крамольные речи для замужней женщины, — он выпрямляется и немного двигается, освобождая место рядом с собой.
— Симпатичный, обаятельный, с чувством юмора, смуглый, брюнет — просто воплощение идеала для Мерлина. Его тип, я бы даже сказала.
— Моргана, если ты сейчас пытаешься сыграть на каких-то моих чувствах, то не трать силы, это бесполезно. Если бы я хотел — действительно хотел — что-то изменить или исправить, я бы это уже давно сделал, — спокойно отзывается Артур, — и без твоего участия. Поверь.
— Я смотрю, сам ты уже в это поверил, — задумчиво произносит Моргана и хлопает его рукой по бедру, — ладно, черт с тобой. Пойдем, Вергилий, я не собираюсь циркулировать по этим кругам ада одна.
— Просчитался Данте с реинкарнацией, ох, просчитался, — ворчит Артур, но все же послушно идёт следом, ныряя в пусть уже и разбавленный, но все еще неслабо концентрированный официоз.
Гвен увлеченно-сдержанно общается с Кайлом, и Артур, в общем-то, не хочет знать, о чем, но напряженная спина Брока будит в нем человечность.
— Ну что, как проходит допрос? — усмехается он, подходя ближе и приобнимая Кайла за плечи.
— Ты слишком плохо обо мне думаешь. Я как раз говорила, что зря ты так долго прятал своего молодого человека от наших глаз, — Гвен смотрит в упор и благожелательно улыбается, а Артур видит насквозь: — фальшь.
— Я на секунду, — воспользовавшись тем, что внимание девушки переключилось, Кайл выскальзывает и направляется к выходу. Зря ты так. Гвен не оценит столь явное бегство.
— Мне нравится той выбор, Артур, — произносит она, пристально глядя вслед удаляющемуся Броку.
— Не надо, — устало выдыхает Артур, совершенно не готовый к разговорам прямо сейчас. Он вообще не хочет этих разговоров, поэтому и не спешил демонстрировать Кайла никому.
— Правда, нравится.
— Ладно-ладно, — примирительно поднимает руки Артур. Хочешь поиграть в поддержку? Я в деле. Только удаленно.
— Отличный выбор, — повторяет Гвен, расслабляя хватку на его руке — и когда только успела вцепиться? — и бросает напоследок: — Был.
Артуру хочется заорать. Разбить стакан. Сказать им всем, чтобы они не лезли в его, блять, жизнь. Но он только стискивает зубы и глубоко вдыхает. Стакан он разбил только однажды — ну, так, чтобы сознательно и с целью. Как и напился. Спустя полгода после того, как они разошлись с Мерлином. До этого почему-то не тянуло. Да и вообще как-то всё было легко и просто, и Артур радовался тому, как легко и почти безболезненно вылез из самых охуенных отношений в своей жизни. Тому, что у него получалось нормально существовать, улыбаться, ловить от жизни кайф, зарабатывать деньги, не страдать бессонницей, не творить всякие глупости. Он почти выдохнул свободно и расслабился. А в тот день его словно переехало. Знанием, осознанием и осязанием: порознь. Кончилось.
Он методично набирался до невменяемого состояния. Просто сидел в их — уже своей, ебаные местоимения, — спальне, вертел в руках стакан, упираясь тяжелым взглядом в выключенный телевизор. В какой-то момент стакан полетел на пол, а всё, что мог Артур, — это рассеянно думать, чем вывести пятно с паркета и не подойдет ли тот же отбеливатель для других, не таких заметных, но таких въевшихся под кожу пятен. Утром его отпустило — благословенное похмелье, — и больше он не позволял себе никаких выплесков беснующегося сознания. Никаких. И сейчас не позволит.
Артур поводит плечами и окидывает взглядом заметно опустевший большой зал: люди медленно разбредались по жилой части замка, обосновывались в кабинетах, комнатах и галереях — по интересам и личным приоритетам. У Артура сейчас один приоритет — свалить домой, принять ванну и лечь спать, но, увы, это недостижимо, поэтому он просто идет курить — тоже незаменимый приоритет, особенно когда остальные откровенно лажают.
В восточном крыле замка, ввиду его значительной удаленности, музыки почти не слышно, а людей нет вообще. Отличный, восхитительный зодчий, мир твоему праху.
Артур выходит на открытый балкон и прикуривает, выдыхая дым вверх. Осенний воздух далек от того, чтобы быть теплым, да и каменные своды здания не повышают градуса атмосферы, и именно поэтому — и только поэтому — Артур непроизвольно вздрагивает, когда слышит приближающиеся шаги за спиной.
— Сбежал? — Мерлин облокачивается на перила справа от него, задумчиво глядя в ночное небо. Потрясающая, на самом деле, манера смотреть собеседнику в глаза. Завораживающая в своем отсутствии.
Артур просто пожимает плечами, не заботясь о том, что в темноте Мерлин может и не увидеть. Хочется спросить — какого черта?
Хочется сказать — что ты тут делаешь?
Хочется огрызнуться — это ты у нас всегда сбегаешь. Но Артур тормозит себя, потому что эти «у нас» и «всегда» — приветы из прошлого, смешные и детские, и вообще, в сущности, их нет. Сам себе монолог Шредингера.
— Сигаретой поделишься? — тихо спрашивает Мерлин, и Артуру кажется, что он сейчас оглохнет от скрежета собственных зубов.
— Ага, — он не глядя протягивает пачку и зажигалку. Ему незачем смотреть. Он и так знает.
— Научи меня, — шепчет Мерлин, когда они стоят на крыльце одного паба в центре Лондона. Идиотское законодательство запрещает курение в общественных местах, поэтому Артур выходит на улицу, а Мерлин всегда тащится за ним.
— Зачем тебе?
— Мне нравится, — признается Мерлин, прижимаясь к его боку, — мне так нравится, как это делаешь ты.
— Тут дело не в красоте, а в привычке. Мерлин, я, правда, не уверен, что это хорошая идея. Тебе это не нужно, просто поверь.
— Ты не можешь мне запретить.
— Не могу.
— Но можешь научить, — он склоняет голову набок и смотрит из-под опущенных ресниц, и, господи, Артур сейчас готов сделать что угодно.
— Ладно. Только с одним условием. Из моих рук.
— Что?
— Ты будешь курить только из моих рук. Так я смогу контролировать количество твоего бездумного отравления.
— Как скажешь, — закатывает глаза тот и слегка приоткрывает рот, — давай.
Артур заворожено пялится несколько секунд на мелькнувшую кромку белых зубов, а затем подносит свою сигарету, мягко касаясь пальцами чуть влажных губ:
— Обхвати фильтр. Фильтр, Мерлин, а не мои пальцы, хотя не то чтобы я против.
— Дальше.
— Затягивайся. И вдыхай в себя… да что ж ты… — Артур отнимает сигарету и отводит свою руку в сторону, когда Мерлин предсказуемо закашливается.
— Гадость какая, — поднимая голову, сообщает он, — и как тебе это может нравиться?
— Мне, знаешь, вообще много всякой гадости нравится, — многозначительно усмехается Артур, вытирая тыльной стороной ладони его выступившие слезы.
— Но мне понравилось. Особенно та часть… с пальцами, — Мерлин облизывает губы и берет его за запястье, — похоже, я стану заядлым курильщиком.
Мерлин неловко прикуривает и затягивается — неумело и судорожно, поперхнувшись дымом.
— Ты так и не научился курить.
— Да как-то не было возможности практиковаться, — и Артуру совсем не хочется копаться в его интонациях. Блять, да ты сам виноват, Мерлин. Ты так во всем виноват. Я же не то что курить — я же с рук тебя кормил.
Но два — больше шести, и да, у Артура всегда было «отлично» по высшей математике.
— Рад за твоё хрупкое здоровье, — устало произносит он. — Не стой долго на сквозняке. Меня Кайл ждет.
Блестящая изоляция, о, достойный сын Англии. Сэр Солсбери* может гордиться в своем фамильном склепе.
Артур мечтает раствориться в этом людском гулком море, перестать думать, вспоминать, видеть, наблюдать, вестись, разговаривать. Это сложно — гораздо сложнее, чем проворачивать все эти операции вдали от Мерлина. Спустя примерно месяцев семь после их разрыва, Артур перестал ждать. Перестал на звук каждого входящего вызова непроизвольно-стыдно думать – «Мерлин». Перестал поднимать взгляд на окна собственной квартиры, когда подъезжал вечером к дому. Он решил тогда, что остыл. И не просто до нужной температуры, а обнаружил себя где-то очень сильно в районе нуля и по Фаренгейту, и по Цельсию, и по Эмрису. Время прошло, и всё свернулось. Особенно то, что не вернулось. Еще через полгода он познакомился с Броком. Кстати, где его черти носят?
Артур бесцельно бродит по бесконечным анфиладам, заглядывая во все открытые двери, спускается на первый этаж и наугад заходит в одну из гостиных.
— О, Артур! — расплывается в широкой улыбке Гавейн. — Выпьешь с нами? — он кивает на несколько смутно знакомых Артуру человек и щедро наливает бренди в стакан.
— Нет, спасибо, и… не стоит, Гавейн, — уже тише добавляет он.
— Что? Почему? — непонимающе хмурится тот, в два шага оказываясь рядом и протягивая стакан.
— Потому что Мерлин.
— Ты в курсе, да? Боже, может, хотя бы ты мне объяснишь, что его каждый раз так меняет? — выразительно морщится Гавейн, тряся головой. — Серьезно, я думаю, что это какой-то задвиг. Не подумай, я не алкоголик, просто иногда хочется выпить в хорошей компании, а его словно парализует. Веришь, однажды чуть истерику мне не закатил…
Артур, не фиксируя, сжимает кулаки.
— … так что пришлось уйти спать на диван, — заканчивает историю Гавейн, ища поддержки или отклика в лице собеседника.
Но — упс — не по адресу.
— Зря.
— Что зря?
— Пьешь, говорю, поэтому зря, — качает головой Артур, затаптывая где-то под горлом «Зря ты ушел тогда. Зря оставил его наедине с истерикой». — Вы недавно вместе, верно?
— Ну, да, около четырех месяцев. А с чего ты взял?
С того, идиот, что ты совершенно не умеешь с ним обращаться.
— Просто предположил, — пожимает плечами Артур, глядя, как Гавейн снова улыбается, бормочет что-то в ответ и салютует стаканом. Он не собирается его тормозить — и так влез зачем-то куда не просили. По инерции. По инстинктам. Безусловным таким. Защитить Мерлина. Это больше не его заботы, честно. — Ладно. Ты Кайла не видел?
— Неа, — Гавейн отрицательно мотает головой, и Артур, потерев переносицу, выходит из комнаты, размышляя, куда мог пропасть его драгоценный парень.
Артур заходит на кухню и щелкает чайником. Судя по размерам и довольно скромной обстановке — это явно гостевой вариант или убежище самого графа Эддингтона на случай приступов усталости от давящего размаха замка — парень всегда казался Артуру адекватным.
Он мысленно просит у хозяина прощения и на пробу открывает один верхний шкафчик в поисках джезвы. О, с первой попытки. Теперь еще бы найти кофе, корицу и…
— Ох, — обреченно раздается за спиной, и Артура тянет совершенно некрасиво рассмеяться. Фантасмагория.
— Мерлин, — констатирует он, разворачиваясь лицом к проему двери.
— Прости, я не знал, что ты тут. Я просто искал место, где никого нет, а там везде, знаешь, столько народу, и, черт, Моргана чуть душу из меня не вытащила сейчас, серьезно, замужество ее ни капли не поменяло…
— Мерлин. Не части.
— Гавейн пьет, — как-то беспомощно признается Мерлин, приваливаясь к дверному откосу и натягивая рукава своего свитера на ладони.
— Видел.
— Ты не подумай, он не то чтобы запойный, просто иногда вот бывает, не часто, конечно.
— Мерлин, — перебивает Артур, — мне все равно.
Мерлин замолкает на полуслове и туго улыбается, а Артур разворачивается к плите.
— Кофе будешь?
— Компот, в смысле? — отзывается тот, и, блять, где ж ты научился так грязно играть, Мерлин?
— Научи меня, — Мерлин требовательно обхватывает его за талию, заглядывая через плечо.
— Брысь отсюда, — командует Артур, поводя лопатками.
— Ну, Артур. Я, может быть, хочу облегчить тебе жизнь и сам варить себе кофе.
— Ни одна страховка не покроет урона, нанесенного твоим пожаром дому, — поддевает тот, заливая в турку воду.
— Хэй! — ощутимый шлепок по пояснице. — Ты знаешь, какое мое второе имя?
— Не уверен, что хочу знать, — бормочет про себя Артур.
— Аккуратность!
— И что-то мне подсказывает, что первое тогда — «ложная».
— Сноб.
— Подай гвоздику.
— Тиран…так, постой, значит, гвоздика, да?
— Да, а еще корица и сахар, — сдается Артур.
— Знаешь, — задумчиво трется носом о его затылок Мерлин, — больше похоже на компот.
— А еще знаешь, на что похоже? — низко тянет Артур, резко разворачиваясь и сцепляя руки в кольцо вокруг Мерлина. — Еще очень похоже на то, что я не буду тебя учить варить кофе.
— Так и знал, что ты просто мечтаешь привязать меня к себе своими уникальными умениями, — авторитетно заявляет он, прижимаясь ближе.
— Да ты и сам вполне успешно… привязался. На мою голову, — Артур кусает его под подбородком и не обращает никакого внимания на возмущенное шипение на плите.
— Именно, — Артур с максимальной осторожностью опускает джезву на огонь, а не шарахает её с громким лязгом о металлическую поверхность. Он вообще много чего научился делать вполсилы за последние два года.
— Буду, — рассеянно кивает Мерлин, и в воздухе повисает тяжелое и густое молчание,
укутывает, оседает на коже тянущей тонкой пленкой, так, что Артуру хочется умыться. Он никогда не сталкивался с необходимостью взаимодействовать с бывшими: у него просто нет бывших. Первые и единственные длительные серьезные отношения сейчас сидят в двух шагах, опустив подбородок на сцепленные в замок пальцы.
Они познакомились восемь лет назад, когда Мерлину было шестнадцать, а ему самому — девятнадцать, но между девятнадцатью и двадцатью пятью годами гораздо больше, чем шесть лет. Что уж говорить о шестнадцати и двадцати двух. Удивительные трюки исполняет время в околоподростковый период. Назревают задачи и цели, вытягиваются кости и характер, устаканивается психика, стабилизируется эмоциональный фон, пристрастия меняются и укрепляются, пускают корни крохотные семена сознания, берут разбег будущие приоритеты и наклонности. Их очень круто поменяло со времен шестнадцати лет Мерлина, и не надо бы Артуру сейчас в этом копаться. Они перешагнули вместе какой-то важный и дохера на-двоих этап, и спасибо, конечно, большое, но смысловое здесь — «пере». Хотя, безусловно, хочется. Хочется спросить с него за всё. Потому что так не делается. Опухоли не удаляют резко и без наркоза по живому. Их не вырезают по контуру, а аккуратно подцепляют соседние ткани, хотя бы несколько сантиметров. Они же просто встали и вышли — наружу и из отношений, без объяснений и без объявления войны. Артур сорвался и наорал тогда, Мерлин подхватил куртку и уехал куда-то. Куда-то в безызвестность и бесприсутсвенные два года. Артур отпустил, конечно, отпустил: куда, интересно, он делся бы? Мерлина нельзя удержать или навязать свою волю. Но слишком много осталось неразрубленного, общего, переплетенного и впаянного.
Артур доводит кофе до кипения три раза подряд, в последнюю секунду успевая снять с плиты, разливает в две чашки и ставит одну перед Мерлином.
— Спасибо, — кивает тот, делая неосторожный глоток и вполне предсказуемо обжигаясь.
— Господи, Мерлин, каждый раз, когда я думаю, что ты достиг пика своего идиотизма, ты тут же спешишь меня разуверить, — закатывает глаза Артур, медленно отпивая из своей кружки.
— Динамика — показатель развития, — невнятно бурчит Мерлин, вдыхая с открытым ртом, чтобы хоть как-то унять жжение на языке. Выглядит абсолютно ужасно и невыносимо знакомо одновременно.
— Необязательно. Есть еще и отрицательная динамика. Стремительная деградация — тоже очень динамичный процесс.
— По собственному опыту? — хмыкает Мерлин, а Артур не сразу понимает, что, вообще-то, они не имеют права на такую бездумную перепалку. Уже не сейчас, когда всё по-другому. По-чужому.
— Зачем же. Примеры перед глазами — один другого ярче, — спокойно сообщает он, и да, конечно, Мерлин понял. — Гавейн вот твой, — уводит тему в безопасное русло Артур, — кстати, об этом… Как тебя вообще угораздило, Мерлин?
— Не надо. Он не часто так, несколько раз в месяц.
— После первого же раза стоило уйти.
— Гавейн очень хороший. Просто сегодня… немного перебрал.
— Какого хера он теряет тормоза, если знает, почему тебя неслабо так выворачивает?
Мерлин молчит. Совсем. Смотрит без выражения, отпивает из кружки, ставит ее на стол и не отводит взгляд.
— Он не знает, — удивленно выдыхает Артур, и нет, это даже не вопрос. — Он нихера не знает, Мерлин, так ведь?
— Я не хотел показаться фриком и испугать его, — просто пожимает плечами тот.
— Ты в своем репертуаре, Мерлин. А вот этими внезапными молчаливыми приступами бездвижия ты, конечно, вселяешь в него уверенность в собственной нормальности.
— Я нормальный! — о да, Артур знает, на что давить.
— Ага. Потому что именно так это и выглядит со стороны.
— Я просто устал быть один, — бессильно признается Мерлин, как-то махом словно становясь еще меньше. — Я не привык. Это… выматывает.
Артур молчит почти минуту, потом забирает со стола джезву, ставит в раковину и поворачивает кран:
— Ты мог бы… — начинает он, не уверенный до конца в том, что собирается произнести, и надеясь, что — один черт — шум воды заглушит любую произнесенную катастрофу.
— Я не мог.
Полом, Артур явственно слышит, как ломается что-то внутри него, как легко складываются стены привычного мира. Мерлин не мог — удивительно, что если и есть хоть что-то в этой жизни, чего он не может, так это просто выносить рядом с собой Артура. Интересное наблюдение и, кажется, отныне — любимый повод надраться.
— Очень интересно, — Артур аккуратно ставит посуду справа от раковины, выключает воду и небрежно-варварски вытирает руки о брюки, чувствуя накатывающее холодными волнами веселье, и это очень, очень, очень плохой знак.
— Артур, я…
— Ты, — соглашается тот, одним глотком допивает свой кофе, морщится и ставит чашку на стол. Ему нельзя сейчас, он совершенно очевидно сбоит, слишком много, слишком сразу, слишком долго — не, и кажется, что еще немного, и он просто, нахер, сорвется. Поэтому он просто подхватывает телефон и выходит из кухни.
— Ты тоже, — доносится ему вслед бесцветное, и Артур впечатывает кулак в стену коридора. Блять.
Спустя час Артур бездумно прикидывает, во сколько ему обойдется безвкусный римейк «Одна свадьба и бесчисленные похороны». Он готов убить Моргану — за то, что вообще придумала выходить замуж. Себя, за то, что поддался уговорам и приехал. Отца, за то, что увел куда-то Кайла. Кайла, чтобы не мучился на уже втором допросе.
Желание убить Гавейна отзывается глухим раздражением и бессильной злостью на самого себя, потому что, ну, какого черта, Пендрагон, это больше не твоё дело. Но у Мерлина слишком прямая для вечно сутулящегося человека спина, слишком напряженная, чтобы сойти за расслабленную, поза и скованные движения, когда Гавейн обхватывает его за талию и уверенно целует, словно не замечая, что его парень под руками — весьма удачное воплощение, например, айсберга или Джомолунгмы. Со стороны так вообще кажется, что у Мерлина явные проблемы с техникой или это его первый раз, но у Артура взгляд не со стороны.
— Научи меня, — тихо произносит Мерлин, и Артур замирает. Блять, он и правда думал, что просто однажды сдохнет от юношеского спермотоксикоза: Мерлин рядом, почти каждый день, бесперебойно, а толку-то. Они лучшие друзья, и разваливать всё из-за своих глупых потребностей Артуру вообще не улыбалось.
— Ты не знаешь, о чем просишь, — он старше, он сильнее, он ответственней и он потом просто не расхлебает, когда Мерлин одумается.
— Знаю. Только не умею, — мучительно признается тот, и Артур вообще больше не может.
— Мерлин… — предупреждающе начинает он.
— Артур, мне, конечно, нравится твой грозный рык — очень заводит на самом деле, — но…
Что там за «но», Артур решает не дослушивать: он обхватывает ладонями лицо Мерлина и касается его губ своими, легко, словно на пробу. Мерлин дергается едва заметно, шумно выдыхает и теребит молнию от толстовки.
— Мерлин. Угомонись, — Артур берет его руки и уверенно кладет себе на талию, а сам придвигается максимально близко. — Научить?
Мерлин только кивает, неосознанно скользя пальцами по футболке Артура, и, господи, это одна из самых возбуждающих вещей в жизни Артура.
Он наклоняет голову Мерлина так, чтобы было удобно, обводит языком его губы по контуру, легко прикусывает, влажно лижет, проникает внутрь, касается нёба, вызывая тихий короткий стон.
— Щекотно, — признается тот, отстранившись, а Артур вообще больше не может. Он уже полгода водит странные танцы со своей совестью и разумом, которые твердят ему — «нельзя, нельзя, нельзя», а хочется — трогать, брать, удерживать, трогать, трогать, трогать.
Он толкает Мерлина на кровать, наваливается сверху, накрывает собой, запускает руки ему под толстовку, тянется выше, так, чтобы они соприкасались лбами, и замирает, приоткрыв рот и на ощупь проходясь ладонями по голой коже. Артур задевает соски, и Мерлин жмурится и не глядя подается навстречу, тянется — наконец-то сам, боже, сам тянется к Артуру, — неуверенно прижимаясь губами.
— Всё еще щекотно? — Артур рычит на низких оборотах, стискивая его бока.
— Не то слово, — признается Мерлин, недвусмысленно приподнимая бёдра, — тебе придется многому меня научить.
Артур глухо матерится и рывком переворачивает их обоих. Он отличный учитель, правда. Прирожденный. Просто охуенный.
В сад, подсвеченный со всех сторон огнями, фонарями и свечами, медленно стекаются гости. Оркестр наигрывает что-то ненавязчивое, попурри, знакомое, припорошенное незнакомыми переливами. Артуру внезапно нравится. Бетховен или Бах сейчас бы просто добили. Гавейн не расслабляет хватки на плечах Мерлина, притискивая его ближе к себе, бормоча что-то на ухо, и Артур злится на себя за то, что ведется, за то, что ему все еще есть дело, за то, что его бесит, блять, как же его бесит, до белого злого марева перед глазами бесит чужое присутствие в жизни Мерлина, чужое дыхание на его шее, то, с каким стоическим самопожертвованием Мерлин терпит все эти пьяные кривые ухаживания.
Артур приваливается к колонне и с силой проводит ладонью по лицу. Он не то чтобы забыл, как Мерлин на него действует, просто за два года это знание притупилось, потускнело, замерло. Организм словно вырубил самый энергоемкий блок, перераспределив приоритеты и текущие потребности. В самом деле: какой смысл отапливать дальние нежилые помещения? И похеру, конечно, что комнаты все еще не отпускают запах, что по углам клубятся пыльные воспоминания, что на этом ковре еще видно расползшееся коричневое пятно: в первый и последний раз Мерлин принес Артуру кофе в постель; что в коридоре еще влажно блестят мокрые следы: Мерлин всегда выходил из ванны босиком, нырял под одеяло и прижимался холодными ступнями к ногам Артура; что в углу беззвучно работает телевизор: они никогда не могли досмотреть фильм до конца, прерываясь хорошо если на середине на что-то более приятное.
Но Артур заколотил все двери и окна, отрубил центральное отопление в самых напичканных минами полях памяти. Просто из чувства самосохранения, ведь дорога в ад вымощена не благими намерениями, а тоскливыми фантомами проебанных тобой людей. К тому же, объективно, какой из него Вергилий? Когда придет время, он вмерзнет по шею в колкий лёд, по всем правилам девятого круга. Рядом, очевидно, будет тщетно крутить головой Мерлин, облажавшийся никак не меньше, точно так же обманувший доверившихся; будет пытаться выдраться и не падать духом.
Артур хмыкает беззвучно, представив себе эту картину, а потом и вовсе вспоминает, что никакого ада нет. Ну, если не считать, конечно, вольготно развернувшуюся сейчас помпезно-усыпляющую катастрофу, которую почему-то выдают за свадьбу Морганы.
Он бездумно курит еще минут пять, пытаясь причесать мысли, но это бесполезно: тут надо выдирать с корнем и выравнивать землю, тщательно разрубая все комки и неровности.
— Так это он? — раздается голос из другого угла.
— Кайл, — и это почти облегчение — слышать его, — я уж думал, ты пропал с концами в паутине моего отца.
— Да что мне будет, ты же знаешь, я изворотливый, — хмыкает тот, подходя ближе и приваливаясь рядом. Они недолго молчат, и Артур лениво думает о том, что с Броком хорошо и спокойно: молчать, быть рядом, спать, курить. Он обволакивает ненавязчивой гармонией, предугадывает, гладит по шерсти и классно трахается.
— Ты не ответил. Это ведь Мерлин, да?
— Что? Да, это был Мерлин, — не в ситуации Артура докапываться до сути вопроса. Не тогда, когда он не знает, что видел Кайл.
— Артур, — и это почти снисходительно. — Ты же понял всё.
— Кайл… — начинает Артур, но Брок только качает головой:
— Ты же не думал, что я не знаю? Да ладно, ты не можешь считать меня абсолютным идиотом, — усмехается он, прикуривая вторую сигарету прямо от первой. — Я никогда не видел у тебя такого взгляда. Если бы им можно было убивать, сэр Гавейн уже растянулся бы на полу с некрасиво свернутой шеей.
— Это не имеет никакого значения, — безвариантно отбривает Артур и тянется обнять Брока.
— Не тупи, Пендрагон, — закатывает глаза Кайл, хлопая его по руке. — Это было… горячо.
— Кайл, завязывай, — морщится Артур, — это бессмысленный разговор. Да, мы были с Мерлином вместе, да, я удивился, когда увидел его сегодня, да, мы немного поругались с ним и с Гавейном, и это всё. Мы не будем говорить об этом, окей?
— Чемпион, — саркастически тянет Брок и пожимает плечами, — ладно, как скажешь. Просто имей в виду: если что — я переживу. Только скажи мне в лицо, хорошо?
— Ты идеальный, ты в курсе? — Артур все-таки прижимает его к себе, неосознанно цепляясь, как за единственный маяк в собственном море внутреннего хаоса.
— Конечно. Напоминай себе об этом почаще, — советует он и потягивается. — Всё, пусти, меня начинает тошнить от сопливости момента. Я спать, голова гудит от ненужных сведений и мелькания лиц.
— Хорошо. Я скоро.
Кайл широко зевает и уходит в сторону галереи, ведущей к лестнице на второй — жилой — этаж, а Артур, затушив сигарету, оглядывается по сторонам в поисках отца и, заметив его в противоположном конце зала, медленно подходит и становится рядом.
— Ну, как тебе?
— Отлично. У твоей сестры безупречный вкус, — Утер демонстративно окидывает взглядом величественные своды замка.
— Я про Кайла.
— А. Кайл-Кайл-Кайл. Хм. У тебя тоже безупречный вкус, — отец благостен и великодушен, Артур давно не помнит у него такого настроения.
— Серьезно?
— Абсолютно. Даже не знаю, как ты умудряешься его удерживать рядом с собой. Наркотики? Гипноз?
— Харизма и обаяние, — усмехается Артур, невольно наслаждаясь этой почти забытой расслабленностью в разговоре с отцом.
— О, это ты явно от меня унаследовал.
— Скромность, видимо, у нас вообще семейное, — вклинивается незаметно подошедшая Моргана и подхватывает их обоих под локти. — Ничего не знаю, я чертову прорву часов изображала хорошую девочку перед вашими высокими гостями, сейчас я хочу просто бестрепетно напиться в подходящей компании.
— Не знаю даже, комплимент это или оскорбление, — с наигранной задумчивостью хмурится Артур, послушно двигаясь следом. — Отец, твоя ставка?
— Моя ставка на то, что у Морганы теперь для этих целей есть муж. Генри! — окликает он графа Эддингтона и машет ему рукой.
— О, нет, — неверяще стонет Моргана, — Утер, ты не можешь так поступать со мной. Артур, скажи ему!
— Нет-нет-нет, — сочувственно качает головой Артур, выскальзывая из ее хватки, — Генри, ваша жена, и очередь тоже, соответственно, ваша.
— Маяться? — понимающе хмыкает парень, и, боже, он нравится Артуру с каждой секундой все больше.
— Узколобые шовинисты, — вздыхает Моргана, впрочем, позволяя мужу обнять себя.
— Уходим, — шепотом командует Утер, и Артур, улыбнувшись сэру Эддингтону незаметной ободряющей улыбкой одного офицера, сдавшего караульную вахту другому, разворачивается, чтобы тактически отступить в другом направлении. Он проходит по периметру большого открытого зала с прозрачным куполом, мечтая о том, как сейчас быстро примет душ и вытянется рядом с сонным Броком, но у мирозданья, очевидно, другие планы. «Пиздец», — отстраненно решает Артур на первых аккордах следующей песни. Этот трескучий соль-диез минор нельзя спутать ни с чем. Не Артуру.
— Научи меня, — смеется Мерлин, опускаясь рядом на кровать. Артур поворачивается к нему, сложив руки на гриф, и усмехается:
— Мелкая моторика, Мерлин. Без шансов.
— Эй, да я король мелкой и крупной моторики! — возмущается тот, пихая Артура локтем в бок.
— Нет такого словосочетания «крупная моторика». И из тебя очень посредственный король, — лениво поддразнивает его Артур, бесцельно поглаживая большим пальцем струну. Дорогущий Schecter — подарок отца на поступление в университет — идеально ощущается под руками, черный, почти теплый, чуткий.
— О, ну конечно. Король у нас ты, — закатывает глаза Мерлин, придвигаясь ближе, — так что будь по-королевски щедр и благороден, научи меня играть.
— Ладно, — сдается Артур, потому что, когда Мерлина обуревает энтузиазм — это всегда дивной бессмысленности и беспощадности явление природы. Сопротивление бесполезно. — Бери стул, садись напротив. Начнем с азов. Это — гриф. Это — струны. Вот это — лады. Чтобы научиться извлекать звуки…
— Эээ, Артур, подожди. А нельзя сразу перейти к делу? Ну, там, покажи, куда ставить пальцы и на что нажимать, — предлагает Мерлин, нетерпеливо ёрзая на стуле.
— Как это я сам не догадался, что тебе лишь бы быстрей и кое-как. Ты профессиональный дилетант, Мерлин, — тянет Артур, включая ноутбук.
— Оксюморон, — тут же отзывается Мерлин. — Нельзя быть непрофессиональным профессионалом. У тебя совершенно очевидно нарушены логические связи.
— Да уж наверно, если я связался с тобой, — ворчит Артур, жестом указывая Мерлину сесть рядом и перекладывая гитару ему на колени. — Какая песня хоть?
— «Потому что» Битлов, — ну конечно. Артур мог бы и не спрашивать. Мерлин просто помешан на Битлз.
Он быстро находит в интернете нужные аккорды, пробегается взглядом по табулатуре и поворачивается к Эмрису, который упоенно дергает струны в сомнительном экспромте «Вариации на тему вандализма и любопытства».
— Прекрати, — морщится Артур, становясь у него за спиной и наклоняясь, — так, указательный палец кладешь сюда — это, кстати, называется баррэ, — средний и безымянный… да согни ты их… вот, так, да… сюда.
— Соскальзывают, — жалуется Мерлин, поворачиваясь и задирая голову наверх.
Артур смотрит несколько секунд на оказавшееся вдруг так близко лицо, на нахмуренные брови, на сосредоточенно закушенную губу и на ощупь накрывает ладонью его пальцы, прижимая их к грифу.
— Я так понимаю, урок окончен? — бормочет Мерлин, не отводя взгляда.
— Именно, — кивает Артур.
— Кое у кого явные проблемы с терпением, — авторитетно заявляет Мерлин, притягивая его к себе одной рукой за шею.
— И с бойфрендом, — фыркает Артур, краем уползающего сознания цепляясь за мысль, что хорошо бы им не уронить гитару.
Мерлин смотрит на него издалека, рассеянно-в-упор, только он, пожалуй, так умеет. Артур еле заметно качает головой, потому что это фальшь. Возвращаться в общее прошлое, когда вы давно и прочно врозь, это предательство в миниатюре. Расчесывать улегшуюся тревожную окаменелость где-то под рёбрами — тот еще изысканный в своем идиотизме мазохизм.
Но у Мерлина явно другое мнение. Он усмехается как-то странно, по-чужому, почти со злым вызовом — ему абсолютно не идёт, — и словно решаясь на что-то. Нет. Да не станет же он…
Но это Мерлин, он никогда не поступает так, как ожидает Артур, всегда пишет поперек листа.
Он хватает Гавейна за руку и тащит в центр толпы.
Артур сжимает челюсть и не ведется на эту детскую провокацию. Кому ты что пытаешься доказать, Мерлин? Во что ты пытаешься втравить нас обоих? Кто кого? Кто кому меньше нужен? Никто никому, это же очевидно. Никто не умер за эти два года, какие вопросы.
Мерлин скользит взглядом поверх плеча Гавейна, запуская пальцы в его волосы, и закусывает губу: знает, не может не знать, как Артур всегда на это реагирует.
Ну, собственно, всё наверно. Артур даже не пытается найти оправдания своим поступкам. Сегодня просто не день мозга, вот и всё. Сутки под эгидой прикладного спонтанного иррационализма. Это многое объясняет.
В три секунды он оказывается рядом и вежливо хлопает Гавейна по плечу:
— Отдохни, — он даже не смотрит в его сторону, интуитивно отодвигая в сторону.
— Что… — начинает было он, но Артур уже смыкает руки вокруг талии Мерлина и дергает на себя.
— Охуел? — сквозь зубы цедит он, пытаясь не задохнуться от бешенства и от запаха Мерлина.
— Озверел? — в тон ему тихо отзывается тот, устраивая руки у него на плечах.
— Сука ты, Мерлин,— Артур шипит, проезжаясь губами по его щеке, — где только понабрался?
— Учился у лучших, — гулко обвиняет Мерлин.
— Ты всегда был бездарным учеником, — хлестко бьет Артур, почти ощущая, как вздрагивает Мерлин под руками, как вздрагивает что-то внутри него самого от этой приблудной стылой жестокости.
— Пусти меня, — ровно произносит Мерлин, упираясь ладонями в его предплечья, но Артур лишь крепче сдавливает его бока, — Артур, не позорь себя.
— А что, только тебе можно позорить меня? Ты в курсе, как на меня все смотрели, когда ты сбежал? Они жалели меня, Мерлин. Отец жалел меня, — Артур выталкивает слова, по одному на каждый рваный выдох, — можешь представить? Мой. Отец. Жалел. Меня.
— Ты сам выгнал меня, — произносит Мерлин и практически обмякает под руками, словно это признание стоило ему всех сил.
— Ты идиот, — Артур запускает ладони под его свитер, царапая ногтями позвонки, — ты должен был вернуться.
— Я ничего тебе не должен, Артур, смирись уже с тем, что люди — свободны и не являются твоей собственностью, — Мерлин инстинктивно выгибается навстречу, пытаясь уйти от прикосновения.
— Ты свободен, — Артур опускает руки на задницу Мерлина и притискивает ближе к себе, — и у тебя стоит.
— Не удивительно. Вообще-то, пока ты не вмешался, я танцевал со своим парнем, от которого я без ума.
— Больше было похоже на то, что ты обезумел от страха, — издевательски цепляет Артур, прижимаясь к нему бёдрами.
— Это не твоё дело, — огрызается Мерлин, отворачиваясь и демонстрируя четко очерченные скулы, светлую кромку выгоревших на солнце ресниц, влажные волосы на правом виске, неровно падающую челку, и Артура шарахает искристо-наотмашь, прошивает вдоль позвоночника.
— Пойдем, — Артур перехватывает Мерлина за запястье и тащит на выход, в сторону галереи.
— Артур, стой, да подожди ты… куда… пусти меня… — Мерлин бормочет что-то, но не делает попыток освободиться, так что Артур лишь дергает головой и, ловко лавируя в людском море, упрямо движется к своей цели. Сейчас могут рухнуть высокие монолитные своды — он не остановится. Без вариантов. Он не в своём уме, но в своём праве.
На винтовой лестнице Мерлин, конечно, спотыкается. Кто бы сомневался. Артур только рычит нетерпеливо-раздраженно и рывком помогает ему подняться. На втором этаже он на секунду теряется, не соображая, куда двигаться дальше. Кайл, как выяснилось, настроен весьма демократично, но Артур не собирается проверять границы его прочности.
— Где? — развернувшись к Мерлину, коротко интересуется он.
— Нет, Артур. Ни за что. Мы не будем… там же Гавейн…
— Посмотрит, значит, — удовлетворенно припечатывает Артур. — Веди. И не спорь.
Мерлин смотрит на него несколько секунд абсолютно нечитаемо, разочаровано кивает головой и прикрывает глаза.
— Я не узнаю тебя, Артур.
— Может быть, потому, что ты два года шлялся черт знает где и немного отвык, а? — у Артура словно красная пелена перед глазами от этих его слов и умиротворенного всепрощения в интонациях.
— Может быть, потому, что это больше не ты? — предполагает Мерлин и, глубоко вдохнув и решившись на что-то, разворачивается и кивком указывает на вторую дверь справа.
Артура царапает что-то в этой покорности и усталой обреченности в жестах, в том, как он сам звучит со стороны, как всё неправильно. Не так. Но они оба наломали столько дров, что можно бесперебойно отапливать Аляску несколько лет подряд, и это не распутать, не разгладить, не исправить. И не притормозить.
Он подталкивает Мерлина в спину, закрывает дверь на замок и только после этого оглядывается. Гавейна в комнате нет, зато беспорядок в наличии. Господи, как Мерлин умудрился за несколько часов пребывания здесь устроить такой бардак?
Мерлин копается в сумке, валяющейся на кресле, достает оттуда презерватив и смазку — Артур стискивает зубы от того факта, что Мерлин собирался трахаться этой ночью с Гавейном, хотя что тут удивительного, — и бросает их на кровать. Скрестив руки, тянет с себя свитер через голову и аккуратно вешает на спинку стула.
Артур заворожено следит за тем, как пальцы быстро пробегаются по ремню, расстегивают, тянут джинсы вместе с бельем вниз; как Мерлин переступает длинными ногами и отодвигает штаны в сторону; как он вытягивается на кровати вниз лицом и замирает.
Так, значит, решил? Хочешь поиграть в безразличное смирение? Хочешь снова сделать меня виноватым и ответственным за всё?
Артур бесится, потому что понимает. Потому что всё прекрасно понимает, но не может развернуться и уйти. Потому что ведется, ведется, всегда, блять, это какой-то запредел.
Он быстро раздевается, сваливая изысканно-строгий темно-серый костюм в одну бесформенную кучу. Следом летят рубашка и носки, потому что нет ничего нелепей, чем носки на совершенно голом человеке.
Мерлин даже на вид предельно напряжен, и Артур почти тянется провести успокаивающе по его спине, огладить выступающую линию позвоночника, мягко надавить на лопатки, но вместо этого он просто разводит ему ноги в стороны и дергает за бедра вверх. Привычные отработанные движения: смазать, надавить, растянуть, добавить, развести. Артур идеально знает тело Мерлина, знает все его реакции, каждый едва различимый выдох, знает, как заставить Мерлина потерять махом свет, разум, волю. Но сейчас они просто чужие люди, каждый со своей целью, кто с наказанием, кто с искуплением — не разгадать, правда, где чьё. Поэтому Артур отстраненно-сдержан, не трогает без надобности, держит в руках себя, но не Мерлина.
Он надрывает фольгу и думает о том, что они уже очень давно не трахались с презервативом. Хотя, они просто — уже давно не трахались, и, по-хорошему, не стоит и начинать. Потому что это бред, гротеск, кривое зеркало и перевернутые представления о вообще каком-либо минимальном доверии в постели. Какое, нахер, доверие, если у одного сейчас треснет пополам позвоночник от напряженного ожидания, а у второго — рёбра, от того, как бешено заходится сердце в гулком «неправильно-неправильно-так нельзя, Артур». Артур отмахивается от этих глупых попыток сознания достучаться.
Ты сам виноват, Мерлин. Артур толкается внутрь, резко вдыхая через стиснутые зубы. Мерлин не расслабляется ни грамма, сжимает его собой так, что это почти больно, и Артур не хочет думать о том, каково тогда ему самому. Мерлин приподнимается инстинктивно, тянется выше и вверх, сводит лопатки, а Артуру — сводит мозг от узнавания и бессильной нежности: Мерлин всегда в первые мгновения подбирался и выгибался, запрокидывал голову и подставлялся под поцелуй, потому что ему всегда было много, через край, слишком открыто, сильно и откровенно. Он никогда не мог справиться с этим тяжеловесным ворохом ощущений один, ему нужно было, чтобы Артур помог, забрал, успокоил обострившееся до предела осязание, отвлек, завлек, к себе — привлек.
Артур утыкается на несколько секунд лбом ему в шею, прежде чем отстраниться и вытянуться рядом.
— В чем дело, Артур? Я думал, мы…
— Хватит, — хрипло обрывает Артур, упираясь взглядом в потолок. Пусть он проигравший, пусть он слабый, пусть не рассчитал масштабы собственной, тщательно лелеемой обиды, пусть. Но он просто не может — так. Да ради бога, это же Мерлин. Его нельзя разложить и грубо взять, несмотря на то, что он ушел, несмотря на клубящееся внутри марево глухой злости, на то, что его иногда хочется просто убить. Несмотря на то, что они теперь посторонние друг другу люди. — Свободен. Не держу.
— Не держишь, — тускло соглашается тот, переворачиваясь на спину, и это моментом перечеркивает крест-накрест последний убедительный пассаж про «посторонних людей», потому что Артур влёт читает всё скрытое, невысказанное, эскизный намёк, такой тонкий и неявный, что выцепить его в состоянии только до одури близкий человек.
Решив встать и выйти, не забудь убедиться, что твои, безусловно, условные рефлексы больше не завязаны отвратительно-зацикленным образом одним-единственным узлом. Артуру двадцать семь лет, у него блестящее образование, карьера, перспективы, воспитание, манеры, семья, репутация, роскошная квартира, дорогая машина, мертвая деловая хватка, железный самоконтроль, несгибаемая воля и тотальное доминирование мозга над телом, но когда дело касается Мерлина, с него словно слетает всё это нажитое, наработанное, приобретенное.
Всё, что остается у него в такие моменты, это короткие обрывочные всполохи мыслей-команд: Мерлин тихий — Мерлину плохо — исправь это.
— Да что ж ты, а… — вполголоса срывается Артур, наваливаясь сверху и осторожно толкаясь внутрь. Мерлин дергается невольно и прикусывает нижнюю губу, а с Артура, пожалуй, хватит на сегодня. Он посылает всё на хер, в том числе, и их обоих — тех, которые и не они даже, а так, сырые карикатуры на себя самих, — распластывается, укрывая Мерлина целиком собой, просовывает ладони ему под затылок, притягивает к себе и целует. Как давно хотел, как давно уже должен был, как давно не. Мерлин тихо всхлипывает, обхватывает его ногами, скрещивая их на пояснице и придерживая руками чуть выше щиколоток. Он делает это всё так ладно, ловко и плавно, будто его ведет память тела, будто он не обронил все эти знания и привычки. Артур с самого первого их раза застывал на короткий миг от абсолютной близости, закрытости, интимности этой позы; от того, что Мерлин целиком и полностью вокруг него, от того, что прижимается, тянет к себе, оборачивается стройным гибким откровением. Он всегда немного смущался в начале — и это несмотря на то, чем и в каких позах они иногда занимались, пытался закрыться от Артура Артуром и, даже если тот усаживал его сверху, предоставляя полную свободу действий, предпочитал прижаться грудью к груди Артура и уткнуться лицом ему в шею.
Конечно, он не был стыдливым девственником, и Артур часто вытрахивал из него способность ясно излагать мысли — если допустить, что у Мерлина такое умение вообще было, — они экспериментировали с позами, Мерлин сажал голосовые связки, и всё было невозможно хорошо, просто Артур не то чтобы знал, а так, интуитил: Мерлину надо чувствовать его по максимуму, взахлеб, через край. И это меньшее, что Артур может дать ему.
Он легко тянет Мерлина за волосы, вынуждая запрокинуть голову, и кусает под подбородком, кусает припухшую потемневшую нижнюю губу, целует глубоко и мокро. Мерлин дышит через раз, выстанывает что-то неразборчивое, вздрагивает, подается навстречу, отдается, отдает-ся, отдает себя, и Артур жадничает, сгребает, движется в нем быстро и жестко, вспарывая каждым толчком опостылевший давящий сковывающий лёд девятого круга, в который они оба загнали себя то ли по глупости, то ли по гордости, то ли по незнанию.
Артура кроет внахлест от осознания того, как близко они оказались к точке невозврата, и он обхватывает лицо Мерлина ладонями и шепчет куда-то в висок «прости».
У Мерлина пьяные шалые глаза, он мечется под Артуром, проезжается членом по его животу, оставляя влажный след чуть выше пупка.
— Я думал, что головой двинусь, Артур, — бессильно-заполошно признается он на выдохе, жмурится и обмякает. Артур чувствует животом влажное тепло, рычит коротко, прихватывая зубами соленую кожу на шее Мерлина, и в несколько движений проваливается в вязкий бездумный войлок оргазма.
Он замирает, чувствуя, как одуряющее громко пульсирует что-то у него под горлом, и это так навынос, что страшно сглатывать.
Мерлин сипит что-то бессвязное, и Артур неохотно скатывается, устраиваясь рядом, стягивая презерватив, завязывая его и швыряя куда-то на пол.
Мерлин распластывается на спине, грудная клетка ходит ходуном, обрисовывая рёбра, а румянец на щеках насыщенно-розовый. Артур тянется коснуться его пальцами, но Мерлин каменеет враз и отворачивает голову. Такого развития событий Артур не ожидал. Такое развитие событий Артур заслужил.
— Я совсем мудак? — первый пробный выстрел дается Артуру неожиданно легко. Мерлин едва заметно кивает.
— Я всё испортил, верно? — второй звучит глуше, и отдача уже сильнее: не только в плечо, по крайней мере. Снова кивок.
— И не сегодня? — кажется, третьим залпом Артур ненароком застрелится. Мерлин снова кивает, и Артуру иррационально страшно: тихий Мерлин пугает гораздо больше, чем он готов признать.
Ему бы прекратить ковыряться в распахнутом, незатянувшемся, еще не схватившемся заново первым тонким льдом болоте, но — вот проблема — похоже, Артур обрел мозг. Чертовски своевременно, конечно, но лучше поздно, чем без Мерлина.
У него сейчас тысяча слов и столько же вопросов, неприличное число обвинений и сумасшедшее количество упреков-признаний, и Артур подспудно опасается, что все это опять приведет их в тупик, они снова начнут движение по своему — девятому — кругу.
Он придвигается ближе, берет глубокий вдох, осторожно надавливает Мерлину под подбородком, заставляя повернуться к себе.
Самый короткий путь — это не всегда прямая между двумя точками. Самый короткий путь — это путь, который ты знаешь.
— Научи меня, Мерлин, — произносит Артур, а Мерлин хмурится и, кажется, забывает выдохнуть.
— Ты не…
— Научи меня, Мерлин, — продолжает он, — научи меня, как без тебя… так, чтобы и без потерь тоже.
Выходит как-то зло и беспомощно одновременно. Простительно детям, но никак не взрослому мужику после сеанса горячего однополого секса.
Мерлин молчит долго, почти минуту, за которую Артур успевает лениво прикинуть, какими другими методами выбивать из него согласие, а также — как ему выходить из этого штопора, если Мерлин окажется хоть немного умнее, чем прикидывается, и откажется. Артур сам бы точно отказался.
Мерлин изучает его еще немного, а затем качает головой:
— Обойдешься, — заключает он наконец, и Артур почти слышит свист, с которым мимо пролетел Дамоклов меч. — С Гавейном только сам будешь объясняться.
Артур закатывает глаза и подгребает Мерлина себе под бок:
— Что мне твой Гавейн, если я только что голыми руками завалил Бриарея, Эфиальта и Антея***? — задумчиво спрашивает он, не особо, впрочем, рассчитывая на ответ. Но это же Мерлин.
— По всем правилам побега из девятого круга, — серьезно улыбается он и пихает Артура кулаком в бок. — Не тормози так больше.
*The Beatles — Baby, you can drive my car
**Солсбери, Роберт Гаскойн-Сесил, премьер-министр Великобритании в конце 19 -начале 20 веков.
***Гиганты Бриарей, Эфиальт, Антей — стражи девятого круга Ада, где, по Данте, томились обманувшие доверившихся.