Автор: Капитан Колесников
Бета: alada
Размер: ~15000
Жанр: drama, romance
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: R
Предупреждение: мат, ООС, авторский стиль и пунктуация, употребление алкоголя
Примечание: модерн!АУ
Дисклеймер: Творим из-под щита!
Саммари: "Свежие новости подземного градостроительства — Ад закрыт на реконструкцию. Был".
Тема: Физический или душевный недуг
Врач сидит напротив Артура, и выражение лица у него — подвижный слепок сочувствия и равнодушия, как у настоящего профессионала.
Артуру с каждым услышанным словом всё больше думается, что день сегодня немного не задался. А когда харакири начинает казаться не таким уж архаичным и варварским явлением, а вполне себе сносным жизненным планом, становится совсем уж кристально ясно: дела действительно не очень.
— Мистер Пендрагон? — врач — мистер Беверли — окликает его, когда Артур забывает в очередной раз кивнуть понятливо.
— Да, да, я слушаю, — заверяет он, потирая виски одновременно большим и указательным пальцами правой руки.
— Вам нужно подумать о себе. При всём уважении, вы просто загоните себя в могилу. Сколько вы спали на этой неделе?
Это вряд ли, думает Артур, отвечая машинально. Это было бы неуместно. Какая еще могила, если он внутри пустой, как не проданный гроб?
— Я выпишу вам успокоительное. Или снотворное. Или и то, и другое, — вежливо подбадривает его врач.
— Хорошо. Спасибо, — Артуру нахрен не сдались никакие седатики — он их ест в последний месяц вместо витаминов, но спорить и объяснять что-либо сейчас нет сил. Сил нет никаких. Вообще. Артур хочет домой или в запой — тут по ситуации.
— Вы хотите его увидеть?
— Нет, — без раздумий отвечает Артур, качая головой, будто слов недостаточно. Будто ему надо тут убедить кого-то, кроме врача.
— Я считаю, это было бы полезно. И не только для вас, — рассудительно сообщает ему тот, вертя в руках карандаш, позволяя Артуру самому пройти в заботливо расстеленную постель этической западни.
Хреновы мозгоправы.
— Я не… если только быстро, я тороплюсь.
— Ну разумеется, — тут же соглашается мистер Беверли, поднимаясь, а Артуру кажется, что он запрятал снисходительную усмешку куда-то под оправу своих дорогих очков. — Долго и не получится: уставом клиники, вообще-то, запрещены посещения в первые две недели, но ради вас я сделаю исключение.
Вот спасибо так спасибо. Остается надеяться, что мистер Беверли приезжает на работу с большим чемоданом: в руках ему необъятные благодарности Артура просто не унести.
Артур выдает что-то многозначительное, но односложное, поднимается с кресла и выходит следом за ним из кабинета.
Они идут по пустому коридору, Артур не смотрит по сторонам — лишь вперед — и пытается понять, как ему стоит вести себя. Если так, как хочется, то версия с харакири снова безобразно притягательна. Если так, как надо, то как это — как надо? Утопить его в жалости? Сжечь в огне праведной ненависти? Переехать катком амбивалентных порывов? Сгрести за шкирку, встряхнуть и спросить за всё? Забить, оставить в покое и просто оставить?
Как будет по-честному, а как по-хорошему? И точно ли это не одно и то же? Боже.
— Десять минут, — напоминает мистер Беверли, открывая ключом монументальную дверь и дергая ручку на себя. — Скажете дежурной медсестре потом, она вас выпустит.
— Хорошо.
— Позвоните мне вечером. Или завтра. Как время будет.
— Ладно. Спасибо вам, — без энтузиазма отвечает Артур, пожимая ему на прощанье руку и заходя внутрь.
— Вы к кому? — тут же бдительно перехватывает его медсестра с постиранной, но уже изрядно поношенной усталостью во взгляде — чисто, но некрасиво.
— Эмрис, — сообщает Артур, запоздало соображая, что пришел с пустыми руками. Справедливости ради надо сказать, что он, собственно, и не собирался приходить. Кроме главврача отделения, никому светские визиты он не планировал наносить.
— Разрешение лечащего врача на посещение есть?
— Девушка, он меня сюда за руку привел. Насильно, — не то чтобы Артур жаловался, но хоть с кем-нибудь он может поделиться?
Медсестра коротко улыбается, кивая знающе:
— Да. Он может. Но не волнуйтесь — он знает, что делает. Мистер Беверли — лучший специалист клиники. Да и вообще в своей области.
— Я знаю, — заверяет он: вообще-то, именно из-за высокой квалификации местных врачей он и выбрал эту клинику.
— Да. Хорошо. Пойдемте. Он в комнате отдыха, — медсестра кивком предлагает следовать за ней, и Артур ни капли не удивлен. Отдыхать — это то, что Мерлин умеет делать лучше всего. По крайней мере, так бы Артур обязательно сказал ему в недавней прошлой жизни, демонстративно закатив глаза. А Мерлин бы просто фыркнул в ответ, не отрываясь от ноутбука, и швырнул бы в Арутра не глядя очередной скомканный черновик.
Худший помощник в мире.
Идеальная пара для Артура — худшего лучшего друга в мире.
— Время посещения — не больше десяти минут, — произносит медсестра, когда они останавливаются в дверях просторной комнаты с прозрачными стенами.
— Я знаю, — бросает Артур через плечо, потому что ему становится особо не до церемоний, когда он замечает Мерлина — моментально, цепко, безошибочно выхватывает его взглядом среди остальных пациентов. Он стоит у окна, привалившись плечом к стене, и словно пытается что-то разглядеть на зарешеченной улице. Впрочем, он тут же подбирается и резко оборачивается, стоит Артуру только зайти внутрь.
Вот же, а. Всегда он это умел. Всегда моментально отрисовывал присутствие Артура в орбите реальности.
Артур останавливается возле большого стола посреди комнаты и рассматривает Мерлина в ответ. Взлохмаченные, не очень чистые волосы, тускло-желтый синяк на правой скуле — работа Артура, — еще больше, кажется, отощавший силуэт в убогом оформлении казенного халата в цвет глаз медсестры: такой же добротно-чистый и вылинявший.
И да, Мерлин выглядит просто отлично по сравнению с последним разом, когда Артур его видел. И с последними месяцами в целом.
Улыбнувшись с прорезиненной приветливостью и отлипнув от стены, он идет к Артуру мягкой, плывучей походкой — такой, какой за ним никогда не водилось. Всё, что про мягкость, осторожность и текучесть, с Мерлином не водится — по-детски так. В глухой ссоре все эти явления с ним.
Господи, да перестань ты улыбаться уже.
— Привет, — независимо здоровается Мерлин, садясь на диван, приглашающе хлопая рукой по обивке. — Не думал, что ты придешь, — замечает он, когда Артур опускается рядом.
— Для меня самого это сюрприз, — Артур выбирает пока сдержанно-нейтральную модель поведения, изучая Мерлина теперь с более выгодного расстояния.
Он странный — и это с учетом обстоятельств. Какая-то дикая мешанина мощных седативных, на которых его тут держат (Беверли даже перечислял, но Артур так старательно считал скрепки на его столе, что, конечно, прослушал), и неделимых, скомканных в одно эмоций. Артуру пока видится лишь ненависть, стыд, надежда и благодарность — уму непостижимо, как он вообще еще дышит, потому что ни одно нутро такого не выдержит.
Но это же Мерлин. Он и не на такие фокусы способен. Вот и маскирует сейчас слона прозрачной пленкой — бессмысленно, но упрямо.
— Как дела? — вежливо интересуется Мерлин обметанными губами, и, кажется, злость придает ему сил. Хотя злость не совсем точное слово. Он будто внутри себя — на войне и одновременно хочет рассказать об этом Артуру и чтобы он никогда не узнал. Чтобы он догадался и провалился к чертям немедленно.
— Лучше, чем у тебя, — со знанием дела сообщает Артур, заводясь с пол-оборота — как и всегда с Мерлином. Никакие внутренние установки и уговоры, что это не Мерлин, что эта его вытоптанная агрессия — не к нему лично, что этот оскал — отчаяние, синдром, симптом, стадия, побочный эффект, не помогают. Ни хрена ничего не помогает. Артур видел всё это неоднократно. Артур реагирует каждый раз, как первый. Чёрт, как знал же, не хотел ведь идти.
— Надо думать, — язвительно-отстраненно соглашается Мерлин, не глядя сейчас на Артура, как будто боится, или видеть не хочет, или боится, что видеть не хочет. Кто его знает. Ну, кроме Артура.
— Тебе что-нибудь надо? — ровно спрашивает Артур — потому что надо хоть что-то спросить, наверное.
— Как обычно, — так же ровно отвечает Мерлин, натягивая рукава водолазки на пальцы. Водолазка — серая, а пальцы подрагивают. Господи, Мерлин, что ты здесь делаешь? Что ты с собой делаешь?
— Хорошо. Если смогу, сам привезу, но вряд ли. У меня нет времени таскаться к тебе, — без злобы, в общем-то, произносит Артур, привычно подменяя понятия. Сил у него нет, а не времени. Жизненного плана — тоже. Харакири всё-таки немного радикально.
— Конечно, — покладисто соглашается Мерлин, коротко облизывая губы. — Артур. Я здесь надолго? — быстро спрашивает он, видимо, единственное, что его интересовало с самого начала.
— Как решит врач, — пожимает плечами Артур.
— Да брось, — фыркает Мерлин. — Ты меня сюда запихнул, от тебя всё и зависит.
— Ну да, — Артур не собирается оправдываться, нет. Не за что. На здоровье. Не благодари. Да посмотри ты на меня уже. — Ладно. Мне пора. Выздоравливай, — негуманно глумится над ситуацией он, поднимаясь.
— Стой, — Мерлин зеркалит его позу, встаёт, легко покачнувшись, и хорошо, что у Артура руки были в карманах джинсов и он просто не успел дернуться вперед. — Мне правда здесь не нравится.
— Мерлин… — предупреждающе перебивает Артур. — Это вообще не обсуждается. Лучшая клиника Англии. Почти санаторий. Пятиразовое питание, прогулки, хорошая библиотека, что тебе еще надо?
— Библиотека, — задумчиво хмыкает Мерлин и наконец поднимает на Артура взгляд. — Она здесь жуткая.
— Жуткая? — переспрашивает Артур серьезно, не успев напомнить себе, что нельзя адекватно воспринимать Мерлина сейчас. Уже.
— Да. У них там Жорж Санд стоит рядом с Сартром.
— И?
— Что и? Сартра будет тошнить, — важно поясняет Мерлин, улыбаясь впервые совершенно нормально, знакомо и так хитро-легко, а не долбано-обдолбанно, и, блять, какого же чёрта, а? Какого чёрта ты делаешь, Мерлин?
У Артура кости ноют от этой уже забытой нормальности. От того, как словно где-то в кромешной мёртвой ночи вспыхнул след трассирующей пули.
— Поверить не могу, что у них здесь есть «Тошнота», — цыкает Артур. Поверить не могу, что ты не разучился шутить. Серьезно. Это только Мерлин и может.
— Очень актуально. Особенно после местных сэндвичей на ланч, — качает головой Мерлин. Ни одна мясорубка, кажется, не способна отучить его упоенно жаловаться по мелочам, словно по утрам он умывается эликсиром бессмертия или глушит его галлонами вместо кофе.
— Я привезу тебе апельсины, — сдается Артур. Мерлин их просто обожает и ест очень странным способом — кусая, как яблоко, вместе с цедрой.
— И сигареты еще.
— Держи, — Артур вытаскивает из кармана начатую пачку, всовывая в холодные пальцы Мерлина. Тот не курит и никогда даже не пробовал, но в клинике это самая ходовая валюта.
Артур уже даже не ненавидит Мерлина за то, что вообще пришлось узнать это несколько лет назад.
— Спасибо, — серьезно говорит тот, перекатываясь с пятки на носок, и благодарит словно совсем не за сигареты.
— Не за что, — кивает Артур на прощанье и выходит, не добавив ничего напоследок.
Оказавшись на улице, он садится в машину и долго смотрит прямо перед собой, не заводя мотор. В парке, вольготно раскинувшемся вокруг клиники, колышутся деревья, и каштаны падают вниз, как подстреленные воробьи.
Артур ощущает себя безнадежно одиноким и прокаженным, как кресло палача в средневековых храмах. Еще никогда в своей жизни он не сталкивался с подобным самосостоянием тревожного, раздраконенного льда, по которому чинно прошелся ледокол.
Не смей, уговаривает он себя. Вот просто не смей вестись. Не обольщайся. Даже не вздумай. Ты слышал, что сказал доктор Беверли. Ты и без него всё это знаешь. Это уже не Мерлин. И уже никогда им не будет, пусть он еще иногда и улыбается так по-родному, сам довольный собственной же шуткой.
Ваш друг сходит с ума, мистер Пендрагон. Мне очень жаль.
Артур прикуривает деревянной автоматикой движений и затягивается глубоко, почти мстительно, как кусок мяса отбивая стылую пустоту внутри.
Мой друг — и на слове «друг» Артур кривит рот в усмешке — сходит с ума.
Мерлин сходит с ума.
С ума сойти.
Артур помнит Мерлина смутно и образно лет с четырех, а с шести уже вполне чётко и крепко. Упрямо мерещится душное июльское утро. Артур слоняется на улице в одиночестве — гувернантки спасаются от жары в доме, напичканном кондиционерами, а Артуру очень быстро надоело торчать внутри, и он ускользнул гулять. На качелях под большим деревом он замечает Мерлина, сына Хунит — Артур не знает, кто она, просто часто видит ее работающей в саду. У Мерлина черные волосы, смешные уши, светлая кожа и красивая книжка, которую он держит на коленях.
— Я тоже умею читать, — тут же сообщает Артур, бестрепетно плюхаясь рядом на качели. Он уже пару месяцев назад научился побеждать длинные предложения и теперь чувствует себя донельзя важным и взрослым. И нужно сразу предупредить Мерлина, что Артур, вообще-то, и сам не промах, чтобы не выдумывал там ничего себе.
— Меня мама научила, — Мерлин поворачивает голову и хорошо улыбается. Ну, то есть так, что если бы Артуру было плохо, ему бы стало хорошо, — он почему-то в этом уверен.
— А у меня нет мамы, — делится он, наваливаясь на Мерлина и заглядывая через плечо, пытаясь разглядеть, что он там читает. Интересно же.
— Как так — нет? Так разве бывает? — удивленно хмурится тот, а Артур разводит руками.
— Бывает, наверно, раз у меня нет, — он точно не знает, отец все время говорит что-то разное и не совсем понятное, так что Артур просто принял этот факт как данность, как мюсли по утрам и апельсиновый сок.
— Наверное, — задумчиво говорит Мерлин и смотрит на Артура с открытым интересом. — Хочешь, я попрошу свою маму, чтобы она стала и твоей тоже?
— Надо спросить у отца, — с сомнением тянет Артур, но очень уж здорово звучит. Хотя он, в принципе, не особо знает, зачем ему мама и что с ней делать. Он до недавнего времени вообще не подозревал, что у детей бывает кто-то, кроме отца. Только когда услышал, как Мерлин зовет Хунит, спросил у своей гувернантки, что такое мама, и в чем отличие от папы, и зачем она нужна. Гувернантка как-то странно на него посмотрела и почему-то долго после гладила по голове. Артур так и не получил ответы на свои вопросы, а для себя решил так: у кого-то есть папа, у кого-то мама, всё по-честному.
— Ага, — беззаботно кивает Мерлин и спрыгивает с качелей. — Ну что? Кто первый до лабиринта?
Мерлин отчего-то очень любит лабиринт — живой, из каких-то кустов, которые цепляются за одежду, когда они играют в нем в прятки.
— Давай! — с радостью соглашается Артур, срываясь с места и легко обгоняя Мерлина уже через пару секунд. Впрочем, на полдороге он специально слегка притормаживает, позволяя догнать себя, а потом просто поддерживает темп наравне с Мерлином. Этот метод он изобрел случайно после того, как в первый же раз безбожно обогнал Мерлина, а тот грустил после целую минуту. Артуру не нравится грустный Мерлин — наверное, потому что ему самому нравится веселиться. Зачем ему грустный друг? Это глупо. А Артур совсем не глупый — он ведь уже умеет читать и считать аж до ста.
Они прибегают к началу лабиринта, конечно же, одновременно, и Артур привычно ныряет внутрь, оборачиваясь на входе:
— Догоняй! — выкрикивает он и исчезает за изгородью. Солнце тепло кусает руки и лицо, а кусты шелестят, стоит только дотронуться. Артур не осознаёт, но он очень счастлив.
В восемь лет Артуру пора поступать в младшую школу — начальную он пропустил, её заменили домашние преподаватели, — и у Артура только что родилась гениальная идея. Пусть Мерлин перейдет в его школу, и тогда они смогут еще и учиться вместе. Но у Хунит не оказывается и четверти необходимых денег на эту школу, а отец, когда Артур просит его помочь, смотрит в ответ не очень одобрительно и качает головой.
— Я не занимаюсь благотворительностью, Артур, — говорит отец, и на этом разговор заканчивается.
Артуру незнакомо это слово, поэтому он спрашивает у своей гувернантки.
— Благотворительность — это когда ты бескорыстно помогаешь другим людям, — поясняет она. — Делаешь что-то хорошее просто так.
У Артура не очень складывается этот пазл в голове. Если благотворительность — это хорошо и просто, то почему отец ею не занимается? Не хочет даже попробовать?
Странно.
Артур не спорит с отцом — потому что он хороший сын, — но неосознанная настороженность к нему поселяется в тот день внутри очень основательно.
Впрочем, чуть позже отец предлагает Хунит занять освободившуюся должность на кухне, и теперь они с Мерлином могут жить в маленьком доме на приусадебном участке не только летом, а круглый год. Гаюс, старый друг отца, одобрительно улыбается, когда узнаёт эту новость от радостно взволнованного Артура.
Всё складывается просто отлично: скоро школа, Мерлин никуда не уезжает, да и отец все-таки сделал что-то хорошее просто так. Артуру очень, очень нравится это тёплое чувство в груди.
Артуру четырнадцать лет, когда они с Мерлином впервые крупно ссорятся. Вернее, кажется, вообще впервые ссорятся. До этого Артуру не удается вспомнить хоть одну их размолвку. С Мерлином просто невозможно поругаться — ну, точно не Артуру. Он не анализирует, почему, просто знает это. Но сегодня, похоже, их дебют, премьерный показ.
— Ты не можешь переехать, — авторитетно заявляет Артур, мигом усаживаясь в кровати, как только слышит эти новости.
— Очень даже могу, — Мерлин закатывает глаза, плюхаясь рядом и несколько секунд покачиваясь на пружинах.
— Не можешь. Зачем? — Артур откладывает в сторону свой новенький кассетный плеер, который упоенно слушал до того, как к нему в комнату завалился Мерлин.
— Затем, что, во-первых, на дорогу в школу я трачу три часа — полтора туда, полтора обратно. Это очень неудобно. А во-вторых, маме тяжело работать с утра и до вечера. Она подыскала себе место в городе, где не нужно стоять у плиты весь день.
— Глупости, — фыркает Артур. — Что сложного в готовке? Почистил, порезал, закинул в духовку.
— Ты сам-то когда последний раз готовил? — в голосе Мерлина появляются вкрадчиво-оборонительные интонации, но Артур их не замечает просто потому, что ни разу до этого не слышал их от Мерлина.
— Издеваешься?
— Нет.
— Зачем мне это? Для этого есть прислуга, — недоуменно напоминает он.
— Прислуга, — повторяет Мерлин, и да, вот теперь Артур замечает странное разочарование во взгляде Мерлина.
— Да что с тобой? Сначала заявляешь, что хочешь переехать, потом обижаешься непонятно почему, — Артур действительно не понимает, что он такого сказал. Он же не оскорбил никого. Для вождения машин есть водители. Для сада — садовник. Для готовки — кухарки. Где тут что-то неприятное?
— Да это с тобой что? — вскидывается Мерлин, резво поднимаясь с места и скрещивая руки на груди. — Ведешь себя как избалованный принц. Не желаешь слышать то, что тебе не нравится. И принимать те факты, которые тебя не устраивают. По-твоему, я должен остаться тут только потому, что ты хочешь? Прислуга, блин, — возмущенно отрезает он напоследок, прежде чем выйти из комнаты. Спасибо хоть дверью не хлопнул — не хватало Артуру еще расспросов от отца.
Они не разговаривают целых два дня — абсолютный рекорд, принимая во внимание нахождение на одной территории, — и, зная Мерлина, Артур его не переупрямит. Да Артуру и не надо — он остывает так же быстро, как и заводится, и потом — ну что за ерунда, дуться на Мерлина.
Он находит его вечером у лабиринта в саду и просто усаживается рядом, протягивая один наушник. Максимальный уровень раскаяния по шкале Артура.
— Я не хочу, чтобы ты переезжал, — проговаривает он, откидываясь спиной на плотную изгородь.
— Я не хочу, чтобы ты так относился к людям, — в тон ему отзывается Мерлин, пожимая плечом.
— Да что я сказал? Это же правда! — нет, это невозможно, Артур не готов сдаться без боя.
— Даже если. Поменьше высокомерия, Артур. Люди работают и честно получают деньги. В отличие от тебя, — беззлобно подмечает Мерлин, и это почему-то цепляет Артура больше, чем он готов признать.
Они молчат минут семь, и одна песня успевает сменить другую. Артур всё думает о том, что сказал Мерлин, и ему начинает становиться стыдно. Он ведь действительно не хотел обидеть никого, тем более Хунит. Это просто вырвалось. Да и отцовское воспитание иногда даёт о себе знать. Ну и ладно, Артур в самом деле не подумал.
— Я буду приезжать к тебе хоть каждый день, — наконец произносит он, несильно пихая Мерлина локтем в бок.
— Вот только не надо мне угрожать, — в шутку предостерегает Мерлин, поднимая руки к груди в демонстративно защитном жесте.
— Брось, ты меня обожаешь, — Артур закатывает глаза, подгребая его к себе и широким жестом обнимая за шею, удерживая в таком захвате. — Не так ли? — и быстро ерошит ему волосы кулаком, не давая вырваться.
— Ты невыносимая задница, — со стоном смеется Мерлин, отпихивая его, и наушники падают на траву, но Артур уже не обращает внимания. Зачем они нужны, если можно просто разговаривать с Мерлином?
— Мерлин? Что случилось? — Артур никогда не видел его в подобном состоянии. И дело даже не в алкоголе.
— Спасибо, что приехал, — с унылой теплотой отзывается тот, когда они бредут по начавшим медленно опускаться сумеркам. На Мерлине толстовка поверх белоснежной рубашки — сбежал с выпускного в самый разгар веселья.
— Перестань, — морщится Артур. — Кофе хочешь? Или чай? Здесь где-то должны быть кофейни, — не то чтобы Артуру надо было заполнить бессмысленной болтовней эфир, но вот согреться Мерлину точно не помешает. Артур миллион раз говорил ему: либо больше жрать, либо больше на себя натягивать. Рецепт простой.
— Нет. Может быть. Давай потом, — просит он, останавливаясь, и Артур тоже останавливается, странно собираясь нутром, словно собака, почуявшая грозу за много километров.
— Господи, да не тяни ты. Что произошло? — Артур осознает, что раздражается, но не столько на Мерлина, сколько на общую ситуацию неизвестности, когда что-то явно случилось с Мерлином, а Артур не в курсе, и это, наверное, что-то не очень хорошее, раз он так мнется.
— Я… ты помнишь, я говорил, что мне кое-кто нравится?
— Помню, — ровно произносит Артур. Он чуть не повесил Мерлина своими расспросами, но тот стоял намертво, не выдавая ни одной детали, и это царапнуло не очень больно, но ощутимо. Артур рассказывал ему обо всех своих влюблённостях, как только таковые появлялись в его жизни. Раз в пару месяцев — стабильно. А Мерлин единственный раз на его памяти влюбился и слова не желает сказать лишнего. — И что? Ты ей признался? Старик, она тебя отшила, да? — несложно было предположить этот сценарий, учитывая выражение лица Мерлина. Будто ему снова шесть и он заблудился в лабиринте.
— Нет. Не совсем. О боже, — Мерлин выдыхает неровно, переминаясь с ноги на ногу, и Артур сейчас натурально начнет его лупить и трясти, потому что это уже невыносимо.
— Мерлин! — гаркает он просительно, ловя его руки и останавливая их беспокойный ход вверх-вниз по молнии толстовки.
— Да. Я… в общем. Этонеона, — в одно слово тарабанит он, глядя чуть правее от Артура — ювелирно мимо. — Это парень. И я его поцеловал. Сегодня. Решил, что лучше момента, чем выпускной, не будет, а если ничего не сложится, так мы всё равно вряд ли увидимся еще когда-нибудь. Вот. Ну, встречи выпускников не в счет, я могу и не…
— Мерлин, — останавливает его Артур, дергая головой. — Подожди. Я должен переварить.
У Мерлина странный взгляд, будто он боится — ради бога, боится Артура? — и очень ждет чего-то.
— У тебя с этим проблемы? — он явно силится звучать независимо, но эти надежда пополам с отчаянием в интонациях сдают его с потрохами.
По-хорошему — да, у Артура с этим не то что проблемы, но как минимум ряд невнятных ощущений. Неожиданно это всё, конечно, но если парень нравится Мерлину — значит, он хороший человек, по-другому быть не может, а если хороший — то какая разница, девушка или парень. В конце концов в самом Мерлине это не меняет ничего, да и как индивидуальные предпочтения могут сказаться на отношениях Артура с ним? При чем здесь вообще Артур? Почему у него должны быть проблемы? Господи, у людей что, реально бывают с этим проблемы?
Но некоторые претензии всё-таки есть.
Почему он так долго скрывал это? Боялся, что Артур скривится презрительно и видеть его не захочет? Или врежет? За одну только эту предполагаемую мысль Артур действительно хочет ему врезать.
— У меня проблемы с тем, что ты мне сразу не рассказал, — наконец отвечает он, улыбаясь ободряюще. — Ты мой лучший друг, — словно это что-то объясняет, напоминает Артур, и нет, он ни за что не станет сейчас задвигать сопливые тезисы в духе «главное, чтобы ты был счастлив, остальное неважно».
Мерлин молчит недолго, а потом кивает:
— Извини. Я просто не знал, как подступиться к разговору, — он дергает плечом и даже на вид — расслабляется.
— Хорошо. С этим разобрались. Но что-то ведь произошло, раз ты выдернул меня с моего выпускного? — не всерьез возмущается Артур.
— Я поцеловал его, — кисло отвечает Мерлин, и что-то дергается нехорошо у Артура под рёбрами. Наверное, он просто чувствует, что дальше события развивались явно не как в сказке. — А ему… в общем, я оказался не в кассу, — подытоживает он скомканно, и только то, что на нём нет ни ссадин, ни синяков, слегка успокаивает Артура. По крайней мере, несчастная любовь Мерлина оказалась не воинствующим гомофобом.
— Отстой, — сочувствующе выдыхает Артур. — Блин, мне жаль, Мерлин.
Артуру действительно жаль. Учитывая, что это первая более или менее серьезная его влюбленность, ситуация на самом деле отстой. Как вообще Мерлин может кому-то не нравиться? Это же… Мерлин.
— Да. Мне тоже, — он переводит взгляд вниз, и Артур понимает, что так и не убрал свои руки с его и теперь бессознательно легко поглаживает ладонь Мерлина большим пальцем. Кажется, это успокаивает — их обоих.
— Так. Хватит с меня драмы. Идём пить кофе, — провозглашает Артур бодро, отстраняясь.
— С ликером.
— Я — да, а с тебя уже хватит, — он бегло оценивает обстановку и качает головой.
— Ты не можешь мной командовать.
— Ох, да конечно же могу, — самодовольно фыркает Артур, и они бредут по майскому вечернему Лондону, препираясь ни о чем, а Артур фоново сердится на мир какими-то неизвестными уровнями восприятия — за то, что Мерлин так долго молчал, за то, что кто-то его расстроил, за то, что кто-то может настолько нравиться Мерлину, что он выглядит разбитым.
За то, что этот кто-то — не Артур.
И за эту мысль Артур тоже сердится — сам на себя, — потому что рассуждать так — эгоистично, бесправно и мелко.
И за то, что Мерлин под боком ощущается самым правильным и логичным завершением выпускного.
Артуру двадцать один, когда он понимает, что они с Мерлином наворотили. Наворотили-то они играючи, а понимает Артур убийственно серьезно.
Всё очень плохо.
Как только Мерлин достиг совершеннолетия, ему удалось устроиться на подработку в бар при кампусе, и Артур приходит к нему почти каждый вечер. И не за бесплатной выпивкой, а просто. Ну. К Мерлину. Будто мало того, что они живут в одном крыле кампуса, пересекаются на общих лекциях, в столовой, в библиотеках, в перерывах. Артур познакомил Мерлина со своими друзьями-однокурсниками, и он очень быстро и органично влился в их компанию. Никаких сюрпризов, Артур и не думал, что может быть по-другому.
Ланс, например, вообще души в Мерлине не чает.
Еще раз — всё очень плохо.
Сначала Артур не замечает. Но как-то раз он приходит к Мерлину в бар и застает там Ланса, сидящего за стойкой и с серьезным лицом что-то рассказывающего, а Мерлин смеется и пихает его кулаком в предплечье.
Странно. Они ведь ходят сюда все вместе. К другу Артура. Почему Ланс ничего не сказал и пошёл один? Они ведь с Мерлином косвенные друзья, через посредника. Ну, по крайней мере, так было изначально.
Артур отмахивается от этой мысли и усаживается рядом с Лансом, заказывая кофе. Его друзья отлично ладят между собой — и слава богу. Не всем так везёт.
Но однажды замеченное становится уже сложно игнорировать. Ланс все чаще появляется рядом с Мерлином, вытаскивает его на концерты какой-то идиотской музыки, которую Артур никогда не понимал, помогает с зачетом по международному праву, которое они в своем колледже уже сдали благополучно в прошлом году. Ланс почему-то всегда знает, как у Мерлина дела, засиживается у него в комнате допоздна за игрой в го — Артуру никогда не хватало терпения на эту черно-белую стратегическую тоску.
А потом Артур видит, как Ланс мягко перехватывает руку Мерлина, когда тот поднимается со скамейки в парке и собирается идти на пары, и кивком указывает на развязавшиеся шнурки. И в этом жесте столько мимолетной заботы, нефиксируемой, фоновой, будто Ланс в постоянном необременительном карауле. Будто он не знает, что это место давно и всецело принадлежит Артуру — еще с тех пор как он позволил в первый раз обогнать себя на пути к лабиринту.
Ну всё, думает Артур. Это уже ни в какие ворота.
— Тебе нравится Мерлин? — без обиняков спрашивает он, выцепив Ланса из толпы студентов и оттащив в сторону.
— Что?
— Мерлин. Он тебе нравится, так? — Артур не обвиняет, он просто хочет понять.
— Допустим, — сдержанно произносит тот. Сдержанно — это максимально про Ланса. Артур никогда не видел его не то что разъяренным, а хотя бы вышедшим из себя. Кажется, у него нет никаких отрицательных качеств. Это вообще законно? Гадость какая.
— О, — с улыбкой продолжает он. — Я прямо предвидел эту твою реакцию.
— Какую? — Артура начинает раздражать эта наблюдательность и безмятежность.
— Брось, Артур. Я знаю вас обоих четыре года. Я знаю, какие у вас близкие отношения, и что вы лучшие друзья, и что мир Мерлина вертится вокруг тебя, и я честно ждал, что ты сообразишь раньше, но сейчас — не лезь. Это не твоё дело — без обид, приятель. Мы сами с ним во всём разберемся.
Артур понимает. И не понимает. Ничего, решительно ничего. Что он должен был сообразить раньше? Откуда взялись эти мы, в которые, кроме Мерлина, входит кто-то, кто не Артур? Что значит — не твоё дело? Как это не его, если Мерлин — его?
О господи.
Артуру словно кто-то врезал веслом по голове, даром что регата еще нескоро.
— Мда. Не за что, — Ланс смотрит недоверчиво и качает головой, легко хлопая его по плечу. — Осознавай, — он подмигивает напоследок и уходит, оставляя Артура — ну да, осознавать.
Как будто это так просто. Как вообще полагается реагировать на то, что в двадцать один ты понимаешь, что вся твоя жизнь укладывается в два слова — «Мерлин — мой»? Это и диагноз, и приговор, и доктрина, и политический курс, и, кажется, эпитафия, потому что малодушно умереть сейчас хочется просто неприлично.
Это не просто лучший друг. Это действительно самый близкий человек. Артур знает его всю свою сознательную жизнь. Это первые воспоминания. Это вообще все воспоминания Артура. Мерлин есть в каждом из них — да ради бога, они ж больше, чем на две недели, никогда не разлучались. Никаких секретов, никаких тайн. Ничего личного, всё на двоих. Они были друг у друга всегда, причем в тот период, когда и закладывается личность на всю оставшуюся жизнь, когда человек формируется в тех своих контурах, которые ему таскать до гроба. Они же просто вылепили друг друга — неосознанно, не специально, бездумно, не прикладывая никаких усилий, вкладывая себя по максимуму в формирующийся силуэт другого, да так, что не различишь уже, где кто, где чьё. Идеально заточенные один под другого, как мозаика из всего двух фрагментов. Как сшитый на заказ костюм, который больше никому и не подойдет, кроме тебя.
Артур встряхивается.
Да нет, глупости. У Мерлина полно друзей, у него были разные влюбленности, а уж про Артура и говорить нечего — душа компании, вечно собирающий вокруг себя толпу знакомых, друзей, приятелей, да просто прохожих, втягивающий в свою орбиту даже незнакомых. А уж сколько девушек у него было — и считать бесполезно. И каждая ему нравилась, в каждой он находил что-то своё, так что нет, он не зациклен на Мерлине.
Только вот все его друзья тут же знакомятся с Мерлином, и тот моментально становится частью и этой жизни Артура. А со всеми своими девушками Артур не встречается дольше месяца, ему просто становится скучно. Секс, конечно, хорош, но для всего остального есть Мерлин, угроза расстаться с которым стала самой насыщенной эмоциональной встряской для Артура в четырнадцать лет.
Святые небеса, как можно было так встрять.
Это что, типа навсегда, что ли, теперь?
Артур абсолютно не по-джентльменски ругается себе под нос, выбираясь из корпуса, и идёт через парк, выуживая сигареты из пальто.
Он действительно никогда не думал об этом. О них с Мерлином. Да о чем тут думать? Есть и есть. Все равно, что думать о небе. Или солнце. Или идиотах. Или крутизне «Rolling Stones». Всегда было, есть и будет. И насколько он может видеть отсюда, из своего двадцати одного безбашенного года, Мерлин действительно никуда не денется в будущем. В их общем будущем. Куда, интересно, от Артура может деться половина нутра?
И что, интересно, Артуру теперь делать с этим осознанием?
— Пить! — весело подсказывает здравый смысл голосом Мерлина прямо в ухо, а потом на Артура сзади вешается что-то с ощущением Мерлина — Артур знает его спиной, — и одеколоном Мерлина. Ладно. Ответ собирается буквально по частям.
— Мерлин, — хмыкает Артур, поводя лопатками. — Это ты вовремя предложил. А повод?
— Тебе нужен повод? Тебе? — Мерлин оббегает его и становится на пути, изумленно вглядываясь Артуру в лицо. — Так. Кто ты такой и куда дел моего Артура?
Бам. Это летит сочное проклятье в Ланса, из-за которого теперь сам Артур летит к чертям. Ну и формулировки у тебя, Мерлин. Которых Артур раньше, вообще-то, не замечал.
— Меня больше удивляет твой энтузиазм. Ты стал много пить, сын мой, — с отеческим поскрипыванием в голосе наставляет он, затягиваясь.
— Это единственная возможность выносить тебя, — не остается в долгу Мерлин, продолжая идти спиной вперед, а Артур мимоходом мониторит дорогу впереди, чтобы этот идиот не налетел на что-нибудь. Немыслимое безрассудство для того, кто может врезаться в препятствие, даже видя его перед собой.
— Сказал человек, две секунды назад радостно висевший у меня на шее.
— Может, я повеситься пытался, — фыркает Мерлин, останавливаясь. — Серьезно. Пойдешь? Меня Ланс позвал в какой-то модный бар в центре Лондона. Говорит, не всё же мне за стойкой торчать, надо иногда и самому отрываться.
Мерлин еще что-то вещает, а Артур смотрит на него и хочет смеяться в голос. Господи, Мерлин ведь такой же идиот в такой же клинической стадии. Тоже ничего не замечает. Ланс пригласил его одного, но как же это, пойти без Артура? Артур и сам так пару раз на свидания приходил и недоумевал потом, почему девушка очень быстро начинала собираться домой. Да и на здоровье, Артур и с Мерлином отлично проводил время.
Твою-то мать.
Мерлин вопросительно смотрит, видимо, спросив что-то, что Артур проворонил, и чуть склоняет голову набок. Мышцы шеи обозначаются, как нетронутые струны, и Артур внезапно и мощно проигрывает короткой мысли — в принципе, можно понять, как Ланса так угораздило.
Остаётся только понять, как угораздило самого Артура. Как его занесло на эти американские горки? Артур вообще не любит аттракционы.
— Артур? Ау? — Мерлин машет перед ним ладонью, привлекая внимание.
— Да. Нет, извини, я не смогу сегодня. Иди с Лансом и повеселись как следует, — напутствует он, перемежая картонный энтузиазм сигаретным дымом, потому что Ланс прав. Это не его дело. Нужно позволить Мерлину жить кем-то и чем-то, кроме себя, даже если в их случае позволить — это то ли заставить, то ли помочь. Пора выходить за пределы ойкумены и зоны комфорта. Пора как-то истончать потихоньку этот бетонный неумный трос, чтобы однажды он не задушил их — буднично и незаметно. Век живи, век учись и еще два века переучивайся.
И еще потому, что лучший аттракцион — бесконтактный.
Это же тир, обескураженно подсказывает внутренний голос, и Артур, в принципе, не прочь сейчас пострелять.
— Как скажешь, — Мерлин не обижается, нет. Просто не понимает.
— Ланс хороший, — Артур выбрасывает последний аргумент вместе с окурком себе под ноги.
— Хороший, — мятым эхом соглашается Мерлин, и нет, Артур отказывается чувствовать себя так, словно кого-то предал. Эй, я тут пытаюсь нам помочь, вообще-то. — Ладно. Тогда увидимся.
— Увидимся, — Артур ерошит ему волосы походя и выдвигается вперед, совершенно не помня, куда он изначально направлялся.
В спину тычется пресловутый бесконтактный аттракцион, и помоги им бог помочь самим себе.
В первый раз это случается через полгода после окончания Кембриджа. Артур только-только начинает осваиваться и проявлять себя на работе, в которую он, к слову, влюблен — в юридической службе у отца, — а Мерлин практически селится в своей лаборатории, с головой уходя в формулы, расчеты и какие-то инфернальные колбы. Артур под дулом пистолета не сможет повторить, чем Мерлин занимается. Химические разработки.
Они видятся несколько раз в неделю, но телефон Артура не умолкает, разражаясь стабильно пару раз в час ничего не значащими сообщениями от Мерлина. Впрочем, Артур не остается в долгу и терроризирует Мерлина, когда стоит в пробке по дороге домой и изнывает от скуки.
***
— По радио крутят твоих любимых нытиков «Radiohead». Испытываю непреодолимое желание залить себе уши воском.
— Залей для верности и глаза, раз ты всё равно не в силах увидеть и оценить прекрасное.
***
— Можешь стащить мне с работы ядерные отходы? Очень надо.
— Артур, сколько раз повторять: я не занимаюсь ядерной физикой! Я химик.
— Какая разница. Лаборатория у тебя просто жуткая.
***
— Я заеду.
— Давай завтра? Я уже спать ложусь.
Последний диалог повторяется слишком часто, чтобы Артур мог комфортно существовать с ним на одной планете, поэтому сегодня он не звонит и не пишет, а прямой наводкой едет к Мерлину, еле-еле втискивается в единственное свободное парковочное место, поднимается на лифте на шестой этаж и открывает дверь своим ключом.
— Мерлин! — обозначает он своё присутствие, неловко снимая ботинки один о другой, удерживая в руках коробку. — Доставка пиццы на дом.
Артур заехал в любимую пиццерию, справедливо рассудив, что из еды у Мерлина в доме только кофе и духовная пища. Артур же настроен крайне бездуховно.
Тишина приветливо улыбается ему по всей квартире, и если бы не включенный свет на кухне, Артур бы подумал, что никого нет дома.
— Ты спишь, что ли? — продолжает допрос немого свидетеля Артур, кидая ключи на полку. Он оставляет пиццу на столе в кухне и методично открывает все имеющиеся двери — ванная, туалет, гостиная, спальня. Бинго. Мерлин обнаруживается в последней.
Артур включает свет и присвистывает.
— Лихо, — комментирует он, оглядываясь. На полу валяется пустая бутылка виски, на столе стоит еще одна, и содержимого в ней — на самом дне. — И без меня? — возмущается Артур, присаживаясь на кровать и тряся Мерлина за плечо.
Тот только мычит недовольно в подушку.
— Давай-давай, просыпайся. Накопились вопросы, — командует Артур, переворачивая его на спину. Воу. — Ух. Ну и рожа у тебя, старик, — хмыкает он. — Да и запах. Что ты тут устроил? Дегустацию невыносимой бренности бытия?
Мерлин разлепляет глаза и морщится от яркого света.
— Дай мне умереть спокойно, — жалобно просит он, пытаясь воссоединиться с подушкой, но Артур не знает милосердия.
— Нет уж. Давай. Вставай. Холодный душ, тайленол, литр кофе, два литра чистой воды. Тебе на работу завтра, вообще-то.
Мерлин хмыкает скептически и кое-как садится в кровати, придерживая голову руками.
— Не-а. Я ушел из лаборатории, — просто сообщает он и тут же поднимает одну руку вверх: — Вот только не надо ничего говорить. Только не сейчас. Ты прав. Нужен тайленол.
Артур в кои-то веки молчит, уважая просьбу Мерлина, хотя ему есть что сказать. Но он просто идёт варить кофе и раскладывать пиццу по тарелкам, пока Мерлин возится в душе.
Он успевает выпить одну чашку, налить себе еще и закурить, открыв окно, когда Мерлин наконец материализуется на кухне в драных домашних джинсах и черной футболке, на которую падают редкие капли с волос.
— Молодец, — одобрительно комментирует Артур. — Побрился даже. Держи, — он подталкивает Мерлину тарелку и пододвигает чашку. — Есть. Пить. Восставать. Рассказывать, — коротко обозначает он нехитрый план, затягиваясь с наслаждением.
— Да нечего рассказывать, — дергает плечом Мерлин, кусает пиццу и предсказуемо обжигается. Двадцать три года человеку, а он до сих пор умудряется калечиться об окружающий дружелюбный мир. Артур иногда, глядя на манеру Мерлина жить, думает о том, что под любым его днём или действием должна идти бегущая красная строка: трюки выполнены вынужденными профессионалами, не пытайтесь повторить это дома. — Просто понял, что это не моё.
— Шутишь? — недоверчиво серьезнеет Артур. Бред какой-то. Мерлин же все уши ему прожужжал, когда его взяли в эту лабораторию на последнем курсе Кембриджа — даже без диплома еще, потому что Мерлин действительно хорош во всей этой химической ереси. И был такой окрыленный, воодушевленный, мечтающий перевернуть мир (сколько бы Артур ни пытал его, как с помощью бензольных колец и лакмусовой бумажки можно снести башку этому старику-миру, внятного ответа он так и получил). А тут — на тебе. Не моё.
— Нет, — лаконично обрубает Мерлин, и Артур не настаивает. Он слишком хорошо знает Мерлина, знает, когда можно давить, а когда не стоит. Так вот сейчас — не стоит. Сам потом все равно расскажет, когда захочет.
— Ладно. Будешь еще пиццу?
— Ага, — кивает Мерлин, и Артур на этом закрывает тему.
Но это не тема. Это какой-то проходной двор, учитывая, что в последующие полгода ему придется попеременно ее то открывать, то заколачивать обратно.
Мерлин продолжает пить. Сначала раз в две недели, потом все выходные напролёт, потом по вечерам, потом и по утрам. Это происходит постепенно, наползая, но не рушась на голову, поэтому Артур не то чтобы не замечает, но не паникует. Мерлин взрослый парень, ему не нужны родительские нотации. Артур приезжает к нему, запихивает в душ, кормит, пичкает анальгетиками и выпинывает наутро на работу, терпеливо дожидаясь, пока ему надоест бухать и молчать. На все расспросы Мерлин схлопывается и пожимает плечами. Не о чем говорить, Артур. Просто небольшой кризис мировосприятия. Нет, ты не можешь помочь.
Потом Мерлина выгоняют с той временной работы, на которую он устроился, пока не придумает, чем хочет дальше заниматься по жизни. И это, предсказуемо, не добавляет ситуации очарования.
На второй день молчания Артур ловит себя на том, что не может сосредоточиться ни на чем, постоянно вертит в руках телефон и ждет сообщения или звонка.
— Да нахер это всё, — ругается он на пятый раз, выходит из кабинета и прямо посреди рабочего дня едет к Мерлину.
Дверь в квартиру не заперта, и Артур моментально воспитывает в себе целый отряд мгновенного реагирования — по крайней мере, реагирует он молниеносно. Он боится. Десять шагов от порога до кухни, куда его волоком тащит чутье, гостеприимно вмещают в себя тысячу и одну страшную сказку о том, что могло случиться.
Мерлин сидит на стуле, перед ним уже привычный натюрморт из пустых бутылок, никаких стаканов — к чему эти жалкие посредники, действительно, — и проблеска мысли в глазах. У него рассечена бровь и набухающий синяк под ней. И взгляд каймана — концентрированная пустота, за которой не видно ничего, в которой растворяются, как в серной кислоте, все мосты в реальность. Взгляд убитого убийцы, спокойный и неподвижный, как мёртвые руины или Будда.
— Блять, — матерится Артур, упираясь рукой в стену и наклоняя голову, чтобы перевести дух. — Мерлин. Опять?
— Хлебнешь? — предлагает тот, отмирая и поворачиваясь медленно на голос.
— Уже хлебнул. С тобой горя, — цедит Артур, подходя к нему.
Мерлин сидит неровно, покачиваясь на месте, как змея, под лёгким наркозом выползающая из кувшина.
— Почему ты не отвечал на звонки? На сообщения? Почему у тебя открыта дверь? Ты вообще в себя приходил?
— Знаешь, — доверительно произносит Мерлин, барабаня пальцами по столу. — Это ведь как лабиринт.
Артур, по большому счету, не знает. Но внимательно молчит, потому что Мерлин, кажется, готов сказать ему хоть что-то, кроме заезженной пластинки кризиса мировосприятия.
— Вся жизнь, — продолжает он. — Как бег в лабиринте. Мы рождаемся у самого входа, настолько близко, что не видим ничего, кроме него. И единственный выход — это вход. А через три поворота тебе уже ни за что не найти дорогу обратно, и поэтому приходится идти дальше, дальше, дальше, в надежде, что однажды что-то изменится. Ну, так, знаешь. Принципиально, — он не с первой попытки произносит это слово, как начинающий гитарист — сложное баррэ. — А оно не меняется, Артур. Ничего не меняется, — Мерлин проговаривает это быстро, будто пытается угнаться за утекающей мыслью, будто ему действительно важно рассказать всё Артуру.
Артур не перебивает.
— Я всегда думал, что мы вместе. В лабиринте. Что ты тоже бежишь. Рядом. В этом был хоть какой-то смысл. А смысла нет. И не было. Ни в чем.
Так. Проясняется. У Мерлина на самом деле натуральный кризис бытия. Ничего такого, с чем бы не справился хороший психолог, развлекательная поездка куда-нибудь в Штаты и пара вечеров за Нинтендо.
— Мерлин. У всех тогда лабиринты. У каждого свой. И у меня свой. Это нормально. Это жизнь. Что вдруг кардинально изменилось?
Мерлин активно качает головой, и зря он это, наверное. Взболтает же сейчас виски с экзистенциальной пропастью. Привнесет, так сказать, серу на вечеринку селитры.
— Нет. Нет. Ты никогда там не был. Ты просто обошел его, Артур. Как все нормальные люди.
— Мерлин, — Артур садится рядом на стул и упирается локтями в колени. — Послушай. Всё нормально. Твои ощущения понятны. Ничего страшного, все мы иногда загоняемся. Я знаю, что нужно делать. Только ты должен мне помочь. И станет легче.
— Обещаешь? — уточняет Мерлин, как будто ему снова семь и он цепляется за Артура, как девчонка, потому что боится обрабатывать ссадину, а Артур по-взрослому задирает нос, но предрекает, что больно не будет.
— Обещаю, — заверяет он непонятно кого больше и берет глубокий вдох. — Сам ты уже не остановишься, организму надо помочь, надо вывести тебя из этого ёбнутого круга.
— Хорошо, — и от того, как быстро и без раздумий Мерлин соглашается, поверив и доверившись, у Артура что-то щекотно расправляет крылья под горлом.
— Ты должен лечь в клинику. Я один не смогу тебе помочь — у меня нет необходимых навыков, знаний, медикаментов. Полежишь, отдохнешь, абстрагируешься, передумаешь все свои мысли, а потом выйдешь и чистой головой — с чистого листа. А? Как тебе?
Мерлину, кажется, никак. Его утомил этот эмоциональный выплеск, вымотал и опустошил — словно он наконец сдался, написал явку с повинной. Только вот он ни в чем не виноват, и Артур не собирается упекать его за решетку.
Только помочь. Чуть-чуть помочь Мерлину помочь самому себе.
Лечащий врач Мерлина выслушивает историю Артура, степенно кивая. Ну конечно, для него это всё знакомо и понятно. Рутина. Это для Артура катастрофа, а для него — работа.
— Я понимаю, — говорит Зовите-Меня-Просто-Роберт. — После окончания университетов у молодых людей бывают депрессии, когда они осознают, что не к этому шли все предыдущие годы. И не представляют, что дальше делать со своей жизнью, когда исчезают имеющиеся до этого простые понятные цели — поступить, выучиться, получить диплом.
— То есть вы считаете, что у Мерлина просто депрессия? — недоверчиво уточняет Артур. Словно Мерлин чересчур эмоциональный подросток. Или девчонка. Подросток-девчонка, рисующая пальцем на окне черепа и кости. Ну, условно говоря.
— Артур, — одним только именем этот Роберт журит его, как несмышленого первоклассника. — Клиническая депрессия далека от категории «просто». Скажите, вы когда-нибудь замечали за Мерлином повышенную утомляемость, нарушенный сон или аппетит, невнимательность, мрачные мысли, длительное пребывание в подавленном состоянии?
— Нет, — тут же говорит Артур, потому что во время перечисления симптомов он вычеркивал каждый из этого расстрельного списка, и ответ готов почти сразу же. Мерлин, конечно, не замечает собственные развязанные шнурки и без конца роняет стулья, чашки и мелкие предметы, но он, вообще-то, химик — профессия, в которой точность — не просто вежливость королей, а номинальный залог безопасных будней. И он может всю ночь корпеть над рефератом, не отвлекаясь и не прерываясь, забивая даже на еду. Отсюда, кстати, и снижение веса, и нарушение сна — Мерлин тупо забывает иногда поесть или поспать, когда чем-то сильно увлечен. А увлекается он часто. Артур ни в ком еще не встречал такой бешеной жажды жизни, кипучей, ртуточной энергии. Правда, Мерлин и интерес теряет довольно быстро — мало что увлекало его дольше, чем на год. Он словно постоянно что-то ищет, перебирает, рассматривает, изучает досконально — от музыки и литературы до химии и астрономии, — а затем, не найдя ореха под толстой скорлупой, просто бросает её себе под ноги. Артур никогда не задумывался над этим, если честно. Просто принимал участие во всех начинаниях Мерлина (кроме химии, химия — от лукавого), даже ел его отвратительные кексы, когда он решил, что его призвание — это готовка. Карательная кулинария это, а не готовка, и слава богу, что Мерлин быстро переключился на настольные игры.
Артур только сейчас, в кабинете врача, воспринимает картину целиком, словно отошел на десяток шагов назад. И увидел лабиринт. Свой лабиринт. Зря Мерлин сказал, что у Артура его нет и не было, что он его просто обошел по широкой дуге.
— Он просто… не может решить, с чем связать свою жизнь. И это угнетает. Наверное, — Артур очищает ситуацию от толстой кожуры эмоциональных надбавок и оставляет Роберту самую суть.
— Возможно, — в голосе врача нет ни уверенности, ни сомнений. Артур только потом узнает, что у всех наркологов такие отстраненные тембры — чтобы не обнадеживать и не добивать одновременно. — Я разговаривал с ним вчера. Ситуация неприятная, но не запущенная. Хорошо, что вы вовремя обратились к специалистам. Я рекомендую полный курс лечения на двадцать восемь дней. А потом ему хорошо бы приезжать ко мне раз в неделю на консультации, поддерживать эффект, грубо говоря.
— Да. Конечно. Обязательно, — обещает Артур, прощается и выходит из кабинета.
Дорога домой приносит облегчение — всё будет хорошо. Мерлин подлечится, мозги встанут на место, токсины выведутся, сознание прояснится. Роберт сказал, что сейчас главное просто механически прервать запой, а дальше молодой организм уже сам. А потом они с Мерлином обязательно придумают, что делать. Найдут ему занятие по душе — иначе быть не может.
Окончательно повеселев, Артур делает радио погромче и гонит по пустому шоссе в город.
Всё будет хорошо. Это точно. Мерлин будет в порядке, Артур уверен. Артур знает Мерлина.
В конце концов он ведь его лабиринт.
Артуру двадцать пять, и это грандиозно. Не в плане жизненных высот, а того размаха, с которым он отмечает свою четверть века. Века, звучит, однако. Солидно. Словно сопричастно ко всему времени мира. Одно дело измерять себя годами, а другое — категориями века.
У Артура всё складывается как нельзя лучше. Сложная, но любимая работа, любимые друзья, красивая девушка и, конечно, Мерлин.
Который пребывает в прекрасном состоянии и расположении духа вот уже семь месяцев.
И сегодня, в свой юбилей, Артур чувствует себя просто королём мира.
Когда ближе к ночи в арендованном пафосном клубе остались самые стойкие, Артур широким жестом предложил всем переместиться в свой коттедж в предместьях Лондона, и празднование вышло на какой-то сверхновый уровень.
Гавейн подарил ему сертификат на прыжок с парашютом на две персоны, и Артур сейчас как раз ищет эту свою вторую персону, которой врач прописал положительные эмоции в неограниченных количествах.
— Артур? — внезапно окликает его Ланс, когда Артур выходит во внутренний двор. — А ты что здесь делаешь?
— Мерлина ищу. Не видел? — Артур заглядывает ему за спину, пытаясь понять, что сам Ланс здесь делает, а потом замечает. — О, Гвен. Привет.
— Привет, — натянуто улыбается та и машет рукой. — Мы тут просто…
— Гвен, — успокаивающе перебивает Артур. — Я не против. Всё нормально, — почти не врёт он. Всё равно ему, а не просто «не против». Они с Гвен расстались тихо и мирно почти год назад, так что какие вообще могут быть претензии?
— О. Это хорошо, — уже более искренне улыбается она. — Вечеринка просто сумасшедшая, — вежливо хвалит Гвен.
— Ага, поэтому вы с нее сбежали. Голубки, — закатывает глаза Артур и снова чувствует себя просто охренительно только оттого, что у кого-то из его близких друзей всё так замечательно. И Ланс, и Гвен заслужили это. Особенно учитывая их предыдущие неудачные влюбленности.
— Кстати, о Мерлине, — словно перехватив эти мысли, Ланс подходит ближе и отводит Артура чуть в сторону. — Как он?
— Нормально, — пожимает плечами Артур и подбирается внутренне, не подавая виду. Это какие-то дикие, степные уровни рефлексов — не подпускать близко никого к Мерлину, когда он безоружен. А тема с его душевным состоянием — самое уязвимое место, куда Артур себя-то неохотно пускает, боясь наследить, натоптать, задеть что-то неосторожно.
— Я слышал, он расстался с этим. Как его.
— С Кайлом, — подсказывает Артур, выгибая бровь, ожидая, куда заведет его этот разговор. — Да. Есть такое. Мерлин у нас очень привередливый.
— У нас, — неверяще и мягко передразнивает Ланс. — Господи, Артур.
— Что?
— У каких еще нас? Он же до основания черепа — твой. И всех своих парней он оставляет потому, что они — не ты.
— Ланс, не начинай, — Артур морщится устало и выдыхает, запрокинув голову. — Я знаю всё, что ты скажешь.
— Смотри, — тот зачесывает волосы назад и стучит себя по лбу. — Надпись видишь? «Не Артур». Он всех так штампует.
— Ланс.
— Да я без обид. Честно. Это было давно и очень по-юношески глупо. Я сейчас счастлив, как никогда, Артур. Гвен потрясающая, — Артур верит: Ланса сдают глаза, насквозь влюбленные и спокойные.
— Поэтому решил и всех вокруг осчастливить? — хмыкает Артур и дружески хлопает его по плечу. — Расслабься. У нас всё нормально.
— Как знаешь, Артур, — тот разводит руками и еле заметно кивает назад. — Ну, ладно. Я пойду.
— Иди-иди, — благословляет Артур и машет рукой Гвен.
Истинно говорят, что любовь и маразм — две стороны одной медали. Влюбленный человек глупеет в секунду, и на все вопросы дает один категоричный ответ — любовь. Нас всех спасет любовь. Попробуй влюбиться — тебе полегчает. Любовь — высшее благо. Как будто в секту заманивает. Серьезно, кажется, если спросить такого бедолагу, что сегодня на завтрак, он незамедлительно отзовется, влажно поблескивая глазами, — любовь.
И Ланса вот угораздило. Выдумал тоже. «Не Артур». Никого Мерлин не штампует — просто пока еще не нашел подходящего человека. Своего. Это ведь как с призванием. Артур ведь такой же в плане отношений. Еще никто пока не стал ему своим. Хотя бы настолько, чтобы задержаться дольше, чем на несколько месяцев. Никто еще не приблизился к Мерлину по уровню восприятия Артура. Никто еще, кроме него, не научился раздражать, смешить, доводить, понимать, подбадривать, помогать, тормошить, подстегивать Артура. Кто-то из его пассий смеется не так, кто-то морщится не так, кто-то не подхватывает старую — на двоих — шутку, кто-то смотрит Артуру в рот и не рискует сказать и слова поперек. У кого-то слишком много дешевой нежности, у кого-то слёз, у кого-то не хватает мозгов, у кого-то смелости.
В общем, никто еще не Мерлин.
Чёрт побери. Чёрт. Чёрт.
Артур ведь их тоже штампует.
Не то чтобы он не знал, что подсознательно ищет кого-то, кого сам и создал, но не думал, что всё настолько плохо.
Артур хлопает себя по карманам в поисках сигарет и понимает, что где-то их продолбал, поэтому он идет на кухню, где в ящике хранятся стратегические запасы.
На кухне обнаруживается Мерлин, сидящий на стуле, в одной руке у него чашка чая, а в другой — какая-то книга. Он не поворачивается на звук шагов, а просто произносит:
— Я уж думал, огнедышащая пасть вечеринки тебя перемолола живьём.
И переворачивает страницу. А Артур смотрит на него со стороны, на то, как он подвернул под себя ногу — опять потом будет ворчать и ныть, что отсидел, — на оттопыренное ухо, за которое он заправляет отросшие волосы беглым жестом, на белую тощую шею, на то, что в чашке плещется чай — потому что Мерлин нашел в себе силы и сам вытащил себя за шкирку из вязкого болота.
Артур смотрит и пытается вспомнить или заново понять, почему тогда, в двадцать один, он так безукоризненно решил, что Мерлина надо отпустить и самому выходить из зоны комфорта. Нет, должны же были быть какие-то здравые соображения у него на этот счет. Для чего он сознательно рассадил их обоих по разным поездам, если они все равно едут в одном направлении?
Конечная. Приехали. Станция Пиздец.
— Я дебил, — просто говорит он. Эта информация привлекает внимание Мерлина, и он даже оборачивается.
— Это все новости на сегодня? — светски интересуется он, усмехаясь в чашку с чаем.
— Надеюсь, — искренне признается Артур. Потому что ему и этих пока — с головой. С той самой головой, которой он не подумал четыре года назад. Это ж надо было, глядя на чёрное, с абсолютной уверенностью брякнуть «белое». Но надо отдать ему должное. Ситуацию он проанализировал безупречно точно. Только выводы сделал противоположные. Пожалуйста, отдайте уже кто-нибудь должное.
Артур с задумчивым интересом смотрит на Мерлина.
— Не расстраивайся, — говорит тот, не подозревая, что следует начать отдавать какое-то там мифическое должное. — Я вот тут читаю «Цветы для Элджернона» — школьная программа, помнишь?
— Не помню, — Артур никогда особо не питал интереса к обязательному школьному минимуму.
— Да. Я тоже только сейчас добрался. Ну в общем. Тут тоже был один дебил — по крайней мере, его таким считали. А потом ничего. Тебя спасет гомеопатическая лоботомия, — обнадеживает его Мерлин и, кажется, словно мысленно примеряет к голове Артура орбитокласт — слишком уж мечтательное у него делается лицо.
— А что, этого дебила из книжки спасла?
— Еще не дочитал, но по общему настроению, подозреваю, что нет. Ни его, ни мышонка.
— Мышонка? — переспрашивает зачем-то Артур, словно время тянет, не придумав пока более или менее сносного плана действий дальше признания своей церебральной дисфункции.
— Ага. Это друг главного героя. Мышонок, который стал тоже очень умным и в считанные секунды проходил лабиринт. И получал кусок сыра в награду. Хотя как по мне — ни черта он не умный.
— Почему?
— Потому, — дергает плечом Мерлин и отхлебывает чай. — Ты знаешь.
Артур знает. Пожалуйста, только не этот разговор снова.
— Потому что самым умным было бы просто не соваться в лабиринт, — все-таки отвечает он, сдаваясь, и Мерлин кивает.
— И ты дебил, — продолжает Артур, подходя ближе и продолжая, не позволяя себя — непременно возмущенно — перебить. — Ты не мышонок, — Артур стоит прямо перед Мерлином, и тот, не глядя, отставляет чашку на стол, сосредоточив все свои миры в одном взгляде на Артура.
— Ты лабиринт, — между строгостью и тоской заканчивает Артур, цепко беря его за руку и вынуждая встать.
У Мерлина на лице одни глаза, он, кажется, забывает дышать ровно и весь — прямой, тонкий, ждущий, замерший. Свой.
Артур смотрит на него, ощущая, как бешено сальтомортирует сердце, пока он стоит, как Труман перед картонной стеной, положив ручку на дверь, за которой начинается один мир и заканчивается другой.
Мерлин открывает рот, и Артур целует его, на опережение, чтобы только не сказал ничего, не испортил, не дал им обоим телепортироваться обратно в самое начало, как при игре на Play Station, когда, при проигрыше, герой снова оказывается на самом первом уровне, если вовремя не сохранился.
Артур не сохранился. И Мерлин тоже. И это хорошо. Потому что сейчас — самое время. Если что-то в дальнейшем пойдет не так — они просто вернутся в этот охренительный момент, когда Артур лезет руками ему под яркую — праздничную, прости господи, — футболку, и Мерлин тут же подается вперед, словно всю жизнь тренировался.
И если Мерлин прав, если они все действительно заложники своих лабиринтов, то, кажется, у Артура мощный Стокгольмский синдром.
продолжение в комментариях