Автор: Arthur's Team
Бета: Arthur's Support Team
Оформление: Arthur's Team
Персонажи: Артур/Мерлин
Рейтинг: hard!R
Жанр: angst, UST, hurt/comfort
Размер: ~16350
Саммари: "У Артура, должно быть, аллергия на книжную пыль, безвыходные ситуации и умирающего Мерлина".
Предупреждения: ООС, авторский стиль и пунктуация, Лана Дель Рей, спойлерысмерть персонажа, реинкарнация
Тема: канон-ангст (1-а)
Ладно.
Теперь, спустя две недели, Артур может признать — он был не в себе. Он, некоторым образом, умирал, вообще-то, — по крайней мере, точно собирался. А умирать, обиженным на целый свет в целом и Мерлина в частности, как-то не хотелось. Не по-королевски это.
К тому же, тратить время, неумолимо утекающее, как кровь из так и не закрывшейся раны в боку, на выяснение отношений, склоки, крики, ругань и стылые обвинения — это, по меньшей мере, глупо.
Им обоим было, что сказать друг другу, — словно заплатить за все эти годы молчания словесными монетами. Артур так точно Мерлина просто озолотил.
Теперь же, когда прошло почти полмесяца с того момента, как Мерлину все-таки удалось его вытащить с того света, у Артура масса претензий. Мерлин говорит, что это просто неслыханная неблагодарность, да что он понимает, конечно.
— Артур, мы уже тысячу раз это обсуждали. И ты, позволь напомнить, не возражал особо, когда я полтора часа колдовал над тобой, чтобы ты не умер трагически и непременно красиво на моих руках — почему ты, кстати, постоянно пытаешься это сделать именно у меня на руках? — с любопытством зевает Мерлин, по-хозяйски рассевшись на кровати Артура. Он теперь почему-то постоянно ошивается в его покоях. Беспокоит.
— Не знаю. Может быть, потому, что только твоя болтовня усыпляет меня насмерть? — предполагает Артур, цепляя со стола большое красное яблоко, будто заботливо укутанное тканью флага Камелота, и направляется к своей кровати. — Проваливай отсюда, — командует он Мерлину, вольготно разваливаясь на своей, между прочим, постели.
— Эй, а что случилось с «Мне жааааль, что я так обращался с тобоооой»? — передразнивает он, неохотно отодвигаясь на самый край.
— Вообще-то, я умирал, — возмущенно напоминает ему Артур, щедро кусая гладкий яркий бок яблока и чувствуя, как по языку растекается сочная, с кислинкой, сладость.
— Как ты надоел уже со своей смертью, — морщится Мерлин, неодобрительно глядя на него вполоборота. — Спекуляции на тему собственной кончины — это, как минимум, низко и пошло, а как максимум — перестали действовать уже спустя пару дней.
Артур смотрит на него и немного жалеет, что только что начал есть яблоко, а то запустил бы в Мерлина с чистой совестью.
— Ты не можешь так разговаривать со мной, — приличия ради говорит он в итоге. Традиции нарушать нельзя. Но они оба знают, что свое право разговаривать с Артуром так, как заблагорассудится, Мерлин заслужил. Не сейчас, не две недели назад, не даже несколько лет назад.
— Да брось. Кто-то же должен тебе это сказать. Серьезно, дай тебе волю — ты бы уже отдал приказ всем летописцам слагать легенды в твою честь. И назвал бы потом всё так нелепо и патетично — «Гибель короля Артура». Или нет, постой, — Мерлин задумывается на мгновение и тут же светлеет лицом, на котором разражается торжествующее вдохновение. — «Смерть Артура». Вот точно было бы в твоем духе, — уверенно произносит он, наставительно указывая на него пальцем.
Мерлин может потешаться сколько угодно, только вот, незадача, Артур отлично помнит, как он кричал тогда — страшно и бессильно, Артур никогда прежде не слышал, чтобы Мерлин так кричал, чтобы вообще люди так кричали. А потом звал кого-то на непонятном языке, звал, звал, пока не охрип, кажется, вовсе, цеплялся за Артура до сведенных, побелевших пальцев, ругался на чем свет стоит, просил, не отпускал, требовал — Артур уверен, что знает теперь, как сходят с ума.
А потом всё затихло — и Мерлин, и мир вокруг, будто подвластный ему, хотя, кто знает, может быть, на самом деле подвластный. Кто-то же из них двоих должен быть послушным — не сам Мерлин, так хоть мир.
И стало очень тепло — нестерпимо горячо, жарко, от самого бока — и по всему телу, и Артур внезапно начал ощущать замерзшие до этого напрочь руки и пальцы на ногах, и дышать стало легче — вернее, дышать вообще стало возможно, и всё вокруг просто стало — живо.
Это ладони Мерлина — с них лился зримый, добрый, укрощенный пожар, занимающийся в самой середине того, что обычно зовут линией жизни.
Глаза Мерлина тоже горели — рыже-огненным, почти красным, таким далеким от прежнего золотого матового свечения, которое мерцало все те несколько раз, когда Мерлин позволял Артуру увидеть.
Артур даже на мгновение подумал, что Мерлин просто решил сжечь их обоих заживо, раз уж исцелить не вышло.
А потом он потерял сознание — на самом интересном месте. Мерлин, как позже оказалось, тоже.
— Вот! — победно хмыкает Мерлин, и Артур встряхивается, глядя на чуть потемневшее в месте укуса яблоко. — Признайся, ты уже примеряешь это название.
— Я примеряю, сколько дней колодок тебе назначить за непочтительные разговоры, — серьезно говорит он, в несколько приемов приканчивая яблоко, и, прицелившись, запускает огрызок в блюдо, стоящее на столе. — Ха. Прямое попадание, — самодовольно комментирует он, откидываясь обратно на кровать. — А теперь, Мерлин, вспомни о своих прямых обязанностях и снизойди до того, чтобы растопить камин, — Артур ежится и забирается под одеяло. Разгар осени не принес в этом году и намека на тепло, и каменные своды замка сейчас с таким же упоением впитывают холод, с каким в период удушающей летней жары не пропускали полуденный зной.
Мерлин прослеживает взглядом полет яблочного огрызка и, кажется, даже улыбается довольно, когда Артур не промахивается — сомневался? серьезно? — а потом просто поводит неопределенно плечом, и в камине вспыхивает ровное, мерное пламя, жадное и обнадеживающее.
Вот так — ни заклинаний, ни шепота, ни даже взгляда. Мерлин действительно колдует, как дышит, даже, пожалуй, еще непринужденней.
Сильнейший маг, когда-либо ходивший по земле, сказал тогда Гаюс, и Артур только теперь, кажется, понимает, насколько силен Мерлин.
Это не пугает, нет. Артур лишь на одно мгновение позволил себе проблеск испуга — в первую секунду, когда Мерлин открылся и сотворил из воздуха искристо-искрящегося дракона. Вот тогда Артура захлестнуло почти неизвестным прежде страхом — один, в лесу, с магом, никто не знает, где он, Моргана предала его, Агравейн предал его, что мешает и Мерлину пополнить эту неуклюжую коллекцию проваленного доверия?
И почти сразу же — нет. Кто угодно, только не он. Мерлин может быть магом. Предателем — нет, и когда только Артур вообще успел решить, что эти две категории не всегда идут рука об руку?
Впрочем, с Мерлином и ожидать другого было бы бессмысленно.
Поэтому — нет, он не боится. Да ради всего святого, это же Мерлин, его неуклюжий, раздражающе-верный слуга-недотёпа, как его можно бояться? И даже понимая, что это еще и самый могущественный колдун всех времен и народов, Артур по-прежнему не боится. Он просто знает: какой бы необъятной ни была сила Мерлина, она всегда уступит силе его верности Артуру. Это делает Артура неуязвимым. И — если только немного и уж точно не для летописи — благодарным.
Вот привязался с этой своей преданностью на его голову, а теперь рассиживается на королевской кровати.
— Отлично, — выдыхает он, вытягиваясь под одеялом и поправляя подушки, оперевшись на один локоть. — А теперь почисть мои доспехи, выгуляй моих собак, накорми лошадей и отдай распоряжения насчет завтрака.
— Ты обещал мне выходной. Два, — напоминает Мерлин, недоверчиво следя за его движениями.
— А ты обещал мне «Я рожден, чтобы служить тебе, Артур, и ничто этого не изменит», — в свою очередь, передразнивает Артур, не без удовольствия наблюдая, как сползает усмешка с лица Мерлина.
— Надо было все-таки дать тебе умереть, — бормочет он, с явным сожалением поднимаясь с постели.
— Я говорю себе то же самое с тех самых пор, как раздобыл этот чертов цветок смерти для тебя, когда ты налакался дряни из кубка, — отвечает Артур, складывая руки крест на крест под головой: нет большего наслаждения, чем смотреть, как работают другие.
Мерлин ворчит что-то беспрестанно, убираясь в покоях Артура, поднимая вещи с пола и развешивая их по местам — почему-то он предпочитает делать это сам, без помощи магии, словно тянет время, не желая возвращаться к себе. Они оба это понимают, но не говорят ни слова вслух. Не то чтобы Артуру так уж сильно мешало присутствие Мерлина, на самом деле. С ним можно пикироваться, перебрасываться подначками и шутками, обсуждать действительно важные вопросы и рассчитывать на честный, прямой ответ.
Теперь, когда Мерлину нечего скрывать, он будто выпрямился даже, словно больше ничто не давит на его ссутуленные плечи. Мерлин чаще улыбается и, видимо, чувствует себя впервые за долгие годы в полной безопасности рядом с Артуром — и Артуру на секунду даже представлять неуютно, как тот должен был ощущать каждое мгновение на протяжении десятилетия рядом с ним; и это неприятно — Артур никогда и никому не хотел быть тюрьмой.
Но теперь Мерлин действительно такой, какой есть, весь на ладони, совсем честный, совсем-совсем Мерлин — а ведь Артур с самой первой встречи чуял, что есть в нем что-то запрятанное, утаенное, постоянно ускользающее от взгляда, такое, что хочется поймать за призрачный след и удерживать цепко, пока не поймешь наконец, в чем же фокус. Фокус, ну конечно. Придворный фокусник. Не зря Артур зовет его шутом.
За незадернутыми гардинами набираются наглости сумерки и, осмелев, лезут прямо в окна, Артуру тепло и уютно, тело благодатно и не больно ноет от проведенной утром первой тренировки после длительного перерыва, Моргана и Агравейн больше не представляют угрозы, и можно даже надеяться, что в ближайший месяц никакому королевству не взбредет в голову идти войной на Камелот; во рту еще теплится яблочный привкус, пламя в камине с энтузиазмом поглощает поленья, и треск разбредается по всем углам комнаты, а Мерлин о чем-то рассуждает вслух — Артуру лень прислушиваться.
Артуру сейчас слишком хорошо и спокойно — так, как не было уже очень, очень давно.
А потом Мерлин замолкает и оседает на пол.
— Мерлин? — удивленно окликает его Артур, садясь в кровати. — Только не говори, что упал на ровном месте. Ты превзошел сам себя.
Мерлин молчит и не двигается с места.
И Артур узнает, что мысль «Вот вечно тебе надо все испортить, Мерлин» — это расстояние от его кровати до стола. Ровно три секунды.
— Мерлин! — зовет он, опустившись рядом на колени и требовательно встряхивая его за плечи. — Мерлин, если это ты так добиваешься выходных, то не видать тебе их в ближайшие полгода, — обещает он, всматриваясь в беспокойное лицо — подвижные веки и пробегающие легкие гримасы неясных эмоций.
Артур зачем-то трогает его лоб — и теперь точно не холодно, несмотря на то, что он выбрался из теплой постели.
Мерлин не горячий, нет.
Мерлин будто горит заживо — где-то там, под закрытыми глазами.
***
Артур приходит к Гаюсу днём — на тренировке Персиваль чуть не выбил ему плечо, и теперь оно саднит, не позволяя даже обернуться толком. Артур рад. Это хоть какие-то живые эмоции Персиваля. Живые эмоции живого Персиваля — Артур, если честно, не был уверен, что он вообще оправится после Гавейна. Потерять лучшего друга — это не с лошади упасть. Поэтому ноющее плечо — незначительные пустяки: искры из глаз Артура абсолютно точно стоили намека на искру в глазах Перси сегодня.
— Гаюс! У меня кончилась твоя чудодейственная заживляющая мазь, — Артур заходит в его комнаты, рукой крепко прижимая травмированное плечо к телу.
— Сир, — кивает головой Гаюс и смотрит вопросительно. — Из сушеницы и тысячелистника?
— Понятия не имею. Она еще так отвратительно пахла. Впрочем, все твои мази не то чтобы благоухают, — Артур морщится в подтверждение своих слов. Что правда — то правда, и дело вовсе не в том, что это королевские капризы (как любезно подсказывает насмешливым мерлиновским тоном внутренний голос). Артуру иногда кажется, что он во многом из-за нежелания отмываться потом от вонючих мазей и припарок так блестяще владеет мечом и не подставляется под удары.
— Внешние свойства предмета не всегда соответствуют содержанию, — философски отзывается Гаюс, перебирая какие-то склянки на своих полках. Ну конечно. Чтобы Гаюс — и не снабдил какой-нибудь пыльной сентенцией. И не сказать, что это старческое — хотя Гаюс, конечно, заметно сдал за последние годы, — он всегда питал слабость к осторожным нравоучениям.
— Да, это я уже понял, — хмыкает Артур. Ситуация с Мерлином вышла более чем показательной. Вот уж где внешние свойства отплясали ложный маскарад во всю свою тощую мощь.
— Сир, я передал сегодня остатки мази для брата придворной кухарки — вино сыграло злую шутку с ним вчера. Новая будет готова к вечеру, я пришлю с Мерлином, — говорит он по результатам бесплодных поисков.
— С Мерлином? Он уже в порядке? — максимально незаинтересованно спрашивает Артур, бросая взгляд на закрытую дверь в комнату Мерлина. Его унесли вчера ночью, так и не пришедшего в себя, двое стражников, и Артуру пока никто ничего не докладывал о его состоянии.
— Да, сир. Простое переутомление. Он спит.
— Где же, интересно, он умудрился так переутомиться? Он сейчас достиг пика своего бездельничества, — хмыкает Артур, разжимая хватку на своем плече. Не так уж сильно оно и болело, если честно.
—У нас у всех сейчас не самые простые времена, — лаконично замечает Гаюс, и вот сейчас бы как раз очень не помешала развернутая отповедь. Или хотя бы несколько деталей. Да хоть что-нибудь, кроме неодобрительного взгляда ассиметричных глаз — сдал, как же все-таки сдал Гаюс. И Артур тоже — сдается, потому что переупрямить Гаюса, защищающего своего подопечного, невозможно чисто физически. Доказано Морганой.
— Ладно, — говорит он, оглядываясь зачем-то в последний раз. — Вечером тогда.
— Непременно, сир, — кивает Гаюс и, кажется, теряет к нему всякий интерес. Допустимое непочтение для такого почтенного возраста.
Артур выходит наружу, прикрывая за собой дверь, и еще немного стоит на пороге, будто не может перешагнуть собственное ощущение «что-то не так», раскинувшееся перед ним вниз по лестнице. Интуиция — не люди: не подводит. И сейчас Артур практически уверен, что что-то не так, что-то осталось вне его ведома.
С другой стороны, что еще может скрывать Мерлин? Страшнее магии секрета все равно быть не может, а ведь даже этот Артур ему спустил почти бескровно — не спустив с него шкуру, как полагалось бы.
Показалось. Гаюс прав: у них у всех сейчас не самые легкие времена, и…
— Спасибо, что не выдал меня, — раздается гулким, почти неразличимым намеком на реплику из-за двери.
— Я все еще считаю, что врать Артуру — не самая лучшая идея, — браво, Гаюс. Хоть в чем-то мы солидарны. Впрочем, когда это у Мерлина были стоящие идеи.
— Ему пока не нужно знать.
— Но ты же собираешься ему рассказать?
— Нечего рассказывать, — отрезает Мерлин, и Артур вообще не помнит за ним подобных категоричных интонаций. Хотя он и за собой не помнит неуемной жажды подслушивать чужие разговоры.
Чужие, надо же.
Первый порыв Артура — распахнуть дверь, ввалиться внутрь и вытрясти из Мерлина правду.
Но он берет глубокий вдох и спокойно спускается вниз по лестнице, вымарывая ноги в раздраженно-уверенном «ну как знал».
***
Три дня. Персональный рекорд Артура. Никогда прежде он еще не бывал в настолько затяжных засадах, терпеливо выслеживая добычу.
Ладно, кажется, стоит перестать думать о Мерлине как об объекте загонной охоты.
Теперь, когда Артур знает, что от него что-то скрывают, он гадает — как он мог не раскусить Мерлина раньше? У него же все на лице написано. Особенно, когда он старательно делает вид, что у него ничего на лице не написано.
Первые два дня Артур честно верит, что вот сейчас, сегодня Мерлин придет, откроет рот и скажет — «Артур, кое-что происходит». Он дает Мерлину время: собраться с мыслями и духом, если это действительно что-то важное. Артур не хочет давить. Артур хочет доверия — чтоб тебя, Мерлин, ты маг, и до сих пор живой, и все такой же болтливый, какие еще тебе доказательства нужны? Почему отдать за меня жизнь ты способен, а отдать мне немного правды — уже перебор? Что с твоими весами приоритетов?
А на третий день Артур не выдерживает.
— Мне что, стоит еще раз заработать смертельную рану, чтобы ты мог быть со мной откровенным? — между делом интересуется он, просматривая отчеты о собранном урожае и готовности Камелота к грядущей зиме. Расчеты выходят небезнадежные.
— Что? — слишком непонятливо хмурится Мерлин, прилежно развешивая его рубахи на деревянной ширме, и Артуру даже обидно немного: мог бы приложить чуть больше актерских усилий.
— Я знаю, что ты что-то скрываешь.
— Я? Никогда, — улыбается Мерлин и разводит руками.
— Серьезно? — Артур смотрит на него недоверчиво исподлобья. — Ты это серьезно?
— Знаешь что? Мне надоело оправдываться, Артур. Сколько можно? Если ты простил меня, то не надо больше затрагивать эту тему. Или ты планируешь вытаскивать ее на свет каждый раз, когда больше нет других аргументов? — о, Мерлин злится: не Юпитер, конечно, но древнее право с легкостью распространяется и на него. Юпитер, следовательно, ты не прав. — Я устал постоянно чувствовать себя виноватым.
— А я устал от того, что ты постоянно мне врешь, — рявкает Артур, поднимаясь из кресла и отпихивая его ногой назад. — Если ты считаешь, что я не заслуживаю доверия, то…
— То что? — интересуется Мерлин, разворачиваясь и делая несколько шагов навстречу. — Просто на всякий случай — угроза запихнуть меня в колодки перестала быть пугающей еще лет… хм… шесть назад, — заключает он и смотрит выжидающе. Артур даже сказал бы — провоцирующе, — если бы точно не знал, что Мерлину это не нужно.
— То можешь проваливать отсюда прямо сейчас, — ровно говорит Артур, рассматривая Мерлина со смешного расстояния: не потому что очень близко, а потому что когда так близко, единственная безопасная реакция для обоих — рассмеяться и растащиться в разные стороны.
Мерлин — эгоист — конечно, не смеется. Смотрит только серьезно и будто задумчиво, словно действительно прикидывает, не уйти ли — сейчас и насовсем. Артур не то чтобы будет сильно рад, но лучше уж так, чем терпеть под боком человека, который считает, что ты не заслуживаешь доверия. А то, что под боком, даже не подлежит сомнению: Мерлин в последнее время вообще практически не оставляет Артура вне поля собственного зрения, словно до конца не может поверить, что Артур жив и не собирается умереть в тот самый миг, как Мерлин закроет глаза.
— Размечтался, — говорит он, облизывая нижнюю губу быстрым, едва промелькнувшим движением. — Кто-то ведь должен периодически спускать тебя с небес на землю, чтобы ты не зазнавался совсем уж невыносимо.
Ладно, с этим, пожалуй, можно существовать.
— Жарко, — вдруг продолжает Мерлин на полтона тише и суше, и вот с этим Артур не готов сосуществовать.
— Что?
— Жарко. Тут, — Мерлин неопределенно кивает, и в камине мгновенно вспыхивает пламя.
Артур смотрит с откровенным недоумением, впрочем, как и сам Мерлин.
— Ты имел в виду холодно? — уточняет он, переводя взгляд с Мерлина на огонь и обратно.
— Нет. Это не должно работать так, — рассеянно отвечает тот и вдруг берет Артура за предплечье — горячее касание проникает даже через плотную ткань одежды. — Видишь? — спрашивает он и всматривается в лицо Артура сосредоточенно-мимо, насквозь, чуть прищурившись, будто пытается разглядеть что-то на другом далеком берегу, отсекая ненужные сейчас зрительные образы бокового зрения.
Артур не видит. Артур чувствует — пожалуй, тебе стоит уже убрать руку, Мерлин, правда. Или рассмеяться.
Мерлин улыбается, но это точно не зарница смеха: он улыбается слишком лениво, и разморенно, и совершенно точно не Артуру.
— Жарко, — повторяет он. — Артур, ты опять крутил термостат? — чуть недовольно и словно привычно выговаривает он. — Нет, чини его сам — ты же знаешь, меня техника не любит. Нет, я не думаю, что мой старый ноутбук просто ревновал меня к моей магии, — Мерлин закатывает глаза, и Артур бы сейчас с удовольствием тоже, если бы не смотрел — во все глаза.
— Мерлин? — осторожно-требовательно зовет он. — Ты вообще о чем?
— Тогда вызови мастера, иначе даже в холодильнике из яиц начнут вылупляться цыплята, перепутав наш дом с инкубатором, — Мерлин перебирает ткань рукава Артура, водит пальцами вверх-вниз, словно нащупывает что-то.
— Мерлин! — в полный голос окликает Артур, резко проводя несколько раз ладонью перед его лицом, и Мерлин вздрагивает, моргает быстро несколько раз и в этот раз действительно осмысленно смотрит в ответ.
— А-Артур? — дымчатое сомнение в его голосе заставляет Артура напрячься: в каком бы состоянии Мерлин ни был, Артура он узнавал всегда.
— Мерлин? — уточняет он, выгибая вопросительно бровь, и ждет хоть какого-нибудь ответа.
— Артур. Кажется, со мной что-то не то, — растерянно говорит он и бесцельно вытирает лицо ладонью. Вторая так и лежит теплым присутствием на руке Артура, и Артуру теперь тоже немного жарко — слишком быстро и ярко разгорелось в камине пламя.
— Выкладывай всё, — командует он, подталкивая Мерлина к кровати и силком усаживая на нее.
Мерлин кивает серьезно и упирается локтями в колени.
В тот момент, когда он начинает говорить, Артура неумолимо тянет начать пить.
Систематически и большими порциями.
— В тот раз, когда ты назвал меня трусом — перед тем, как отправиться на Камлан, помнишь? — Гаюс, на самом деле, никуда меня не посылал ни за какими травами, — усмехается Мерлин, и Артур почти чувствует, как благословенно стекает вниз по горлу воображаемое вино.
— Мерлин, я…— тяжеловесными каплями рушатся вниз слова, видимо, выталкиваемые с языка вином. — Я так не думал.
— Думал, — легко приговаривает его Мерлин и смотрит в ответ уверенно и необвиняюще — худшая из возможных комбинаций, потому что, серьезно, лучше бы он затаил обиду или зло. Потому что обиду можно сгладить самыми мощными известными человечеству инструментами — временем и словами, но незаинтересованность — нет. — Но дело не в этом, а в том, что тогда я отправился в кристальную пещеру. Восстанавливать магию, — поясняет он, распрямляясь и потирая лицо ладонью. — И там были кристаллы.
— Я догадался по названию, — фыркает Артур, скрещивая руки на груди и заставляя себя не нависать слишком уж активно над Мерлином. Ему просто хочется побыстрее уже понять, что происходит, разделаться со всей этой чертовщиной.
— В этих кристаллах я видел будущее. Разное. Твоё, своё, Камелота, Мордреда, Морганы, всех. Но это было уже потом. Сначала я просто очнулся — и магия снова была во мне, я чувствовал ее. Только слишком много. Сильно. И кристаллы, и будущее еще, и отец говорил — я видел его тогда, — что я и есть магия и что я не могу перестать быть тем, кем я являюсь, и всё было хорошо, а потом что-то пошло не так, и…
— Мерлин, — обрывает его Артур. — Не части. Я вообще ничего не понял. Ты отправился восстанавливать магию, так? — он сам начинает раскручивать события, потому что, очевидно, Мерлин даже на такую простейшую работу не способен — сейчас особенно.
— Так.
— И ты ее восстановил, так?
— Так.
— И всё было нормально, когда ты нашел меня и войско у Камлана?
— Да, — коротко кивает Мерлин и смотрит на Артура словно с надеждой: оно и понятно, учитывая, что у Артура получается выковывать цепь событий гораздо лучше. — Всё было почти как раньше ровно до того момента, как я залечил твою рану, нанесенную клинком, выкованным в дыхании дракона. Такие раны не заживают. Но у меня получилось, и тогда я начал понимать, что моя магия… — он запинается, подбирая слова, но Артур и сам уже знает, что там будет — в самом конце.
— Ты переборщил с восстановлением сил. В пещере.
— Вроде того. Силы теперь слишком много и…
— И? — Артур нехорошо подбирается нутром, скрещивая интуитивно руки на груди. Что-то подсказывает ему, что продолжение выйдет на редкость скверным.
— И, похоже, я ее больше не контролирую, — заканчивает Мерлин, и Артур только кивает сдержанно. Он знал — он с самого начала знал: пощады не будет.
— Насколько все плохо? — ровно интересуется он, проводя костяшкой большого пальца по нижней губе.
— Кажется, мне нужна помощь, — так же ровно говорит Мерлин, и Артур выдыхает чуть резко, упираясь ногами в пол, кажется, основательнее прежнего.
Потому что в момент, когда Мерлин просит помощи, Артур начинает ощущать необъяснимую потребность в щедрой добавке стабильности.
И алкоголе, разумеется.
***
Артур меряет комнату небольшими шагами — большими даже при огромном желании не получится: покои Гаюса особо не позволяют.
Вот уже неделю каждый вечер сюда приходят — вернее, пробираются — маги, ведьмы, колдуны, знахари, лекари, ведуны, и никто не в силах ответить на простой, но небезынтересный вопрос: что, мать его, происходит?
Мерлин сидит ради разнообразия на своей кровати и всем видом излучает скуку и недоверие. И еще только немного затаенную тревогу, но это для знатоков и любителей. Артур не любитель, но волею судьбы знаток — он вообще пугающе хорошо разбирается во всех настроениях Мерлина: как стенает и жалуется на ровном месте, как молчит и не подает виду, когда все плохо.
Вот и сейчас он беззаботно сидит на своей постели, как Артур обычно на троне, и выглядит отвратительно легкомысленно, пока очередной маг выводит странные пассы руками над его головой.
Хватит, думает Артур. Ну хватит уже. Говори, не тяни, сколько можно, а?
Поначалу его пытались оставлять там, за закрытой дверью, но ничего не вышло: Артур предпочитает быть в курсе событий, касающихся его людей. Его окружения. Его слуги. Его — его.
— Твой маг, — говорит Джилрой — рыжеволосый парень, как говорит за него его имя, но имя — это единственное, что в нем молодого и рыжего: седовласый и непроницаемо-отстраненный старец. — Твой маг — самый сильный, из тех, что я видел, молодой король, — с почтением говорит он, и все почтение сейчас оседает уважительно на тощие черты Мерлина, а никак не Артура. — Он — сам магия, ее сын, ее воплощение. Такому нельзя научиться. Такое бывает раз в несколько тысячелетий, — Джилрой опускает руки и поворачивается к Артуру. — Если вообще бывает, — заключает он, с сомнением качая головой.
Артур слышал это все это уже раз десять, но существенно ничего не поменялось с самого первого раза.
— Это всё еще не объясняет его девчачьих обмороков и странных видений, — резко обрывает он очередную хвалебную песнь. — Этот сильнейший маг всех времен и народов, — Артур кивает, коротко усмехнувшись, на Мерлина, — несет полную чушь — то есть даже больше, чем обычно, — и видит какие-то необъяснимые вещи, словно отравленный белладонной безумец.
Мерлин возмущенно фыркает, но не спешит спорить. Нехороший, очень нехороший знак.
— Это всё как раз понятно, — степенно произносит Джилрой, кивая в такт собственным мыслям — впрочем, может быть, у него просто этот старческий тик, Артур не уверен. — Твой маг видит не странные картины, он видит будущее. Его сила сейчас достигла своего максимума. Он способен на вещи, на которые не способен никто. Магия заполняет его, и ей тесно взаперти. Не она теперь инструмент, а он, — Джилрой оглядывается по сторонам в поисках стула — ему тяжело так долго стоять на ногах, и Артур готов сейчас сам смастерить на скорую руку лавку и по ситуации либо предложить старцу сесть, либо надеть ее ему на голову, если он сейчас же не закончит предложение.
— Твой маг больше не контролирует свою силу, — продолжает он, оставаясь на месте, поскольку скамейка Артура воображаема настолько же, насколько и его вино. А сам Артур мимоходом гадает, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этой формулировке — «твой маг».
— И что с этим делать? Должны же быть какие-то варианты, заклинания, привороты, мази, что там у вас обычно бывает? — недовольно предполагает он, переводя взгляд с Джилроя на Гаюса. На Мерлина он сейчас не смотрит.
— Да ничего с этим не сделаешь, — спокойно пожимает плечами Джилрой. — Против такой силы нет контрсилы. Твой маг умирает, Артур, и он умрет. Таков исход, — наставительные интонации старика должны раздражать, но Артур просто не особо сейчас в состоянии испытывать какие-либо внятные эмоции.
— Что? — коротко переспрашивает он, хмурясь недоверчиво.
— Смерть не лечится, мой мальчик. Твой маг умрет, — и Артур понимает разом две вещи.
Привыкнуть к формулировке «твой маг» было еще вполне реально, к продолжению фразы — точно нет.
Удар в затылок — воображаемой скамейкой или перебродившим воображаемым вином — ощущается катастрофически реально.
***
Артур не разговаривает с Мерлином всю следующую неделю. Просто не складывается как-то. Надвигающаяся зима, потянувшиеся в Камелот вереницы крестьян, которых сняла с насиженных мест недавняя война, необходимость восстанавливать целые поселения, искать средства, балансировать на грани опасно, но необходимо высоко взлетевшего налогообложения, заключать новые союзы и укреплять старые — война сама по себе явление дорогое, но вот ее последствия — в разы дороже и масштабнее.
Поэтому Артур встает задолго до поздней, неохотной осенней зари, проводит тренировки с рыцарями, устраивает смотр новичкам, сидит на заседаниях совета и аудиенциях, внимает просьбам, которым сейчас нет числа, конца, края и прощения — как оправдать обезумевших от голода наемников, забирающих последние мешки зерна у крестьян? Армия защищает народ, но оставляет его голодать, и на этих весах нет камня безусловной справедливости, и как ни накрени их — всё одно: единственного верного решения нет. Стране не нужны голодные бунты — ни крестьянские, ни военные.
А когда Артур поздним вечером возвращается к себе и падает усталым пластом на кровать, камин в его покоях ровно и мощно полыхает теплом. И только в этот момент он расслабляет едва-едва хватку, которой крепко держит под уздцы память — иначе она скакала бы галопом, ежеминутно подкидывая Артура в седле и выбивая его же из седла этим своим ритмичным «твой маг умрёт».
Глупости это всё, устало думает Артур, стаскивая сапоги один о другой и отшвыривая их не глядя.
Мерлин провел десятилетия в Камелоте — в самом строгом по отношению к магии государстве, причем в самом его центре. Мерлин колдовал, как оказалось, всё это время напропалую и остался жив. Мерлин всегда умел найти выход даже в безвыходных ситуациях. Мерлин всегда справлялся — с болезнью — своей или Артура, — с врагами — своими или Артура, хотя чаще всего они были общие, — с кознями, интригами, дикими тварями, заговорами, предательствами, непосильными задачами. Мерлин всегда справлялся со всем, кроме своих прямых обязанностей.
И Артур слишком привык к тому, что Мерлин — всегда.
Если что-то есть всегда, оно не может перестать быть. Это же элементарно.
Мерлин справился с целым войском Морганы, Мерлин выдохом может перевернуть каменные стены замка и высушить реки — с одним не таким уж и внушительным собой он точно сладит.
И потом как это — умрет? Просто возьмет и умрет? Ерунда.
Артур видел много смертей за свою жизнь: славных и не очень на поле битвы, в пылу сражения, мирных — в своей постели, когда подходит время, нечестных — ударом в спину или на костре безумной мести пришло-прошлым призракам своего отца. Но Мерлин? Он что, просто не проснется однажды? Или умрет прямо посреди разговора, с этой своей дурацкой улыбкой, за которую ему прощали многое, а Артур так вообще всё — от холодного завтрака до холодных касаний недоверия? Или как-то еще?
Да никак, на самом деле. Мерлин не умрет — просто потому что Мерлин не может умереть, это же ясно как день. Он настолько же живой, насколько бывает живым воздух в комнате поутру, когда летний урожай сладких яблок, оставленных с вечера на столе, окутывает густым и щекотно-тонким невидимым присутствием даже простыни, и кажется, стоит пошевелиться — и этот воздух пойдет рябью, как колышется идеально-прозрачная вода, потревоженная волком, перебирающимся вброд.
Это всё Мерлин — и запах яблок, и вода, и волк, и дикие травы на берегу реки, и сам берег, и то, что раскидывается за ним, — по крайней мере, так сказал Джилрой. И Гаюс. И все колдуны, которых Артур приказал тайно привести в Камелот. Мерлин — сын всех стихий, дитя сил природы, а природа — гораздо более ответственная мать, чем подчас человеческая натура.
Нормально все будет с Мерлином — ну, насколько с ним вообще все может быть нормально.
А если ему все-таки так неудержимо захочется умереть — что ж, имеет право.
Вот только Артур совершенно точно не хочет на это смотреть.
У него просто нет времени.
И он засыпает в очередной раз, так и не сняв рубаху.
***
— Ты ведь понимаешь, что не можешь игнорировать его постоянно? — между делом говорит Гвен, стоя по правую руку от Артура, когда они наблюдают издалека за тренировкой новых рыцарей, еще не прошедших обряд посвящения.
— Это еще почему? Как показывает практика — очень даже могу, — убежденно отзывается Артур, не поворачиваясь.
Гвен абсолютно не по-королевски, зато абсолютно по-женски бьет его ладонью по плечу:
— Артур. Не будь ребенком, — сердито отчитывает она, но строгости ей не хватает — по крайней мере, не для Артура. — Это нечестно по отношению к Мерлину.
Можно подумать, умирать — честно по отношению к Артуру.
Артур переводит взгляд на Мерлина, подбежавшего к будущему сэру Галахаду, а сейчас пока еще просто юнцу, потерпевшему свое первое поражение на учебном поле. Они смеются оба: Мерлин, подавая упавшему руку, и Галахад, поднимаясь на ноги.
Посмотри, хочет сказать Артур Гвен. Посмотри. Видишь? Видишь, как беззаботно Галахад улыбается ему? Видишь, как смеются его глаза?
Я так не смогу — уже, не теперь. А жалости Мерлин не простит. Вот жалость — точно нечестно по отношению к нему.
— Мерлин не умрет, — твердо говорит Артур, глядя теперь ровно в отросшие черные волосы, взъерошенные на затылке.
Гвен кивает и молчит, только осторожно берет Артура за руку и сжимает несильно.
***
— Извини, — вздрагивает Мерлин и поднимается с кресла, когда Артур открывает дверь в свои покои. — Я думал… ты просто обычно не приходишь сюда днем. Что ты вообще здесь делаешь? — переходит он в наступление, не найдя подходящих слов.
Артур просто выгибает бровь и обводит комнату красноречивым взглядом.
— Да. Да, я понял, это твои покои, ты можешь торчать тут хоть сутки напролет, не утруждайся, — отмахивается Мерлин, и это, кажется, раза в три больше слов, чем они сказали друг другу за прошедшие девять дней. — Я думал, ты сразу на совет отправишься, вот и пришел сюда. Здесь меня никто не додумается искать, — он неловко пожимает плечами и рассматривает стоящий на столе кувшин.
Артур понимает — правда, понимает: слухи постепенно оплетают Камелот, как птицы ветками свое гнездо, туго и прочно. С каждым днем все больше людей провожают Мерлина сочувствующими взглядами, а некоторые, что хуже, но, в принципе, понятнее, — любопытствующими. Как же, смотрите — идет человек, который скоро умрет. Который скоро больше не будет вот так ходить среди нас. Ты чем-нибудь отличаешься от нас теперь, Мерлин? И если да, то чем?
Ты такой же или уже другой?
Артур знает ответ. Артур поэтому и смотреть на него не может — так, чтобы без тоскливого настойчивого желания запустить чем-нибудь в стену.
Отличается. С того самого момента, как Джилрой проговорил-приговорил это безучастное «Таков исход», Мерлин стал другим.
Не живым. Доживающим.
Самый сильный живой мёртвый. Самый могущественный мёртвый живой. Беспробудная ухмылка природы, как отнявшаяся рука у лучшего стрелка столетия.
— Всё в порядке, — бессовестно издевается над ситуацией Артур. — Ты можешь бывать здесь когда тебе вздумается — я все равно прихожу сюда только ночевать.
— Какое великодушие, — фыркает Мерлин, собирая посуду на поднос: видимо, это загипнотизированный кувшин нашептал ему что-то.
— Оставь, — морщится Артур. — Не надо. Я скажу дворцовой прислуге, они уберут.
— Прекрати обращаться со мной как с умирающим, — закатывает глаза Мерлин и предсказуемо роняет вилку. — И не смей это комментировать, — он наклоняется, цепляя с пола упавший прибор, а когда распрямляется, то Артур стоит уже в полушаге от него.
— По твоему, это смешно? Это смешная шутка? — с холодным энтузиазмом спрашивает он, отбирая у Мерлина поднос и водружая его с лязгом на стол.
— Это не шутка. Это просьба, — исправляет его Мерлин, осуждающе качая головой, когда кувшин заваливается набок от такого грубого обращения. — Не вздумай меня жалеть, Артур, — предупреждает он, и это выглядело бы гораздо более угрожающе, если бы он не цеплялся просящими интонациями за силу воли Артура. — Уж лучше продолжай развивать эту свою избирательную слепоту, — предлагает он, неопределенно дергая головой, и вся посуда на столе выстраивается, как рыцари на праздничном турнире, и блестит идеально чистыми крутыми боками.
— Ты не можешь мне приказывать, — осаживает его Артур, на которого эта изящная демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления.
— Кто-то же должен. Ты не приказываешь мне ничего вот уже две недели, — усмехается Мерлин, а в деревянной ванне за его спиной вдруг начинает бурлить вода, и в воздух поднимается густой пар.
— Мерлин, — предостерегающе идет по следу Артур, внимательно вглядываясь в его лицо.
— Если ты решил вычеркнуть меня из жизни раньше времени, то это некрасиво, Артур, — тяжелые гардины на окнах шевелятся возмущенно — так же, как и усталые недообвинения в голосе Мерлина.
— Мерлин, — снова окликает Артур, на этот раз требовательнее. — Давай вот только не в моих покоях.
— Ты сказал тогда — «Я думал, что ты один из самых храбрых людей, которых я знаю. Похоже, я ошибался», — под ногами начинает дрожать пол, мелким звоном бряцает посуда, а Артур не хочет — не может слышать то, чем сейчас его будут добивать. — Я тоже, Артур. Я тоже не думал, что ты трус.
Это неприятно. Это больше, чем неприятно. Артур ведь знает, что все не так — и что Мерлин тогда не струсил, и что он сам сейчас не боится. Но еще он знает, что иногда люди просто говорят вещи, подобные этим, — знает не понаслышке, он сам открывал рот и щедро хлопал Мерлина по лицу несправедливыми словами. Люди говорят разное — без оглядки на события, без особых раздумий. Не потому, что они плохие, или злые, или обиженные. А потому что они просто люди.
В случае Мерлина — так вообще умирающие люди, и Артур, так и быть, спустит ему и это — как и все предыдущие промахи.
— Мерлин, — приказывает — на этот раз действительно приказывает он и протягивает руку: еще не зная, что, собственно, собирается сделать, а просто ощущая понятную и привычную потребность — дотянуться, тронуть, унять.
— Не трогай, — резко обрывает Мерлин, отшатываясь назад. — Не трогай меня, Артур. Не прикасайся, — с тревогой и каким-то изумлением отгораживается он, пятясь назад и оглядывая зачем-то свои руки, как будто видит их впервые в жизни.
А Артур настолько оглушен этим беспримерным откровением, этим чужим и неукладывающимся в колею отработанного, отточенного, заточенного на Мерлина восприятия мира, что просто стоит и смотрит на него, как человек, с ног до головы огорошенный внезапно свалившимся на него ранним вдовством.
И когда на Мерлине вдруг загорается одежда, Артур еще несколько секунд отстраненно думает, что фиолетовые рубахи идут ему больше, чем даже самые ярко-голубые.
А потом он махом вываливается из ступора — на шаг один выдох — и в момент оказывается рядом.
— Мерлин! — криком ругается он, стиснув зубы, тянется к нему — и не может дотронуться: ладонь глупо замирает в протянутом жесте, сантиметрах в пятнадцати от Мерлина.
— Артур,— то ли зовет, то ли просит, то ли вообще не понимает, что говорит тот, пытаясь стащить с себя рубаху, но огонь жжет пальцы, ползет вширь и вверх, а Артур только и может, что стоять и беспомощно наблюдать, как горит Мерлин, — в том самом костре, в котором его не сжег Утер.
— В ванну! — командует Артур, надвигаясь на него. — Быстро, Мерлин, шевелись, иначе я уволю тебя, — в воздухе вальяжно разваливается дрянной запах горящей ткани — и спасибо всем богам древней религии, что не плоти, и Мерлин в несколько стремительных прыжков оказывается около ванны и забирается внутрь с ловкостью, какую прежде Артур за ним не замечал.
В комнате тишина переплетается с дымом, и Артур идет в этой тишине уже совсем не как волк вброд, а как лев, потерявший собственную тень, — Артур помнит эту легенду из детства: няня рассказывала ему древние странные сказки — завораживающие пыль, быль и небыль.
— Мерлин? — осторожно зовет он, останавливаясь позади. Он не уверен, что готов увидеть следы, оставленные огнем на его теле. — Живой?
— Пока да, — странным голосом отвечает тот. — Хотя чуть было не умер раньше срока.
— Идиот, — фыркает Артур, чувствуя, как постепенно расслабляются насмерть сведенные мышцы. — Серьезно, Мерлин, ты с каждым разом просто превосходишь сам себя, — цыкает он, обходя ванну и рассматривая напряженно сидящего в ней Мерлина.
— Зато со мной весело, согласись, — в его голосе Артур явственно слышит подтаявшую панику, как ледяной узор на окнах ранней весной. Накапает сейчас себе полванны собственного испуга — не отмоется ведь потом.
— Не то слово, — качает головой Артур и командует: — Вылезай давай. Вообще-то, это королевская ванна, так что нечего в ней прохлаждаться.
— Я чуть было не сгорел заживо, а тебе жалко для меня несколько десятков литров воды? — возмущенно бормочет Мерлин, послушно поднимаясь на ноги.
— Если бы я позволял тебе вольности всякий раз, когда ты ненароком чуть не лишаешь себя жизни, ты бы только и делал, что обедал за моим столом, спал на моей кровати и валялся бы в моей ванне, — непреклонно отвечает Артур, усмехаясь разглядывая Мерлина: намокшие волосы липнут ко лбу, а намокшая рубашка к телу, облепляя плотно — почти вливаясь в кожу.
— Ты мог бы. Знаешь, иногда, — Мерлин неопределенно пожимает плечами, скрещивает руки и тянет рубашку через голову — выходит с трудом, он путается в потяжелевших от воды рукавах и собственных локтях, кажется. Артур закатывает глаза, наклоняется и тянется помочь, но неслучившееся касание снова застывает на подходе, будто наткнувшись на незримую стену.
— Мерлин, — вкрадчиво начинает Артур, задумчиво перебирая пальцами в воздухе, барабаня по невидимой преграде. — У тебя есть в запасе какое-нибудь подходящее разумное объяснение? Впрочем, — тут же скептически хмыкает он, — забудь про разумное. Хоть какое-нибудь объяснение есть?
— Мгм, — невнятно откликается тот, выпутываясь наконец из холщовых тисков. — О, — говорит он, напарываясь взглядом на Артура, стоящего в странной позе. — Я не… — и осторожно протягивает руку в ответ. Его пальцы в точности повторяют алгоритм движений Артура — тянутся и резко останавливаются, пробуя подушечками незавершенное расстояние. — Что за?.. — хмурится он, и рубашка падает в воду с булькающим всплеском.
— Это ты на редкость удачно подметил, — подытоживает Артур, опуская руку, потому что глупо как-то стоять с протянутой ладонью. Артур не привык к просящим позам. — Какие еще веселые сюрпризы ты нам приготовил, Мерлин? — светски интересуется он, перекатываясь с пятки на носок.
Мерлин озадаченно буравит взглядом свое предплечье, сползает взглядом на запястье и кисть, а потом бессильно роняет вытянутый жест вместе со здравым смыслом, кажется.
А Артур смотрит на него и второй раз в жизни видит без рубашки и этих его дурацких шарфов. Бледная кожа, рёбра на выдохе, впалый живот, редкие волосы на груди, кадык, ходящий по тонкому горлу, как акробат по натянутому канату из бродячего цирка.
Веселые сюрпризы, вот и они.
Да, Мерлин, с тобой действительно весело.
До смерти буквально.
— Я на совет, — говорит Артур, развернувшись. — Приведи себя в порядок. И постарайся не разнести мои покои, пока меня не будет. А когда я вернусь — мы поговорим.
— Поговорим, — эхом отзывается Мерлин, выбираясь из ванны и ежась: контраст горячей воды и холодного воздуха кусает его мурашками.
***
— Ну как? — спрашивает Артур, возвращаясь через несколько часов и заставая Мерлина за чтением какого-то древнего фолианта.
— Уточни, — буркает тот, не отрываясь от своего занятия: книга лежит на коленях, а сам он сидит к Артуру в остро-профильные пол-оборота. Артур заводится — с пол-оборота.
— Ну как, ты еще не спалил сам себя? Ну как, ты еще не разгромил мои покои и половину замка заодно? Ну как, ты понял, что происходит? Ну как, ты тут еще не перестал умирать? Выбирай, — с королевским великодушием предлагает ему Артур, на ходу стаскивая кожаную жилетку и кидая ее на стул, но, по свершившемуся факту — на пол. Ничего. Мерлин поднимет — у него в последнее время обостренное чувство долга.
— Нет. На все вопросы, — успокаивающе заверяет его Мерлин, поднимая взгляд от плотно-желтых страниц.
— Воодушевляюще, — хмыкает Артур, с удовольствием потягиваясь — в собственных покоях он может позволить себе быть почти безупречным почти человеком. В своих покоях или рядом с Мерлином — что древние стены, что молодая усмешка никогда не осуждают его. — Картинки рассматриваешь?
— В основном, — с готовностью отзывается Мерлин, провожая странным взглядом разморено-ленивые движения Артура, прежде чем отложить фолиант на кровать и подняться на ноги. — И немного буквы.
— Что пишут?
— Глупости всякие, по большей части. Ведьмин круг, единороги, некромантия, магия крови, заговоры на силу, интуитивная магия, — старательно подавляет зевание Мерлин. — Последнее, кстати, нам подходит.
Нам подходит, Мерлин, вернуться на много лет назад и не подойти друг к другу — вот что нам идеально подходит. А другие подходы — не выход.
— Например?
— Это сила, которая вообще не зависит от мага. В любой момент она может проснуться и функционировать, пока не иссякнет,— обычно это связано с бурным всплеском эмоций мага, — Мерлин, кажется, бесцельно бродит по комнате, перебирая попадающиеся под руку предметы, но с каждым шагом умудряется оказываться чуть ближе к Артуру. — Во время так называемого пробуждения способностей интуитивной магии сам маг способен на немыслимые вещи — бросаться молниями, силой мысли крушить предметы, заворачивать воздушные вихри, одним только взглядом нечаянно сжечь дом — ну или себя, — с неуместным задором добавляет он, разводя руки в стороны.
— У тебя был всплеск эмоций, — последнее слово Артур выплавляет монеткой мелкого недоумения и недоверчиво выгнутой бровью, — и поэтому ты чуть не сжег себя? Ты можешь быть еще большей девчонкой?
Мерлин только глаза закатывает и всем видом выражает крайнюю обеспокоенность умственными способностями Артура и дальнейшей судьбой Камелота под руководством короля-идиота.
— Нет. Огонь появился потому, что я больше не контролирую свою возросшую силу. А интуитивная магия — это вот. На. Смотри, — Мерлин открыто-доверчиво протягивает Артуру руку. — Дотронься.
— Зачем? — настороженно спрашивает он. Ему несложно, в принципе, да и Мерлину он привык доверять — привык, доверяет и привык доверять. Но есть одна грань, единственная черта, уникальная договоренность с человеком, с которым договориться проще всего — с самим собой: трогать Мерлина только тогда, когда это допустимо.
— Наглядная демонстрация, — нетерпеливо подгоняет его Мерлин. — Давай, Артур, это несложно.
Артур несколько секунд изучает длинные пальцы, широкую кисть и узкое запястье, с которого плавно стек вниз фиолетовый свободный рукав. А потом дергает плечом — да пожалуйста — и повторяет движение Мерлина.
И застывает, как несколько часов назад, уперевшись рукой в загустевший воздух, а мыслями — в непролазный тупик.
— Вот, — Мерлин забавленно разглядывает свои пальцы, перебирая ими неспешно. — Вот это — интуитивная магия. Ты не можешь до меня дотронуться. А я до тебя.
— Зачем? — отстраненно спрашивает Артур, подавляя настойчивый порыв ткнуть Мерлина в плечом кулаком. — Ты меня испугался?
— За тебя, — невозмутимо поправляет его Мерлин, опуская наконец руку. — Когда понял, что не смогу сдержать магию и что случится что-то опасное. Ты не должен был пострадать. Ты же видел, что произошло потом, — Мерлин хмыкает и поправляет пояс бесполезным жестом — все равно ведь сползет в скором времени ниже талии. Артур некстати вспоминает четкое реберное стаккато — и непонятно, конечно, на чем держится не то что пояс, а вообще душа.
— Так и быть, можешь снова начать таскать у меня еду, — благосклонно предлагает он, комментируя провальные попытки Мерлина зафиксировать пояс на талии. — Иначе такими темпами зимой тебя будет сносить вьюга.
— Не будет, — спокойно улыбается Мерлин, поднимая голову и чуть склоняя ее набок, и у Артура что-то выпадает из картины мира, как последняя стрела из колчана, и теперь, чтобы сделать выстрел, придется наклониться и на секунду упустить из вида мишень.
Артур без эмоций поднимает эту мысль, натягивает тетиву тугим движением, отпускает, и пущенная стрела замирает в воздухе, миг, другой, вибрацией идет нетерпение от наконечника через все древко, пока не прорывает сопротивление воздушного стоящего потока и не удаляется резво с упругим свистом.
Не будет Мерлина зимой никуда сносить. Точно в цель — с деревянным, клюющим стуком врезается в мишень наконечник.
Потому что Мерлина самого зимой не будет.
Артур всегда был более чем искусен в стрельбе из лука — не так, конечно, хорош, как во владении мечом, но точно один из лучших. Его этому учили с детства. Убивать. А привычки детства, как известно, выкорчевываются хуже и неохотней, чем трухлявые пни-обрубки.
Артур прямо сейчас хочет — убивать.
Желательно, конечно, Мерлина: за интонации эти безмятежные, за то, что не делает ни черта, за то, что заранее сдался — нашел время и не нашел силы, в такой огромной непроглядной силе — и не нашел силы на себя самого; за то, что защищает Артура даже сейчас, на интуитивном уровне — о себе бы лучше подумал, защитник, хоть раз в жизни ты мог подумать о себе, Мерлин? — за надоедливое стремление умереть за Артура – раньше Артура, — за это безоглядное самопожертвование и «что такое моя жизнь по сравнению с твоей?».
За то, что зимой его уже не будет. За то, что Артур даже дотронуться до него теперь не может.
— Ты из ума выжил, — цедит он сквозь зубы и вдыхает глубоко, заставляя себя успокоиться. — Какого черта ты делаешь? Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь, Мерлин? — рокочет он, дергаясь вперед — недалеко и безуспешно: новообретенная легковесная броня стережет Мерлина надежнее преданного пса, и Артур круто разворачивается и бессильно пинает ножку стола. — Да провались это всё, — затихает он отголоском распаленного раздражения.
— Вот и славно, — довольно и серьезно комментирует Мерлин. — А то я уже начал волноваться, что недопонял что-то в модели Кюблер-Росс, — он делает несколько шагов назад, словно расширяя границы личного пространства Артура. Надо же, какая деликатность.
— Что? — хлёстко выдыхает Артур и морщится.
— Я видел — я теперь вижу много занятного, — поясняет он, будто Артур и без того не знает. — Это теория американского психол… ммм… чужеземного врача, которая изучала души и рассудок умирающих людей.
— Зачем это? — искренне спрашивает Артур. — Врач должен лечить, а не изучать.
— Это такой специальный врач, — Мерлин подыскивает слова, выбирая каждое с тщательностью, словно с ребенком разговаривает, и Артура должно это раздражать, но интерес перевешивает. — Не врач даже, а, скорее, проводник.
— В другой мир? Как жрецы старой религии?
— Нет. Ай, неважно. Просто такой врач-теоретик, ладно? — Мерлин не дожидается ответа, а просто отмахивается от Артура. — Так вот. Она вывела свою систему: пять стадий принятия смерти. Первая — отрицание. И судя по тому, как долго ты игнорировал меня в последние дни, я просто обязан тебе сообщить, что ты классический случай из учебника, — Мерлин демонстрирует ему большой палец, а Артур невольно хмыкает. Ему действительно не хватало в последние дни Мерлина: перепалок, паритетных шуток и просто разговоров на равных. — Но я, признаться, начал волноваться, что ты застрял на первой стадии, пока ты не отпинал ни в чем не повинный стол, — он неодобрительно тычет пальцем в жертву спонтанной агрессии Артура. Жертва, как и подобает запуганным потерпевшим, стоически помалкивает, хотя Артур не удивился бы особо, если бы в присутствии Мерлина теперь еще и мебель бы разговаривала человеческим голосом.
— И что это за стадия? Вандализм?
— Гнев.
— Я не…
— Да.
— Я не…
— Злишься.
— Я не… дай мне договорить уже! — выходит из себя Артур, и Мерлин самодовольно ухмыляется.
— Что и требовалось доказать.
— Ладно, — отрезает Артур, садясь в кресло. — Ладно, хорошо. Я злюсь. И не понимаю, почему не злишься ты.
— Не знаю, — беззаботно пожимает плечами Мерлин, отходя к окну и распахивая его, впуская внутрь ветер — погреться, видимо. — Наверное, у меня своя, сразу пятая стадия.
— Как это сразу пятая?
— Не знаю, — снова пасует Мерлин, подставляя лицо спокойно-беспечным, прохладным касаниям вечера. Жарко ему, что ли, снова?
— Какая она — эта пятая стадия?
— Моя, — просто говорит Мерлин и улыбается неразумной сентябрьской улыбкой. Ветер треплет его волосы и Артуру нервы.
В комнате обживается запах недавно прогоревших дров и золы, потревоженный пришлым уличным воздухом, и еще немного стылой надменности засыпающего города. Артур смотрит на неподвижно замершую улыбку Мерлина, который наверняка снова видит эти свои сны наяву — не за окном, а за гранью постижимого.
Смотрит — и не может окликнуть.
Господи. Какая злая осень.
продолжение в комментариях