Мозг пейринга
Название: Obsession
Автор: bromancegirl
Бета: Капитан Звездолета.
Оформление: bromancegirl
Пейринг: Брэдли/Колин
Рейтинг: R
Размер: ~2300 слов
Жанр: romance, hurt/comfort
Предупреждение: авторский стиль
Саммари: Иногда, чтобы понять и принять самое простое, нужно пойти сложным путём.
Тема #14. Брэдлин

читать дальше
Колин очнулся.
В лесу. Окровавленный, в изодранной одежде и сильно напуганный. А ещё – с мечом в руках. Он рассеянно повертел оружие в руках, рассматривая, – кажется, тот самый, золотая рукоять и выгравированные руны, - Экскалибур. Колину всегда нравился этот меч, он не упускал случая подержать его, насладиться весом и особой, опасной красотой. Вот только тот, сериальный, был бутафорским, тупым, неправильным. Этот же был самым настоящим мечом, острым, тяжёлым, смертоносным. Колин завороженно наблюдал, как его пальцы очерчивают линию по лезвию – снизу вверх, смазывая кровь. Блеснуло – Колин рассёк воздух.
А потом бессильно осел на землю, положил меч на колени и закрыл глаза, борясь с приступом паники. Стук сердца набатом отдавал в ушах, морозное дыхание жгло и царапало лёгкие, а живот болезненно сжимался. Слегка мутило и хотелось спать. Провалиться в забытье, не видеть того, что происходит вокруг – не признавать внезапно изменившуюся реальность. Которая, однако, была и исчезать не собиралась. Напротив, подступала со всех сторон – шумом деревьев, далёкими раскатами грома в небе, ленивым перекрикиванием ворон.
Колин закутался в изрядно потрёпанную кожаную куртку. Он не помнил ничего связного с того момента, как зашёл в тот бар в Брикстоне. Дальше – рваные образы и расплывчатые ощущения.
Был Брэдли, точно был. Куда ж без Брэдли? Хорошо навеселе, а значит – шумный, вездесущий, чрезмерно активный. Горланил песни и обнимался со всеми желающими, покупал всем выпивку, пошло шутил и заразительно смеялся. Были и другие «рыцари» - типичные мужские посиделки с разговорами о женщинах, машинах, футболе и прочей несущественной чуши, в которой каждый, естественно, мастер.
Колин поёжился от резкого, завывающего в ушах, пробирающего до костей порыва ветра.
Он тоже пил, не так много, как его друг, но разве ему за ним угнаться? Но, в отличие от Брэдли, Колин оставался хмур - лишний на этом празднике жизни. И чем больше пинт в нём было – тем мрачнее он становился. Мысли, разные, но все, как одна, тёмные, роем вились в голове, затуманивали взгляд, кошками скребли на душе. Колин, не отрываясь, наблюдал за безбашенным весельем Брэдли, за его бешеной энергией, рвущейся наружу, за тем, как подрагивал кадык, за перебирающими костеры пальцами, за отблесками ламп в расширенных зрачках, - за Брэдли целиком.
Колин вздрогнул от вновь нахлынувших ощущений.
Ночь наползала со всех сторон, плотным кольцом обнимала, завлекала в свои цепкие объятия, принося с собой сковывающий ужас пополам с горечью. Вот так всё и закончится – в лесу, у чёрта на рогах или на пороге ада, с гудящей головой и ослабленными мышцами. Лечь и лежать, хуже уже не будет. Возвращаться ему некуда.
Колин откинулся на спину.
Он слишком устал. Брэдли был прав – он странный. Не такой. Молчащий, когда надо говорить, и говорящий, когда надо молчать. Пристально изучающий со стороны, невпопад шутящий, привлекающий посторонних и отпугивающий близких. Подверженный меланхолии – до пустого взгляда и односложных ответов. И поэтому в одиночестве ему было комфортнее, проще, привычнее.
Так почему Брэдли постоянно таскает его за собой?
Колин нервно вздохнул и облизал пересохшие губы.
Их связь, мягко говоря, странная. Порочная, нестабильная, шаткая, как хлипкий карточный домик. Тщательно, затаив дыхание, выстроенный методом проб и ошибок, но быстро, в мгновение ока рушащийся от одного неловкого прикосновения или от сметающего всё на своём пути столкновения на одной орбите. И что может быть проще? Что может быть сложнее, когда один делает шаг – второй в панике отступает, выставляя перед собой руки в защитном жесте. А потом спохватывается, что без Брэдли неуютно, и холодно, и неправильно, и как будто лишают чего-то важного, без которого пусто и с которым слишком заполнено; и бежит за ним.
И неудивительно, что там, в туалете бара, тот ловит Колина за руку и тихо спрашивает:
- Что тебе, твою мать, от меня надо?
Брэдли возбуждён – от алкоголя вперемешку с бурным общением, вниманием, жаждой жить, жаждой создавать и жаждой разрушать, от бурления адреналина в крови, от эйфоричного ощущения молодости, силы, от осознания себя собой.
«Turbulent, fleshy, sensual, eating, drinking and breeding,
No sentimentalist, no stander above men and women or apart from
them,
No more modest than immodest.
Unscrew the locks from the doors!
Unscrew the doors themselves from their jambs!»* - всплывает у Колина в голове. Это его любимая игра – ассоциировать что-либо с Брэдли.
- "Да, в общем-то, надо слишком много, поэтому, наверное и ничего", – он пожимает плечами, и не говоря ни слова, разворачивается и выходит. Слишком громко хлопает дверь, он вздрагивает, но не оборачивается, почти бегом убираясь из этого места. Ничего особенного, думает Колин, бредя дальше по улице, только ещё немного любви, светлой, тёплой, умиротворяющий. Но он не достоин её, думает Колин, по крайней мере, пока сам не сможет ответить чем-то существеннее, чем искалеченное однобокое чувство, гложущее его самого.
Колин усмехнулся мелькающим под опущенными веками образам, раскинул руки и ноги на мёрзлой земле.
Алкоголь выветривается, и он решает, что ещё не готов столкнулся с трезвой реальностью, в которой он не трагический герой, потрёпанный суровой судьбой, а очередной глупый неудачник. И сворачивает в первое попавшееся заведение, где темно, шумно и прокурено – то, что нужно сейчас.
Он пьёт неразбавленный виски и что-то курит, одну за одной, до хрипа в лёгких, долгими затяжками, выдыхая тяжёлый дым через раз. Какие-то люди то подсаживаются к нему, то вдруг куда-то исчезают, чудится лёгкое похлопывание по плечу, кто-то предлагает ещё выпить.
Колин резко открыл глаза и сел.
- Слушай, парень, а ты?...
Какая разница, кто он. Один из праздношатающейся толпы, один из семи миллиардов, один из вас. Красивый и некрасивый одновременно, счастливо-несчастливый, нашедший и всё ещё в поисках себя. Такой же, как все, разбитый, раздавленный, с раскуроченным тёркой сердцем, с обожженными лёгкими и мозолями на руках. С ярко-сияющей неоновыми вывесками пустотой в глазах.
Колин поёжился.
Потом - бег, и мостовая расплывается, фонари слепят глаза, а прохожие так и норовят врезаться в него. Колин падает и раздирает колено, но боли нет, не больше обычной, поселившейся в животе недели назад, – есть лишь удивлённый взгляд на собственную кровь, - и дальше снова бежать. Вперёд, туда, к нему, и плевать на всё. Прижаться к желанному телу, вдохнуть запах алкоголя и пота, потереться носом о щетину, почувствовать дрожь и услышать короткий вдох. Один раз, ещё один раз.
А дальше – окончательный провал. Видимо, не добежал.
Главного, осознал Колин, мы так и не поняли – собственно, какого чёрта?
Что произошло, и где он вообще?
Впрочем, настойчиво подсказывало подсознание, всё равно – лишь бы выбраться.
Голова кружилась, и Колин судорожно ловил ртом воздух.

Земля под ним зашаталась, нетвёрдая почва, скособоченная планета, носившая его счастливо-несчастливых двадцать шесть лет, казалось, окончательно раскололась. Скоро его накроет раскалённой лавой, одно недолгое падание вниз – и всё. Умереть – не страшно, страшно умереть просто так.
Он хочет жить, внезапно понимает Колин. Пусть без Брэдли, пусть до гробовой доски один, пусть непонятый и непринятый, но жить. Отчаянно цепляться за ускользающую ткань бытия, лелеять светлые воспоминания, хранить памятные вещи и да, бежать, бежать вперёд, не оглядываясь.
Колин вскакивает на ноги и резко стартует, по-прежнему сжимая меч в одной руке. Сейчас он скорее расстанется с левой рукой, чем с ним. Бежать! Кроссовки утопают в хлюпающей земле и промокают, стесняя движение, и Колин падает на колени, но встаёт, цепляясь за ветку, и снова бежит, перепрыгивая через корни деревьев.
Гармонии с собой он достигнет потом.
Дорога кажется знакомой до стёртых в кровь ног и изодранных рук. Сколько раз он здесь пробегал, проезжал, проходил, проносили его здесь, в конце концов, сколько раз?
Всё вставало на свои места, обречённость принимала очертания предназначения, неуклюжесть – особую внутреннюю грацию, непонятость - избранностью. Он не Колин и никогда им не был, он Мерлин, могущественный маг и верный слуга, созданный, что бы служить великому королю.
Слова сами складывались, и ему не надо было прикладывать никаких усилий. Он знал их всегда, и стоило только захотеть – они всплывали в голове сами, будто были на низком старте, готовые в любой момент выплеснуться. Курок был взведён, одно его желание - и судьба настигнет, накроет с головой. Они вырывались низкими горловыми звуками, прорезали туманную, скручивающуюся спиралью картинку-паззл вокруг. Кусочки один за другим складывались в правильную последовательность, очерёдность поступков и событий - в корне неправильно-верных решений.
И Колин не удивился, когда Великий Дракон откликнулся на зов. А как же иначе? По-другому он просто не мог. Прилетел, шумно хлопая крыльями, мягко спланировал на поляну, дыхнул пламенем и застыл, как изваяние.
Колин удовлетворённо выдохнул.
В чудо верить – никогда не поздно. Там, посреди загазованного, захламлённого, забитого шлаками индустриального мира, он забыл о самом важном. Калейдоскоп масок, образов и людей-однодневок захватил его, запутал мысли, загнал в тупик. Откуда он нашел дверь.
- Килгарра!
Но Дракон не ответил.
- Мне нужно вернуться в Камелот! Помоги мне!
Дракон хранил молчание.
- Ну же! Я приказываю тебе!
Дракон не шелохнулся.
Колин в сердцах кинул в него меч. Как же так! Он должен! Он не слушается!
Дракон таял.
Едва собранный мир рушился на глазах, Колин застонал и схватился на живот. Он хочет вернуться. К Артуру или Брэдли, ему всё равно, ведь по сути, для него – это один человек. Он должен быть рядом с ним. Нужный или ненужный – не важно. Просто быть рядом, ходить по одной земле. Греться в лучах его тепла и ловить каждую улыбку, широкую и искреннюю, кривую и ехидную, вымученную и уставшую. Только с ним на извилистой тропинке жизни, чуть позади, готовый прикрыть со спины и поймать в случае падения.
Вся магия Мерлина, вся любовь Колина – только для него.
Так почему же он не может вернуться к нему?
- Хорошо, я понял, - прохрипел Колин. – Я всё понял. Но ты не можешь ослушаться меня! Я твой повелитель! И я хочу к нему! – сил не оставалось, они покидали его, голова кружилась, но он боролся.
- Колин, ты придурок! – неожиданно отозвался Килгарра, выходя из оцепенения, голосом Брэдли. И Колин опустил руки. Закрыл глаза.
Это конец.

В следующий раз он проснулся на каком-то мягком, рывками раскачивающемся, диване и долго рассматривал серый потолок, считая трещины. В голове клубился и бурлил плотный вязкий смог, в горлу подступала тошнота, невыносимо ломило в шее. А мысли, мысли путались, одна не реальнее, абсурднее других, наскакивали друг на друга, и Колин растерялся. Лес, Дракон, Экскалибур - Колин застонал.
Он же не мог в самом деле всё это сделать? Или мог? Что он мог или не мог. И что вообще было реальным из тех неярких, размытых картинок, вспыхивающих перед глазами и тамтамами бьющих в ушах, а что сфабриковало коварное, воспалённое воображение, раздраконенное алкоголем, табачным дымом, извечной бессонницей и лихорадочной жаждой деятельности.
Его качало, выбрасывало в открытый океан, мотало по волнам и жарило заживо под безжалостным, палящем солнцем. Он умирал от привкуса соли на языке.
Пока он окончательно не пришёл в себя.
Диван больше не качало, и Колин воспринял это как хороший знак.
Но на этом небеса решили, что хватит с него их благосклонности, потому что и диван, и потолок в трещинах, и вся квартира принадлежали Брэдли. Брэдли Джеймсу, который как раз появился в дверном проёме и застыл – с немым укором в глазах, сожалением на лице, самозащитой в позе. Он – готовый к прыжку зверь, к атаке – воин, к яростной борьбе за собственное душевное здоровье – человек.
И Колин не имел никакого права, не сейчас, когда он исчерпал лимит доверия, симпатии, похерил все тёплые чувства, которые ему так заботливо принесли и положили у ног, преданно заглядывая в глаза. Но он лишь слабый человек, подверженный своим собственным демонам и страстям. А Брэдли… Брэдли же, по всей видимости, нашёл его, пьяного, разбитого и дезориентированного ночью, не бросил, не оставил, привёл к себе, укутал, убаюкал теплом своего жилища.
Да, по-хорошему, Колину следовало бы пройти мимо, ни в коему случае не задеть плечом, отвести взгляд, а потом уйти – из квартиры и из жизни, прочь, возвести вновь по кирпичику стену отчуждённости, завесу молчания, стеклянный купол, где он мог бы в своё удовольствие вариться в острых, удушающих эмоциях. А при выходе наружу, он снова был бы милый, добрый, приветливый, улыбался бы и сиял. И никто никогда бы не узнал, что внутри у него пепелище.
Никто, кроме Брэдли.
Поэтому Колин тихо шепчет «Спасибо» на пороге ванной, и в этом слове всё – все невысказанные обиды, все сокровенные слова, все признания и откровения, всё то, что никак невозможно загнать в рамки букв, слогов, слов, предложений. И одного этого «спасибо», безусловно, мало. Катастрофически мало, но Брэдли понимает. Каким-то фантастическим чудом, какой-то чёртовой магией, каким-то мифическим шестым чувством – понимает.
И принимает.
Правила игры или невозможность выразиться, низменные слабости и возвышенные стремления. Под потрескавшимся потолком, заменяющим бесконечное небо, который, однако, может засвидетельствовать это неожиданное, ожидаемое откровение, Брэдли просто протягивает руку.
Колин будет бежать, Брэдли будет его держать.
За ладонь, переплетая пальцы, в удушающих крепких объятиях, на цепи, если понадобится, или ласково - заботой, терпением, вниманием.
Или за волосы, под ржавыми струями воды, стекающими по их обнажённым телам, смывающими с них пот и усталость, и пачкающими, клеймящими их этим воскресным полуднем.
Брэдли будет.
За волосы, в сторону, обнажая беззащитную шею – и целовать, целовать, целовать, кусать до коротких вскриков и зализывать до низких стонов. Прижимать к себе, зажимать между собой и белым кафелем, впечатывать, впечатываться, проявлять власть, показывать силу – так, как нужно, так, как необходимо, игнорируя все протесты, навязывать свои правила.
Царапать ногтями рёбра, чтобы Колин прогибался, выгибался, подставлялся – доверял. Себя. Массировать мелко подрагивающий живот, успокаивать так и не вырвавшиеся сухие рыдания, унимать нервную дрожь и вызывать дрожь на грани. На грани возбуждения, на грани срыва, на краю скалы, вниз и вверх, в смешивающийся водоворот воды и воздуха.
Раздвигать ногой бёдра, расставляя точки над i, оглаживать, проникать, ласкать пальцами до покраснения и невнятного, заполошного бормотания, бессвязного, какого-то судорожного, - и отвлечься, на секунду всего отвлечься, чуть отступить, слепо шаря рукой по полкам.
Чтобы почувствовать такое же, зеркальное его предыдущему, движение на себе, не проникающее, но надавливающее, и взгляд – предлагающий, спрашивающий разрешения.
- Нет, не сейчас, - твёрдо говорит Брэдли.
Колин кивает и закрывает глаза, послушно позволяя развернуть, впечатать, взять. Он выгибается, опирается ладонями на мокрую стену, ему скользко и неудобно, но он знает, что не упадёт, пока руки Брэдли на нём, крепкие и властные, и он сам в нём, растягивая, раскрывая себе и миру, наполняя изнутри, от низа живота вверх, к солнечному сплетению.
Брэдли движется, Колин около него упирается до побелевших костяшек, склоняет голову, сводит от напряжения лопатки – и ржавые подтёки стекают по его спине. Брэдли с нажимом проводит рукой по его пояснице, заставляя, прося, умоляя расслабиться, смахивает грязные капли, - и получает долгожданный отклик.
Брэдли движется, ровными, сильными толчками, и Колин под ним успокаивается.
Колин будет бежать. Брэдли будет держать.
Колин очнулся.
___
*У Колина в голове всплывают строки из стихотворения Уолта Уитмена "Песня о себе".
Перевод: "Буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий, рождающий,
Не слишком чувствителен, не ставлю себя выше других или в стороне от других,
И бесстыдный и стыдливый равно.
Прочь затворы дверей!
И самые двери долой с косяков!"
Но автор рекомендует читать, если захочется, в оригинале.
Автор: bromancegirl
Бета: Капитан Звездолета.
Оформление: bromancegirl
Пейринг: Брэдли/Колин
Рейтинг: R
Размер: ~2300 слов
Жанр: romance, hurt/comfort
Предупреждение: авторский стиль
Саммари: Иногда, чтобы понять и принять самое простое, нужно пойти сложным путём.
Тема #14. Брэдлин

читать дальше

Колин очнулся.
В лесу. Окровавленный, в изодранной одежде и сильно напуганный. А ещё – с мечом в руках. Он рассеянно повертел оружие в руках, рассматривая, – кажется, тот самый, золотая рукоять и выгравированные руны, - Экскалибур. Колину всегда нравился этот меч, он не упускал случая подержать его, насладиться весом и особой, опасной красотой. Вот только тот, сериальный, был бутафорским, тупым, неправильным. Этот же был самым настоящим мечом, острым, тяжёлым, смертоносным. Колин завороженно наблюдал, как его пальцы очерчивают линию по лезвию – снизу вверх, смазывая кровь. Блеснуло – Колин рассёк воздух.
А потом бессильно осел на землю, положил меч на колени и закрыл глаза, борясь с приступом паники. Стук сердца набатом отдавал в ушах, морозное дыхание жгло и царапало лёгкие, а живот болезненно сжимался. Слегка мутило и хотелось спать. Провалиться в забытье, не видеть того, что происходит вокруг – не признавать внезапно изменившуюся реальность. Которая, однако, была и исчезать не собиралась. Напротив, подступала со всех сторон – шумом деревьев, далёкими раскатами грома в небе, ленивым перекрикиванием ворон.
Колин закутался в изрядно потрёпанную кожаную куртку. Он не помнил ничего связного с того момента, как зашёл в тот бар в Брикстоне. Дальше – рваные образы и расплывчатые ощущения.
Был Брэдли, точно был. Куда ж без Брэдли? Хорошо навеселе, а значит – шумный, вездесущий, чрезмерно активный. Горланил песни и обнимался со всеми желающими, покупал всем выпивку, пошло шутил и заразительно смеялся. Были и другие «рыцари» - типичные мужские посиделки с разговорами о женщинах, машинах, футболе и прочей несущественной чуши, в которой каждый, естественно, мастер.
Колин поёжился от резкого, завывающего в ушах, пробирающего до костей порыва ветра.
Он тоже пил, не так много, как его друг, но разве ему за ним угнаться? Но, в отличие от Брэдли, Колин оставался хмур - лишний на этом празднике жизни. И чем больше пинт в нём было – тем мрачнее он становился. Мысли, разные, но все, как одна, тёмные, роем вились в голове, затуманивали взгляд, кошками скребли на душе. Колин, не отрываясь, наблюдал за безбашенным весельем Брэдли, за его бешеной энергией, рвущейся наружу, за тем, как подрагивал кадык, за перебирающими костеры пальцами, за отблесками ламп в расширенных зрачках, - за Брэдли целиком.
Колин вздрогнул от вновь нахлынувших ощущений.
Ночь наползала со всех сторон, плотным кольцом обнимала, завлекала в свои цепкие объятия, принося с собой сковывающий ужас пополам с горечью. Вот так всё и закончится – в лесу, у чёрта на рогах или на пороге ада, с гудящей головой и ослабленными мышцами. Лечь и лежать, хуже уже не будет. Возвращаться ему некуда.
Колин откинулся на спину.
Он слишком устал. Брэдли был прав – он странный. Не такой. Молчащий, когда надо говорить, и говорящий, когда надо молчать. Пристально изучающий со стороны, невпопад шутящий, привлекающий посторонних и отпугивающий близких. Подверженный меланхолии – до пустого взгляда и односложных ответов. И поэтому в одиночестве ему было комфортнее, проще, привычнее.
Так почему Брэдли постоянно таскает его за собой?
Колин нервно вздохнул и облизал пересохшие губы.
Их связь, мягко говоря, странная. Порочная, нестабильная, шаткая, как хлипкий карточный домик. Тщательно, затаив дыхание, выстроенный методом проб и ошибок, но быстро, в мгновение ока рушащийся от одного неловкого прикосновения или от сметающего всё на своём пути столкновения на одной орбите. И что может быть проще? Что может быть сложнее, когда один делает шаг – второй в панике отступает, выставляя перед собой руки в защитном жесте. А потом спохватывается, что без Брэдли неуютно, и холодно, и неправильно, и как будто лишают чего-то важного, без которого пусто и с которым слишком заполнено; и бежит за ним.
И неудивительно, что там, в туалете бара, тот ловит Колина за руку и тихо спрашивает:
- Что тебе, твою мать, от меня надо?
Брэдли возбуждён – от алкоголя вперемешку с бурным общением, вниманием, жаждой жить, жаждой создавать и жаждой разрушать, от бурления адреналина в крови, от эйфоричного ощущения молодости, силы, от осознания себя собой.
«Turbulent, fleshy, sensual, eating, drinking and breeding,
No sentimentalist, no stander above men and women or apart from
them,
No more modest than immodest.
Unscrew the locks from the doors!
Unscrew the doors themselves from their jambs!»* - всплывает у Колина в голове. Это его любимая игра – ассоциировать что-либо с Брэдли.
- "Да, в общем-то, надо слишком много, поэтому, наверное и ничего", – он пожимает плечами, и не говоря ни слова, разворачивается и выходит. Слишком громко хлопает дверь, он вздрагивает, но не оборачивается, почти бегом убираясь из этого места. Ничего особенного, думает Колин, бредя дальше по улице, только ещё немного любви, светлой, тёплой, умиротворяющий. Но он не достоин её, думает Колин, по крайней мере, пока сам не сможет ответить чем-то существеннее, чем искалеченное однобокое чувство, гложущее его самого.
Колин усмехнулся мелькающим под опущенными веками образам, раскинул руки и ноги на мёрзлой земле.
Алкоголь выветривается, и он решает, что ещё не готов столкнулся с трезвой реальностью, в которой он не трагический герой, потрёпанный суровой судьбой, а очередной глупый неудачник. И сворачивает в первое попавшееся заведение, где темно, шумно и прокурено – то, что нужно сейчас.
Он пьёт неразбавленный виски и что-то курит, одну за одной, до хрипа в лёгких, долгими затяжками, выдыхая тяжёлый дым через раз. Какие-то люди то подсаживаются к нему, то вдруг куда-то исчезают, чудится лёгкое похлопывание по плечу, кто-то предлагает ещё выпить.
Колин резко открыл глаза и сел.
- Слушай, парень, а ты?...
Какая разница, кто он. Один из праздношатающейся толпы, один из семи миллиардов, один из вас. Красивый и некрасивый одновременно, счастливо-несчастливый, нашедший и всё ещё в поисках себя. Такой же, как все, разбитый, раздавленный, с раскуроченным тёркой сердцем, с обожженными лёгкими и мозолями на руках. С ярко-сияющей неоновыми вывесками пустотой в глазах.
Колин поёжился.
Потом - бег, и мостовая расплывается, фонари слепят глаза, а прохожие так и норовят врезаться в него. Колин падает и раздирает колено, но боли нет, не больше обычной, поселившейся в животе недели назад, – есть лишь удивлённый взгляд на собственную кровь, - и дальше снова бежать. Вперёд, туда, к нему, и плевать на всё. Прижаться к желанному телу, вдохнуть запах алкоголя и пота, потереться носом о щетину, почувствовать дрожь и услышать короткий вдох. Один раз, ещё один раз.
А дальше – окончательный провал. Видимо, не добежал.
Главного, осознал Колин, мы так и не поняли – собственно, какого чёрта?
Что произошло, и где он вообще?
Впрочем, настойчиво подсказывало подсознание, всё равно – лишь бы выбраться.
Голова кружилась, и Колин судорожно ловил ртом воздух.

Земля под ним зашаталась, нетвёрдая почва, скособоченная планета, носившая его счастливо-несчастливых двадцать шесть лет, казалось, окончательно раскололась. Скоро его накроет раскалённой лавой, одно недолгое падание вниз – и всё. Умереть – не страшно, страшно умереть просто так.
Он хочет жить, внезапно понимает Колин. Пусть без Брэдли, пусть до гробовой доски один, пусть непонятый и непринятый, но жить. Отчаянно цепляться за ускользающую ткань бытия, лелеять светлые воспоминания, хранить памятные вещи и да, бежать, бежать вперёд, не оглядываясь.
Колин вскакивает на ноги и резко стартует, по-прежнему сжимая меч в одной руке. Сейчас он скорее расстанется с левой рукой, чем с ним. Бежать! Кроссовки утопают в хлюпающей земле и промокают, стесняя движение, и Колин падает на колени, но встаёт, цепляясь за ветку, и снова бежит, перепрыгивая через корни деревьев.
Гармонии с собой он достигнет потом.
Дорога кажется знакомой до стёртых в кровь ног и изодранных рук. Сколько раз он здесь пробегал, проезжал, проходил, проносили его здесь, в конце концов, сколько раз?
Всё вставало на свои места, обречённость принимала очертания предназначения, неуклюжесть – особую внутреннюю грацию, непонятость - избранностью. Он не Колин и никогда им не был, он Мерлин, могущественный маг и верный слуга, созданный, что бы служить великому королю.
Слова сами складывались, и ему не надо было прикладывать никаких усилий. Он знал их всегда, и стоило только захотеть – они всплывали в голове сами, будто были на низком старте, готовые в любой момент выплеснуться. Курок был взведён, одно его желание - и судьба настигнет, накроет с головой. Они вырывались низкими горловыми звуками, прорезали туманную, скручивающуюся спиралью картинку-паззл вокруг. Кусочки один за другим складывались в правильную последовательность, очерёдность поступков и событий - в корне неправильно-верных решений.
И Колин не удивился, когда Великий Дракон откликнулся на зов. А как же иначе? По-другому он просто не мог. Прилетел, шумно хлопая крыльями, мягко спланировал на поляну, дыхнул пламенем и застыл, как изваяние.
Колин удовлетворённо выдохнул.
В чудо верить – никогда не поздно. Там, посреди загазованного, захламлённого, забитого шлаками индустриального мира, он забыл о самом важном. Калейдоскоп масок, образов и людей-однодневок захватил его, запутал мысли, загнал в тупик. Откуда он нашел дверь.
- Килгарра!
Но Дракон не ответил.
- Мне нужно вернуться в Камелот! Помоги мне!
Дракон хранил молчание.
- Ну же! Я приказываю тебе!
Дракон не шелохнулся.
Колин в сердцах кинул в него меч. Как же так! Он должен! Он не слушается!
Дракон таял.
Едва собранный мир рушился на глазах, Колин застонал и схватился на живот. Он хочет вернуться. К Артуру или Брэдли, ему всё равно, ведь по сути, для него – это один человек. Он должен быть рядом с ним. Нужный или ненужный – не важно. Просто быть рядом, ходить по одной земле. Греться в лучах его тепла и ловить каждую улыбку, широкую и искреннюю, кривую и ехидную, вымученную и уставшую. Только с ним на извилистой тропинке жизни, чуть позади, готовый прикрыть со спины и поймать в случае падения.
Вся магия Мерлина, вся любовь Колина – только для него.
Так почему же он не может вернуться к нему?
- Хорошо, я понял, - прохрипел Колин. – Я всё понял. Но ты не можешь ослушаться меня! Я твой повелитель! И я хочу к нему! – сил не оставалось, они покидали его, голова кружилась, но он боролся.
- Колин, ты придурок! – неожиданно отозвался Килгарра, выходя из оцепенения, голосом Брэдли. И Колин опустил руки. Закрыл глаза.
Это конец.

В следующий раз он проснулся на каком-то мягком, рывками раскачивающемся, диване и долго рассматривал серый потолок, считая трещины. В голове клубился и бурлил плотный вязкий смог, в горлу подступала тошнота, невыносимо ломило в шее. А мысли, мысли путались, одна не реальнее, абсурднее других, наскакивали друг на друга, и Колин растерялся. Лес, Дракон, Экскалибур - Колин застонал.
Он же не мог в самом деле всё это сделать? Или мог? Что он мог или не мог. И что вообще было реальным из тех неярких, размытых картинок, вспыхивающих перед глазами и тамтамами бьющих в ушах, а что сфабриковало коварное, воспалённое воображение, раздраконенное алкоголем, табачным дымом, извечной бессонницей и лихорадочной жаждой деятельности.
Его качало, выбрасывало в открытый океан, мотало по волнам и жарило заживо под безжалостным, палящем солнцем. Он умирал от привкуса соли на языке.
Пока он окончательно не пришёл в себя.
Диван больше не качало, и Колин воспринял это как хороший знак.
Но на этом небеса решили, что хватит с него их благосклонности, потому что и диван, и потолок в трещинах, и вся квартира принадлежали Брэдли. Брэдли Джеймсу, который как раз появился в дверном проёме и застыл – с немым укором в глазах, сожалением на лице, самозащитой в позе. Он – готовый к прыжку зверь, к атаке – воин, к яростной борьбе за собственное душевное здоровье – человек.
И Колин не имел никакого права, не сейчас, когда он исчерпал лимит доверия, симпатии, похерил все тёплые чувства, которые ему так заботливо принесли и положили у ног, преданно заглядывая в глаза. Но он лишь слабый человек, подверженный своим собственным демонам и страстям. А Брэдли… Брэдли же, по всей видимости, нашёл его, пьяного, разбитого и дезориентированного ночью, не бросил, не оставил, привёл к себе, укутал, убаюкал теплом своего жилища.
Да, по-хорошему, Колину следовало бы пройти мимо, ни в коему случае не задеть плечом, отвести взгляд, а потом уйти – из квартиры и из жизни, прочь, возвести вновь по кирпичику стену отчуждённости, завесу молчания, стеклянный купол, где он мог бы в своё удовольствие вариться в острых, удушающих эмоциях. А при выходе наружу, он снова был бы милый, добрый, приветливый, улыбался бы и сиял. И никто никогда бы не узнал, что внутри у него пепелище.
Никто, кроме Брэдли.
Поэтому Колин тихо шепчет «Спасибо» на пороге ванной, и в этом слове всё – все невысказанные обиды, все сокровенные слова, все признания и откровения, всё то, что никак невозможно загнать в рамки букв, слогов, слов, предложений. И одного этого «спасибо», безусловно, мало. Катастрофически мало, но Брэдли понимает. Каким-то фантастическим чудом, какой-то чёртовой магией, каким-то мифическим шестым чувством – понимает.
И принимает.
Правила игры или невозможность выразиться, низменные слабости и возвышенные стремления. Под потрескавшимся потолком, заменяющим бесконечное небо, который, однако, может засвидетельствовать это неожиданное, ожидаемое откровение, Брэдли просто протягивает руку.
Колин будет бежать, Брэдли будет его держать.
За ладонь, переплетая пальцы, в удушающих крепких объятиях, на цепи, если понадобится, или ласково - заботой, терпением, вниманием.
Или за волосы, под ржавыми струями воды, стекающими по их обнажённым телам, смывающими с них пот и усталость, и пачкающими, клеймящими их этим воскресным полуднем.
Брэдли будет.
За волосы, в сторону, обнажая беззащитную шею – и целовать, целовать, целовать, кусать до коротких вскриков и зализывать до низких стонов. Прижимать к себе, зажимать между собой и белым кафелем, впечатывать, впечатываться, проявлять власть, показывать силу – так, как нужно, так, как необходимо, игнорируя все протесты, навязывать свои правила.
Царапать ногтями рёбра, чтобы Колин прогибался, выгибался, подставлялся – доверял. Себя. Массировать мелко подрагивающий живот, успокаивать так и не вырвавшиеся сухие рыдания, унимать нервную дрожь и вызывать дрожь на грани. На грани возбуждения, на грани срыва, на краю скалы, вниз и вверх, в смешивающийся водоворот воды и воздуха.
Раздвигать ногой бёдра, расставляя точки над i, оглаживать, проникать, ласкать пальцами до покраснения и невнятного, заполошного бормотания, бессвязного, какого-то судорожного, - и отвлечься, на секунду всего отвлечься, чуть отступить, слепо шаря рукой по полкам.
Чтобы почувствовать такое же, зеркальное его предыдущему, движение на себе, не проникающее, но надавливающее, и взгляд – предлагающий, спрашивающий разрешения.
- Нет, не сейчас, - твёрдо говорит Брэдли.
Колин кивает и закрывает глаза, послушно позволяя развернуть, впечатать, взять. Он выгибается, опирается ладонями на мокрую стену, ему скользко и неудобно, но он знает, что не упадёт, пока руки Брэдли на нём, крепкие и властные, и он сам в нём, растягивая, раскрывая себе и миру, наполняя изнутри, от низа живота вверх, к солнечному сплетению.
Брэдли движется, Колин около него упирается до побелевших костяшек, склоняет голову, сводит от напряжения лопатки – и ржавые подтёки стекают по его спине. Брэдли с нажимом проводит рукой по его пояснице, заставляя, прося, умоляя расслабиться, смахивает грязные капли, - и получает долгожданный отклик.
Брэдли движется, ровными, сильными толчками, и Колин под ним успокаивается.
Колин будет бежать. Брэдли будет держать.
Колин очнулся.
___
*У Колина в голове всплывают строки из стихотворения Уолта Уитмена "Песня о себе".
Перевод: "Буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий, рождающий,
Не слишком чувствителен, не ставлю себя выше других или в стороне от других,
И бесстыдный и стыдливый равно.
Прочь затворы дверей!
И самые двери долой с косяков!"
Но автор рекомендует читать, если захочется, в оригинале.
@темы: Merlin's team, Фик, Arthur/Merlin OTP fest 2013, R
Артур на баннере очень решительно настроен -)
Спасибо!
Бесконечная благодарность автору! Браво!
Nomi-Nomi, Спасибо
Arimanels, ух ты! Какой комментарий! Мои филины
автор
я вижу качественное исполнение, любовно продуманные строки во вполне классическом изложении - авторский стиль как здесь идентифицировать, да ещё и как предупреждение? получается типа что *бойтесь! под катом отличный текст!*))
За комплименты спасибо
Спасибо! За такую вещь, которая не отпускает. Здесь крик души как Колина, так и автора, и даже читателей. Здорово. Понравилось, автор, вы молодец! Не похоже ни на что, написанное на фесте, на этом тура ранее)) В конце так и хочется завопить - дальше, дальше, как же так, как они там, как?
И очень правильный банер - побитый жизнью и собой Колин, и уверенный, наверняка осознавший все равньше и не загонявшийся подобными метаниями Брэдли. и туманные атмосферные разделители... спасибо!))
Фик писался в два этапа - чтобы переосмыслить и понять. Для меня это что-то из разряда "несбывшегося".
А дальше, я надеюсь всё же, будет всё хорошо
Спасибо вам за потрясающий отзыв.
После деанона завалю сердечками))
_lumos_, мне очень приятно)))
Спасибо за отзывы.
А.
Что может быть сложнее, когда один делает шаг – второй в панике отступает, выставляя перед собой руки в защитном жесте.
Или вот эта, Колин для меня ощущается именно таким
возвести вновь по кирпичику стену отчуждённости, завесу молчания, стеклянный купол, где он мог бы в свое удовольствие вариться в острых, удушающих эмоциях. А при выходе наружу, он снова был бы милый, добрый, приветливый, улыбался бы и сиял.
А ещё он, как и все гениальные люди, далеко не душка. Другое дело, что этот мой хэдканон редко разделяют.
Да и Брэдлин мне видится далеко не безоблачным, не простым и частенько болезненным.
В общем, ещё раз вам спасибо! - за отзыв, беседу и общий хэдканон.
И вам спасибо за замечательный фик
И ещё, автор, вы сущий хитрец. Наверняка же специально написали это предупреждение про стиль, чтобы все внимательно вчитывались
И Колин такой вполне мог бы быть. Легко верю в то, что, как перфекционист, он может заниматься подобным самоедством, вечно сомневаться в том, что его действительно любят и что он этого заслуживает.
Колин в моей голове - невероятно сложный человек. Эта его вечная маска "очаровательнейшего и милейшего мальчика" - не верю я в неё. Но белой завистью завидую, как он умеет её держать)
А ещё он, как и все гениальные люди, далеко не душка. Другое дело, что этот мой хэдканон редко разделяют.
Да и Брэдлин мне видится далеко не безоблачным, не простым и частенько болезненным.
Вот я как раз всегда представляла Брэдлин таким флаффным и безоблачным, но в последнее время допускаю и примерно такое видение, как вы говорите... Потому что уж действительно слишком Колин белый и пушистый. Либо он святой во плоти, либо простой смертный с кучей тараканов в голове (которые, кмк, частично видны в его выборе ролей). И вот тексты, подобные вашему, делают своё тёмное дело и постепенно убеждают меня во втором.
Думаю, я ещё не раз его перечитаю.
Да, я коварный
Рада, что удалось хотя бы частично реализовать ваше желание про ау - всегда здорово, когда удаётся сделать что-то такое для человека)))
Уолт Уитмен - отдельная часть моей жизни, и я никак, ну никак не могла не использовать его, потому что это уже где-то в подкорке.
И Колин такой вполне мог бы быть. Легко верю в то, что, как перфекционист, он может заниматься подобным самоедством, вечно сомневаться в том, что его действительно любят и что он этого заслуживает.
Автор честно нашёл себе своего "Колина" в своём окружении, подставлял к нему разные события и анализировал, как бы тот сделал)
Большие объёмы, конечно, воспринимались бы сложно, ну а тут - то, что доктор прописал. И образно, и чувственно.
Слава богам, большие объёмы пока мне не доступны)
Думаю, я ещё не раз его перечитаю.