Название: Иди. Я буду.
Автор: Arthur's Team
Бета: Arthur's Support Team
Оформление: Arthur's Team
Персонажи: Артур/Мерлин
Рейтинг: hard!R
Жанр: angst, UST, hurt/comfort
Размер: ~16350
Саммари: "У Артура, должно быть, аллергия на книжную пыль, безвыходные ситуации и умирающего Мерлина".
Предупреждения: ООС, авторский стиль и пунктуация, Лана Дель Рей,
спойлерысмерть персонажа, реинкарнация Тема: канон-ангст (1-а)
Ладно.
Теперь, спустя две недели, Артур может признать — он был не в себе. Он, некоторым образом, умирал, вообще-то, — по крайней мере, точно собирался. А умирать, обиженным на целый свет в целом и Мерлина в частности, как-то не хотелось. Не по-королевски это.
К тому же, тратить время, неумолимо утекающее, как кровь из так и не закрывшейся раны в боку, на выяснение отношений, склоки, крики, ругань и стылые обвинения — это, по меньшей мере, глупо.
Им обоим было, что сказать друг другу, — словно заплатить за все эти годы молчания словесными монетами. Артур так точно Мерлина просто озолотил.
Теперь же, когда прошло почти полмесяца с того момента, как Мерлину все-таки удалось его вытащить с того света, у Артура масса претензий. Мерлин говорит, что это просто неслыханная неблагодарность, да что он понимает, конечно.
— Артур, мы уже тысячу раз это обсуждали. И ты, позволь напомнить, не возражал особо, когда я полтора часа колдовал над тобой, чтобы ты не умер трагически и непременно красиво на моих руках — почему ты, кстати, постоянно пытаешься это сделать именно у меня на руках? — с любопытством зевает Мерлин, по-хозяйски рассевшись на кровати Артура. Он теперь почему-то постоянно ошивается в его покоях. Беспокоит.
— Не знаю. Может быть, потому, что только твоя болтовня усыпляет меня насмерть? — предполагает Артур, цепляя со стола большое красное яблоко, будто заботливо укутанное тканью флага Камелота, и направляется к своей кровати. — Проваливай отсюда, — командует он Мерлину, вольготно разваливаясь на своей, между прочим, постели.
— Эй, а что случилось с «Мне жааааль, что я так обращался с тобоооой»? — передразнивает он, неохотно отодвигаясь на самый край.
— Вообще-то, я умирал, — возмущенно напоминает ему Артур, щедро кусая гладкий яркий бок яблока и чувствуя, как по языку растекается сочная, с кислинкой, сладость.
— Как ты надоел уже со своей смертью, — морщится Мерлин, неодобрительно глядя на него вполоборота. — Спекуляции на тему собственной кончины — это, как минимум, низко и пошло, а как максимум — перестали действовать уже спустя пару дней.
Артур смотрит на него и немного жалеет, что только что начал есть яблоко, а то запустил бы в Мерлина с чистой совестью.
— Ты не можешь так разговаривать со мной, — приличия ради говорит он в итоге. Традиции нарушать нельзя. Но они оба знают, что свое право разговаривать с Артуром так, как заблагорассудится, Мерлин заслужил. Не сейчас, не две недели назад, не даже несколько лет назад.
— Да брось. Кто-то же должен тебе это сказать. Серьезно, дай тебе волю — ты бы уже отдал приказ всем летописцам слагать легенды в твою честь. И назвал бы потом всё так нелепо и патетично — «Гибель короля Артура». Или нет, постой, — Мерлин задумывается на мгновение и тут же светлеет лицом, на котором разражается торжествующее вдохновение. — «Смерть Артура». Вот точно было бы в твоем духе, — уверенно произносит он, наставительно указывая на него пальцем.
Мерлин может потешаться сколько угодно, только вот, незадача, Артур отлично помнит, как он кричал тогда — страшно и бессильно, Артур никогда прежде не слышал, чтобы Мерлин так кричал, чтобы вообще люди так кричали. А потом звал кого-то на непонятном языке, звал, звал, пока не охрип, кажется, вовсе, цеплялся за Артура до сведенных, побелевших пальцев, ругался на чем свет стоит, просил, не отпускал, требовал — Артур уверен, что знает теперь, как сходят с ума.
А потом всё затихло — и Мерлин, и мир вокруг, будто подвластный ему, хотя, кто знает, может быть, на самом деле подвластный. Кто-то же из них двоих должен быть послушным — не сам Мерлин, так хоть мир.
И стало очень тепло — нестерпимо горячо, жарко, от самого бока — и по всему телу, и Артур внезапно начал ощущать замерзшие до этого напрочь руки и пальцы на ногах, и дышать стало легче — вернее, дышать вообще стало возможно, и всё вокруг просто стало — живо.
Это ладони Мерлина — с них лился зримый, добрый, укрощенный пожар, занимающийся в самой середине того, что обычно зовут линией жизни.
Глаза Мерлина тоже горели — рыже-огненным, почти красным, таким далеким от прежнего золотого матового свечения, которое мерцало все те несколько раз, когда Мерлин позволял Артуру увидеть.
Артур даже на мгновение подумал, что Мерлин просто решил сжечь их обоих заживо, раз уж исцелить не вышло.
А потом он потерял сознание — на самом интересном месте. Мерлин, как позже оказалось, тоже.
— Вот! — победно хмыкает Мерлин, и Артур встряхивается, глядя на чуть потемневшее в месте укуса яблоко. — Признайся, ты уже примеряешь это название.
— Я примеряю, сколько дней колодок тебе назначить за непочтительные разговоры, — серьезно говорит он, в несколько приемов приканчивая яблоко, и, прицелившись, запускает огрызок в блюдо, стоящее на столе. — Ха. Прямое попадание, — самодовольно комментирует он, откидываясь обратно на кровать. — А теперь, Мерлин, вспомни о своих прямых обязанностях и снизойди до того, чтобы растопить камин, — Артур ежится и забирается под одеяло. Разгар осени не принес в этом году и намека на тепло, и каменные своды замка сейчас с таким же упоением впитывают холод, с каким в период удушающей летней жары не пропускали полуденный зной.
Мерлин прослеживает взглядом полет яблочного огрызка и, кажется, даже улыбается довольно, когда Артур не промахивается — сомневался? серьезно? — а потом просто поводит неопределенно плечом, и в камине вспыхивает ровное, мерное пламя, жадное и обнадеживающее.
Вот так — ни заклинаний, ни шепота, ни даже взгляда. Мерлин действительно колдует, как дышит, даже, пожалуй, еще непринужденней.
Сильнейший маг, когда-либо ходивший по земле, сказал тогда Гаюс, и Артур только теперь, кажется, понимает, насколько силен Мерлин.
Это не пугает, нет. Артур лишь на одно мгновение позволил себе проблеск испуга — в первую секунду, когда Мерлин открылся и сотворил из воздуха искристо-искрящегося дракона. Вот тогда Артура захлестнуло почти неизвестным прежде страхом — один, в лесу, с магом, никто не знает, где он, Моргана предала его, Агравейн предал его, что мешает и Мерлину пополнить эту неуклюжую коллекцию проваленного доверия?
И почти сразу же — нет. Кто угодно, только не он. Мерлин может быть магом. Предателем — нет, и когда только Артур вообще успел решить, что эти две категории не всегда идут рука об руку?
Впрочем, с Мерлином и ожидать другого было бы бессмысленно.
Поэтому — нет, он не боится. Да ради всего святого, это же Мерлин, его неуклюжий, раздражающе-верный слуга-недотёпа, как его можно бояться? И даже понимая, что это еще и самый могущественный колдун всех времен и народов, Артур по-прежнему не боится. Он просто знает: какой бы необъятной ни была сила Мерлина, она всегда уступит силе его верности Артуру. Это делает Артура неуязвимым. И — если только немного и уж точно не для летописи — благодарным.
Вот привязался с этой своей преданностью на его голову, а теперь рассиживается на королевской кровати.
— Отлично, — выдыхает он, вытягиваясь под одеялом и поправляя подушки, оперевшись на один локоть. — А теперь почисть мои доспехи, выгуляй моих собак, накорми лошадей и отдай распоряжения насчет завтрака.
— Ты обещал мне выходной. Два, — напоминает Мерлин, недоверчиво следя за его движениями.
— А ты обещал мне «Я рожден, чтобы служить тебе, Артур, и ничто этого не изменит», — в свою очередь, передразнивает Артур, не без удовольствия наблюдая, как сползает усмешка с лица Мерлина.
— Надо было все-таки дать тебе умереть, — бормочет он, с явным сожалением поднимаясь с постели.
— Я говорю себе то же самое с тех самых пор, как раздобыл этот чертов цветок смерти для тебя, когда ты налакался дряни из кубка, — отвечает Артур, складывая руки крест на крест под головой: нет большего наслаждения, чем смотреть, как работают другие.
Мерлин ворчит что-то беспрестанно, убираясь в покоях Артура, поднимая вещи с пола и развешивая их по местам — почему-то он предпочитает делать это сам, без помощи магии, словно тянет время, не желая возвращаться к себе. Они оба это понимают, но не говорят ни слова вслух. Не то чтобы Артуру так уж сильно мешало присутствие Мерлина, на самом деле. С ним можно пикироваться, перебрасываться подначками и шутками, обсуждать действительно важные вопросы и рассчитывать на честный, прямой ответ.
Теперь, когда Мерлину нечего скрывать, он будто выпрямился даже, словно больше ничто не давит на его ссутуленные плечи. Мерлин чаще улыбается и, видимо, чувствует себя впервые за долгие годы в полной безопасности рядом с Артуром — и Артуру на секунду даже представлять неуютно, как тот должен был ощущать каждое мгновение на протяжении десятилетия рядом с ним; и это неприятно — Артур никогда и никому не хотел быть тюрьмой.
Но теперь Мерлин действительно такой, какой есть, весь на ладони, совсем честный, совсем-совсем Мерлин — а ведь Артур с самой первой встречи чуял, что есть в нем что-то запрятанное, утаенное, постоянно ускользающее от взгляда, такое, что хочется поймать за призрачный след и удерживать цепко, пока не поймешь наконец, в чем же фокус. Фокус, ну конечно. Придворный фокусник. Не зря Артур зовет его шутом.
За незадернутыми гардинами набираются наглости сумерки и, осмелев, лезут прямо в окна, Артуру тепло и уютно, тело благодатно и не больно ноет от проведенной утром первой тренировки после длительного перерыва, Моргана и Агравейн больше не представляют угрозы, и можно даже надеяться, что в ближайший месяц никакому королевству не взбредет в голову идти войной на Камелот; во рту еще теплится яблочный привкус, пламя в камине с энтузиазмом поглощает поленья, и треск разбредается по всем углам комнаты, а Мерлин о чем-то рассуждает вслух — Артуру лень прислушиваться.
Артуру сейчас слишком хорошо и спокойно — так, как не было уже очень, очень давно.
А потом Мерлин замолкает и оседает на пол.
— Мерлин? — удивленно окликает его Артур, садясь в кровати. — Только не говори, что упал на ровном месте. Ты превзошел сам себя.
Мерлин молчит и не двигается с места.
И Артур узнает, что мысль «Вот вечно тебе надо все испортить, Мерлин» — это расстояние от его кровати до стола. Ровно три секунды.
— Мерлин! — зовет он, опустившись рядом на колени и требовательно встряхивая его за плечи. — Мерлин, если это ты так добиваешься выходных, то не видать тебе их в ближайшие полгода, — обещает он, всматриваясь в беспокойное лицо — подвижные веки и пробегающие легкие гримасы неясных эмоций.
Артур зачем-то трогает его лоб — и теперь точно не холодно, несмотря на то, что он выбрался из теплой постели.
Мерлин не горячий, нет.
Мерлин будто горит заживо — где-то там, под закрытыми глазами.
***
Артур приходит к Гаюсу днём — на тренировке Персиваль чуть не выбил ему плечо, и теперь оно саднит, не позволяя даже обернуться толком. Артур рад. Это хоть какие-то живые эмоции Персиваля. Живые эмоции живого Персиваля — Артур, если честно, не был уверен, что он вообще оправится после Гавейна. Потерять лучшего друга — это не с лошади упасть. Поэтому ноющее плечо — незначительные пустяки: искры из глаз Артура абсолютно точно стоили намека на искру в глазах Перси сегодня.
— Гаюс! У меня кончилась твоя чудодейственная заживляющая мазь, — Артур заходит в его комнаты, рукой крепко прижимая травмированное плечо к телу.
— Сир, — кивает головой Гаюс и смотрит вопросительно. — Из сушеницы и тысячелистника?
— Понятия не имею. Она еще так отвратительно пахла. Впрочем, все твои мази не то чтобы благоухают, — Артур морщится в подтверждение своих слов. Что правда — то правда, и дело вовсе не в том, что это королевские капризы (как любезно подсказывает насмешливым мерлиновским тоном внутренний голос). Артуру иногда кажется, что он во многом из-за нежелания отмываться потом от вонючих мазей и припарок так блестяще владеет мечом и не подставляется под удары.
— Внешние свойства предмета не всегда соответствуют содержанию, — философски отзывается Гаюс, перебирая какие-то склянки на своих полках. Ну конечно. Чтобы Гаюс — и не снабдил какой-нибудь пыльной сентенцией. И не сказать, что это старческое — хотя Гаюс, конечно, заметно сдал за последние годы, — он всегда питал слабость к осторожным нравоучениям.
— Да, это я уже понял, — хмыкает Артур. Ситуация с Мерлином вышла более чем показательной. Вот уж где внешние свойства отплясали ложный маскарад во всю свою тощую мощь.
— Сир, я передал сегодня остатки мази для брата придворной кухарки — вино сыграло злую шутку с ним вчера. Новая будет готова к вечеру, я пришлю с Мерлином, — говорит он по результатам бесплодных поисков.
— С Мерлином? Он уже в порядке? — максимально незаинтересованно спрашивает Артур, бросая взгляд на закрытую дверь в комнату Мерлина. Его унесли вчера ночью, так и не пришедшего в себя, двое стражников, и Артуру пока никто ничего не докладывал о его состоянии.
— Да, сир. Простое переутомление. Он спит.
— Где же, интересно, он умудрился так переутомиться? Он сейчас достиг пика своего бездельничества, — хмыкает Артур, разжимая хватку на своем плече. Не так уж сильно оно и болело, если честно.
—У нас у всех сейчас не самые простые времена, — лаконично замечает Гаюс, и вот сейчас бы как раз очень не помешала развернутая отповедь. Или хотя бы несколько деталей. Да хоть что-нибудь, кроме неодобрительного взгляда ассиметричных глаз — сдал, как же все-таки сдал Гаюс. И Артур тоже — сдается, потому что переупрямить Гаюса, защищающего своего подопечного, невозможно чисто физически. Доказано Морганой.
— Ладно, — говорит он, оглядываясь зачем-то в последний раз. — Вечером тогда.
— Непременно, сир, — кивает Гаюс и, кажется, теряет к нему всякий интерес. Допустимое непочтение для такого почтенного возраста.
Артур выходит наружу, прикрывая за собой дверь, и еще немного стоит на пороге, будто не может перешагнуть собственное ощущение «что-то не так», раскинувшееся перед ним вниз по лестнице. Интуиция — не люди: не подводит. И сейчас Артур практически уверен, что что-то не так, что-то осталось вне его ведома.
С другой стороны, что еще может скрывать Мерлин? Страшнее магии секрета все равно быть не может, а ведь даже этот Артур ему спустил почти бескровно — не спустив с него шкуру, как полагалось бы.
Показалось. Гаюс прав: у них у всех сейчас не самые легкие времена, и…
— Спасибо, что не выдал меня, — раздается гулким, почти неразличимым намеком на реплику из-за двери.
— Я все еще считаю, что врать Артуру — не самая лучшая идея, — браво, Гаюс. Хоть в чем-то мы солидарны. Впрочем, когда это у Мерлина были стоящие идеи.
— Ему пока не нужно знать.
— Но ты же собираешься ему рассказать?
— Нечего рассказывать, — отрезает Мерлин, и Артур вообще не помнит за ним подобных категоричных интонаций. Хотя он и за собой не помнит неуемной жажды подслушивать чужие разговоры.
Чужие, надо же.
Первый порыв Артура — распахнуть дверь, ввалиться внутрь и вытрясти из Мерлина правду.
Но он берет глубокий вдох и спокойно спускается вниз по лестнице, вымарывая ноги в раздраженно-уверенном «ну как знал».
***
Три дня. Персональный рекорд Артура. Никогда прежде он еще не бывал в настолько затяжных засадах, терпеливо выслеживая добычу.
Ладно, кажется, стоит перестать думать о Мерлине как об объекте загонной охоты.
Теперь, когда Артур знает, что от него что-то скрывают, он гадает — как он мог не раскусить Мерлина раньше? У него же все на лице написано. Особенно, когда он старательно делает вид, что у него ничего на лице не написано.
Первые два дня Артур честно верит, что вот сейчас, сегодня Мерлин придет, откроет рот и скажет — «Артур, кое-что происходит». Он дает Мерлину время: собраться с мыслями и духом, если это действительно что-то важное. Артур не хочет давить. Артур хочет доверия — чтоб тебя, Мерлин, ты маг, и до сих пор живой, и все такой же болтливый, какие еще тебе доказательства нужны? Почему отдать за меня жизнь ты способен, а отдать мне немного правды — уже перебор? Что с твоими весами приоритетов?
А на третий день Артур не выдерживает.
— Мне что, стоит еще раз заработать смертельную рану, чтобы ты мог быть со мной откровенным? — между делом интересуется он, просматривая отчеты о собранном урожае и готовности Камелота к грядущей зиме. Расчеты выходят небезнадежные.
— Что? — слишком непонятливо хмурится Мерлин, прилежно развешивая его рубахи на деревянной ширме, и Артуру даже обидно немного: мог бы приложить чуть больше актерских усилий.
— Я знаю, что ты что-то скрываешь.
— Я? Никогда, — улыбается Мерлин и разводит руками.
— Серьезно? — Артур смотрит на него недоверчиво исподлобья. — Ты это серьезно?
— Знаешь что? Мне надоело оправдываться, Артур. Сколько можно? Если ты простил меня, то не надо больше затрагивать эту тему. Или ты планируешь вытаскивать ее на свет каждый раз, когда больше нет других аргументов? — о, Мерлин злится: не Юпитер, конечно, но древнее право с легкостью распространяется и на него. Юпитер, следовательно, ты не прав. — Я устал постоянно чувствовать себя виноватым.
— А я устал от того, что ты постоянно мне врешь, — рявкает Артур, поднимаясь из кресла и отпихивая его ногой назад. — Если ты считаешь, что я не заслуживаю доверия, то…
— То что? — интересуется Мерлин, разворачиваясь и делая несколько шагов навстречу. — Просто на всякий случай — угроза запихнуть меня в колодки перестала быть пугающей еще лет… хм… шесть назад, — заключает он и смотрит выжидающе. Артур даже сказал бы — провоцирующе, — если бы точно не знал, что Мерлину это не нужно.
— То можешь проваливать отсюда прямо сейчас, — ровно говорит Артур, рассматривая Мерлина со смешного расстояния: не потому что очень близко, а потому что когда так близко, единственная безопасная реакция для обоих — рассмеяться и растащиться в разные стороны.
Мерлин — эгоист — конечно, не смеется. Смотрит только серьезно и будто задумчиво, словно действительно прикидывает, не уйти ли — сейчас и насовсем. Артур не то чтобы будет сильно рад, но лучше уж так, чем терпеть под боком человека, который считает, что ты не заслуживаешь доверия. А то, что под боком, даже не подлежит сомнению: Мерлин в последнее время вообще практически не оставляет Артура вне поля собственного зрения, словно до конца не может поверить, что Артур жив и не собирается умереть в тот самый миг, как Мерлин закроет глаза.
— Размечтался, — говорит он, облизывая нижнюю губу быстрым, едва промелькнувшим движением. — Кто-то ведь должен периодически спускать тебя с небес на землю, чтобы ты не зазнавался совсем уж невыносимо.
Ладно, с этим, пожалуй, можно существовать.
— Жарко, — вдруг продолжает Мерлин на полтона тише и суше, и вот с этим Артур не готов сосуществовать.
— Что?
— Жарко. Тут, — Мерлин неопределенно кивает, и в камине мгновенно вспыхивает пламя.
Артур смотрит с откровенным недоумением, впрочем, как и сам Мерлин.
— Ты имел в виду холодно? — уточняет он, переводя взгляд с Мерлина на огонь и обратно.
— Нет. Это не должно работать так, — рассеянно отвечает тот и вдруг берет Артура за предплечье — горячее касание проникает даже через плотную ткань одежды. — Видишь? — спрашивает он и всматривается в лицо Артура сосредоточенно-мимо, насквозь, чуть прищурившись, будто пытается разглядеть что-то на другом далеком берегу, отсекая ненужные сейчас зрительные образы бокового зрения.
Артур не видит. Артур чувствует — пожалуй, тебе стоит уже убрать руку, Мерлин, правда. Или рассмеяться.
Мерлин улыбается, но это точно не зарница смеха: он улыбается слишком лениво, и разморенно, и совершенно точно не Артуру.
— Жарко, — повторяет он. — Артур, ты опять крутил термостат? — чуть недовольно и словно привычно выговаривает он. — Нет, чини его сам — ты же знаешь, меня техника не любит. Нет, я не думаю, что мой старый ноутбук просто ревновал меня к моей магии, — Мерлин закатывает глаза, и Артур бы сейчас с удовольствием тоже, если бы не смотрел — во все глаза.
— Мерлин? — осторожно-требовательно зовет он. — Ты вообще о чем?
— Тогда вызови мастера, иначе даже в холодильнике из яиц начнут вылупляться цыплята, перепутав наш дом с инкубатором, — Мерлин перебирает ткань рукава Артура, водит пальцами вверх-вниз, словно нащупывает что-то.
— Мерлин! — в полный голос окликает Артур, резко проводя несколько раз ладонью перед его лицом, и Мерлин вздрагивает, моргает быстро несколько раз и в этот раз действительно осмысленно смотрит в ответ.
— А-Артур? — дымчатое сомнение в его голосе заставляет Артура напрячься: в каком бы состоянии Мерлин ни был, Артура он узнавал всегда.
— Мерлин? — уточняет он, выгибая вопросительно бровь, и ждет хоть какого-нибудь ответа.
— Артур. Кажется, со мной что-то не то, — растерянно говорит он и бесцельно вытирает лицо ладонью. Вторая так и лежит теплым присутствием на руке Артура, и Артуру теперь тоже немного жарко — слишком быстро и ярко разгорелось в камине пламя.
— Выкладывай всё, — командует он, подталкивая Мерлина к кровати и силком усаживая на нее.
Мерлин кивает серьезно и упирается локтями в колени.
В тот момент, когда он начинает говорить, Артура неумолимо тянет начать пить.
Систематически и большими порциями.
— В тот раз, когда ты назвал меня трусом — перед тем, как отправиться на Камлан, помнишь? — Гаюс, на самом деле, никуда меня не посылал ни за какими травами, — усмехается Мерлин, и Артур почти чувствует, как благословенно стекает вниз по горлу воображаемое вино.
— Мерлин, я…— тяжеловесными каплями рушатся вниз слова, видимо, выталкиваемые с языка вином. — Я так не думал.
— Думал, — легко приговаривает его Мерлин и смотрит в ответ уверенно и необвиняюще — худшая из возможных комбинаций, потому что, серьезно, лучше бы он затаил обиду или зло. Потому что обиду можно сгладить самыми мощными известными человечеству инструментами — временем и словами, но незаинтересованность — нет. — Но дело не в этом, а в том, что тогда я отправился в кристальную пещеру. Восстанавливать магию, — поясняет он, распрямляясь и потирая лицо ладонью. — И там были кристаллы.
— Я догадался по названию, — фыркает Артур, скрещивая руки на груди и заставляя себя не нависать слишком уж активно над Мерлином. Ему просто хочется побыстрее уже понять, что происходит, разделаться со всей этой чертовщиной.
— В этих кристаллах я видел будущее. Разное. Твоё, своё, Камелота, Мордреда, Морганы, всех. Но это было уже потом. Сначала я просто очнулся — и магия снова была во мне, я чувствовал ее. Только слишком много. Сильно. И кристаллы, и будущее еще, и отец говорил — я видел его тогда, — что я и есть магия и что я не могу перестать быть тем, кем я являюсь, и всё было хорошо, а потом что-то пошло не так, и…
— Мерлин, — обрывает его Артур. — Не части. Я вообще ничего не понял. Ты отправился восстанавливать магию, так? — он сам начинает раскручивать события, потому что, очевидно, Мерлин даже на такую простейшую работу не способен — сейчас особенно.
— Так.
— И ты ее восстановил, так?
— Так.
— И всё было нормально, когда ты нашел меня и войско у Камлана?
— Да, — коротко кивает Мерлин и смотрит на Артура словно с надеждой: оно и понятно, учитывая, что у Артура получается выковывать цепь событий гораздо лучше. — Всё было почти как раньше ровно до того момента, как я залечил твою рану, нанесенную клинком, выкованным в дыхании дракона. Такие раны не заживают. Но у меня получилось, и тогда я начал понимать, что моя магия… — он запинается, подбирая слова, но Артур и сам уже знает, что там будет — в самом конце.
— Ты переборщил с восстановлением сил. В пещере.
— Вроде того. Силы теперь слишком много и…
— И? — Артур нехорошо подбирается нутром, скрещивая интуитивно руки на груди. Что-то подсказывает ему, что продолжение выйдет на редкость скверным.
— И, похоже, я ее больше не контролирую, — заканчивает Мерлин, и Артур только кивает сдержанно. Он знал — он с самого начала знал: пощады не будет.
— Насколько все плохо? — ровно интересуется он, проводя костяшкой большого пальца по нижней губе.
— Кажется, мне нужна помощь, — так же ровно говорит Мерлин, и Артур выдыхает чуть резко, упираясь ногами в пол, кажется, основательнее прежнего.
Потому что в момент, когда Мерлин просит помощи, Артур начинает ощущать необъяснимую потребность в щедрой добавке стабильности.
И алкоголе, разумеется.
***
Артур меряет комнату небольшими шагами — большими даже при огромном желании не получится: покои Гаюса особо не позволяют.
Вот уже неделю каждый вечер сюда приходят — вернее, пробираются — маги, ведьмы, колдуны, знахари, лекари, ведуны, и никто не в силах ответить на простой, но небезынтересный вопрос: что, мать его, происходит?
Мерлин сидит ради разнообразия на своей кровати и всем видом излучает скуку и недоверие. И еще только немного затаенную тревогу, но это для знатоков и любителей. Артур не любитель, но волею судьбы знаток — он вообще пугающе хорошо разбирается во всех настроениях Мерлина: как стенает и жалуется на ровном месте, как молчит и не подает виду, когда все плохо.
Вот и сейчас он беззаботно сидит на своей постели, как Артур обычно на троне, и выглядит отвратительно легкомысленно, пока очередной маг выводит странные пассы руками над его головой.
Хватит, думает Артур. Ну хватит уже. Говори, не тяни, сколько можно, а?
Поначалу его пытались оставлять там, за закрытой дверью, но ничего не вышло: Артур предпочитает быть в курсе событий, касающихся его людей. Его окружения. Его слуги. Его — его.
— Твой маг, — говорит Джилрой — рыжеволосый парень, как говорит за него его имя, но имя — это единственное, что в нем молодого и рыжего: седовласый и непроницаемо-отстраненный старец. — Твой маг — самый сильный, из тех, что я видел, молодой король, — с почтением говорит он, и все почтение сейчас оседает уважительно на тощие черты Мерлина, а никак не Артура. — Он — сам магия, ее сын, ее воплощение. Такому нельзя научиться. Такое бывает раз в несколько тысячелетий, — Джилрой опускает руки и поворачивается к Артуру. — Если вообще бывает, — заключает он, с сомнением качая головой.
Артур слышал это все это уже раз десять, но существенно ничего не поменялось с самого первого раза.
— Это всё еще не объясняет его девчачьих обмороков и странных видений, — резко обрывает он очередную хвалебную песнь. — Этот сильнейший маг всех времен и народов, — Артур кивает, коротко усмехнувшись, на Мерлина, — несет полную чушь — то есть даже больше, чем обычно, — и видит какие-то необъяснимые вещи, словно отравленный белладонной безумец.
Мерлин возмущенно фыркает, но не спешит спорить. Нехороший, очень нехороший знак.
— Это всё как раз понятно, — степенно произносит Джилрой, кивая в такт собственным мыслям — впрочем, может быть, у него просто этот старческий тик, Артур не уверен. — Твой маг видит не странные картины, он видит будущее. Его сила сейчас достигла своего максимума. Он способен на вещи, на которые не способен никто. Магия заполняет его, и ей тесно взаперти. Не она теперь инструмент, а он, — Джилрой оглядывается по сторонам в поисках стула — ему тяжело так долго стоять на ногах, и Артур готов сейчас сам смастерить на скорую руку лавку и по ситуации либо предложить старцу сесть, либо надеть ее ему на голову, если он сейчас же не закончит предложение.
— Твой маг больше не контролирует свою силу, — продолжает он, оставаясь на месте, поскольку скамейка Артура воображаема настолько же, насколько и его вино. А сам Артур мимоходом гадает, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этой формулировке — «твой маг».
— И что с этим делать? Должны же быть какие-то варианты, заклинания, привороты, мази, что там у вас обычно бывает? — недовольно предполагает он, переводя взгляд с Джилроя на Гаюса. На Мерлина он сейчас не смотрит.
— Да ничего с этим не сделаешь, — спокойно пожимает плечами Джилрой. — Против такой силы нет контрсилы. Твой маг умирает, Артур, и он умрет. Таков исход, — наставительные интонации старика должны раздражать, но Артур просто не особо сейчас в состоянии испытывать какие-либо внятные эмоции.
— Что? — коротко переспрашивает он, хмурясь недоверчиво.
— Смерть не лечится, мой мальчик. Твой маг умрет, — и Артур понимает разом две вещи.
Привыкнуть к формулировке «твой маг» было еще вполне реально, к продолжению фразы — точно нет.
Удар в затылок — воображаемой скамейкой или перебродившим воображаемым вином — ощущается катастрофически реально.
***
Артур не разговаривает с Мерлином всю следующую неделю. Просто не складывается как-то. Надвигающаяся зима, потянувшиеся в Камелот вереницы крестьян, которых сняла с насиженных мест недавняя война, необходимость восстанавливать целые поселения, искать средства, балансировать на грани опасно, но необходимо высоко взлетевшего налогообложения, заключать новые союзы и укреплять старые — война сама по себе явление дорогое, но вот ее последствия — в разы дороже и масштабнее.
Поэтому Артур встает задолго до поздней, неохотной осенней зари, проводит тренировки с рыцарями, устраивает смотр новичкам, сидит на заседаниях совета и аудиенциях, внимает просьбам, которым сейчас нет числа, конца, края и прощения — как оправдать обезумевших от голода наемников, забирающих последние мешки зерна у крестьян? Армия защищает народ, но оставляет его голодать, и на этих весах нет камня безусловной справедливости, и как ни накрени их — всё одно: единственного верного решения нет. Стране не нужны голодные бунты — ни крестьянские, ни военные.
А когда Артур поздним вечером возвращается к себе и падает усталым пластом на кровать, камин в его покоях ровно и мощно полыхает теплом. И только в этот момент он расслабляет едва-едва хватку, которой крепко держит под уздцы память — иначе она скакала бы галопом, ежеминутно подкидывая Артура в седле и выбивая его же из седла этим своим ритмичным «твой маг умрёт».
Глупости это всё, устало думает Артур, стаскивая сапоги один о другой и отшвыривая их не глядя.
Мерлин провел десятилетия в Камелоте — в самом строгом по отношению к магии государстве, причем в самом его центре. Мерлин колдовал, как оказалось, всё это время напропалую и остался жив. Мерлин всегда умел найти выход даже в безвыходных ситуациях. Мерлин всегда справлялся — с болезнью — своей или Артура, — с врагами — своими или Артура, хотя чаще всего они были общие, — с кознями, интригами, дикими тварями, заговорами, предательствами, непосильными задачами. Мерлин всегда справлялся со всем, кроме своих прямых обязанностей.
И Артур слишком привык к тому, что Мерлин — всегда.
Если что-то есть всегда, оно не может перестать быть. Это же элементарно.
Мерлин справился с целым войском Морганы, Мерлин выдохом может перевернуть каменные стены замка и высушить реки — с одним не таким уж и внушительным собой он точно сладит.
И потом как это — умрет? Просто возьмет и умрет? Ерунда.
Артур видел много смертей за свою жизнь: славных и не очень на поле битвы, в пылу сражения, мирных — в своей постели, когда подходит время, нечестных — ударом в спину или на костре безумной мести пришло-прошлым призракам своего отца. Но Мерлин? Он что, просто не проснется однажды? Или умрет прямо посреди разговора, с этой своей дурацкой улыбкой, за которую ему прощали многое, а Артур так вообще всё — от холодного завтрака до холодных касаний недоверия? Или как-то еще?
Да никак, на самом деле. Мерлин не умрет — просто потому что Мерлин не может умереть, это же ясно как день. Он настолько же живой, насколько бывает живым воздух в комнате поутру, когда летний урожай сладких яблок, оставленных с вечера на столе, окутывает густым и щекотно-тонким невидимым присутствием даже простыни, и кажется, стоит пошевелиться — и этот воздух пойдет рябью, как колышется идеально-прозрачная вода, потревоженная волком, перебирающимся вброд.
Это всё Мерлин — и запах яблок, и вода, и волк, и дикие травы на берегу реки, и сам берег, и то, что раскидывается за ним, — по крайней мере, так сказал Джилрой. И Гаюс. И все колдуны, которых Артур приказал тайно привести в Камелот. Мерлин — сын всех стихий, дитя сил природы, а природа — гораздо более ответственная мать, чем подчас человеческая натура.
Нормально все будет с Мерлином — ну, насколько с ним вообще все может быть нормально.
А если ему все-таки так неудержимо захочется умереть — что ж, имеет право.
Вот только Артур совершенно точно не хочет на это смотреть.
У него просто нет времени.
И он засыпает в очередной раз, так и не сняв рубаху.
***
— Ты ведь понимаешь, что не можешь игнорировать его постоянно? — между делом говорит Гвен, стоя по правую руку от Артура, когда они наблюдают издалека за тренировкой новых рыцарей, еще не прошедших обряд посвящения.
— Это еще почему? Как показывает практика — очень даже могу, — убежденно отзывается Артур, не поворачиваясь.
Гвен абсолютно не по-королевски, зато абсолютно по-женски бьет его ладонью по плечу:
— Артур. Не будь ребенком, — сердито отчитывает она, но строгости ей не хватает — по крайней мере, не для Артура. — Это нечестно по отношению к Мерлину.
Можно подумать, умирать — честно по отношению к Артуру.
Артур переводит взгляд на Мерлина, подбежавшего к будущему сэру Галахаду, а сейчас пока еще просто юнцу, потерпевшему свое первое поражение на учебном поле. Они смеются оба: Мерлин, подавая упавшему руку, и Галахад, поднимаясь на ноги.
Посмотри, хочет сказать Артур Гвен. Посмотри. Видишь? Видишь, как беззаботно Галахад улыбается ему? Видишь, как смеются его глаза?
Я так не смогу — уже, не теперь. А жалости Мерлин не простит. Вот жалость — точно нечестно по отношению к нему.
— Мерлин не умрет, — твердо говорит Артур, глядя теперь ровно в отросшие черные волосы, взъерошенные на затылке.
Гвен кивает и молчит, только осторожно берет Артура за руку и сжимает несильно.
***
— Извини, — вздрагивает Мерлин и поднимается с кресла, когда Артур открывает дверь в свои покои. — Я думал… ты просто обычно не приходишь сюда днем. Что ты вообще здесь делаешь? — переходит он в наступление, не найдя подходящих слов.
Артур просто выгибает бровь и обводит комнату красноречивым взглядом.
— Да. Да, я понял, это твои покои, ты можешь торчать тут хоть сутки напролет, не утруждайся, — отмахивается Мерлин, и это, кажется, раза в три больше слов, чем они сказали друг другу за прошедшие девять дней. — Я думал, ты сразу на совет отправишься, вот и пришел сюда. Здесь меня никто не додумается искать, — он неловко пожимает плечами и рассматривает стоящий на столе кувшин.
Артур понимает — правда, понимает: слухи постепенно оплетают Камелот, как птицы ветками свое гнездо, туго и прочно. С каждым днем все больше людей провожают Мерлина сочувствующими взглядами, а некоторые, что хуже, но, в принципе, понятнее, — любопытствующими. Как же, смотрите — идет человек, который скоро умрет. Который скоро больше не будет вот так ходить среди нас. Ты чем-нибудь отличаешься от нас теперь, Мерлин? И если да, то чем?
Ты такой же или уже другой?
Артур знает ответ. Артур поэтому и смотреть на него не может — так, чтобы без тоскливого настойчивого желания запустить чем-нибудь в стену.
Отличается. С того самого момента, как Джилрой проговорил-приговорил это безучастное «Таков исход», Мерлин стал другим.
Не живым. Доживающим.
Самый сильный живой мёртвый. Самый могущественный мёртвый живой. Беспробудная ухмылка природы, как отнявшаяся рука у лучшего стрелка столетия.
— Всё в порядке, — бессовестно издевается над ситуацией Артур. — Ты можешь бывать здесь когда тебе вздумается — я все равно прихожу сюда только ночевать.
— Какое великодушие, — фыркает Мерлин, собирая посуду на поднос: видимо, это загипнотизированный кувшин нашептал ему что-то.
— Оставь, — морщится Артур. — Не надо. Я скажу дворцовой прислуге, они уберут.
— Прекрати обращаться со мной как с умирающим, — закатывает глаза Мерлин и предсказуемо роняет вилку. — И не смей это комментировать, — он наклоняется, цепляя с пола упавший прибор, а когда распрямляется, то Артур стоит уже в полушаге от него.
— По твоему, это смешно? Это смешная шутка? — с холодным энтузиазмом спрашивает он, отбирая у Мерлина поднос и водружая его с лязгом на стол.
— Это не шутка. Это просьба, — исправляет его Мерлин, осуждающе качая головой, когда кувшин заваливается набок от такого грубого обращения. — Не вздумай меня жалеть, Артур, — предупреждает он, и это выглядело бы гораздо более угрожающе, если бы он не цеплялся просящими интонациями за силу воли Артура. — Уж лучше продолжай развивать эту свою избирательную слепоту, — предлагает он, неопределенно дергая головой, и вся посуда на столе выстраивается, как рыцари на праздничном турнире, и блестит идеально чистыми крутыми боками.
— Ты не можешь мне приказывать, — осаживает его Артур, на которого эта изящная демонстрация силы не произвела ни малейшего впечатления.
— Кто-то же должен. Ты не приказываешь мне ничего вот уже две недели, — усмехается Мерлин, а в деревянной ванне за его спиной вдруг начинает бурлить вода, и в воздух поднимается густой пар.
— Мерлин, — предостерегающе идет по следу Артур, внимательно вглядываясь в его лицо.
— Если ты решил вычеркнуть меня из жизни раньше времени, то это некрасиво, Артур, — тяжелые гардины на окнах шевелятся возмущенно — так же, как и усталые недообвинения в голосе Мерлина.
— Мерлин, — снова окликает Артур, на этот раз требовательнее. — Давай вот только не в моих покоях.
— Ты сказал тогда — «Я думал, что ты один из самых храбрых людей, которых я знаю. Похоже, я ошибался», — под ногами начинает дрожать пол, мелким звоном бряцает посуда, а Артур не хочет — не может слышать то, чем сейчас его будут добивать. — Я тоже, Артур. Я тоже не думал, что ты трус.
Это неприятно. Это больше, чем неприятно. Артур ведь знает, что все не так — и что Мерлин тогда не струсил, и что он сам сейчас не боится. Но еще он знает, что иногда люди просто говорят вещи, подобные этим, — знает не понаслышке, он сам открывал рот и щедро хлопал Мерлина по лицу несправедливыми словами. Люди говорят разное — без оглядки на события, без особых раздумий. Не потому, что они плохие, или злые, или обиженные. А потому что они просто люди.
В случае Мерлина — так вообще умирающие люди, и Артур, так и быть, спустит ему и это — как и все предыдущие промахи.
— Мерлин, — приказывает — на этот раз действительно приказывает он и протягивает руку: еще не зная, что, собственно, собирается сделать, а просто ощущая понятную и привычную потребность — дотянуться, тронуть, унять.
— Не трогай, — резко обрывает Мерлин, отшатываясь назад. — Не трогай меня, Артур. Не прикасайся, — с тревогой и каким-то изумлением отгораживается он, пятясь назад и оглядывая зачем-то свои руки, как будто видит их впервые в жизни.
А Артур настолько оглушен этим беспримерным откровением, этим чужим и неукладывающимся в колею отработанного, отточенного, заточенного на Мерлина восприятия мира, что просто стоит и смотрит на него, как человек, с ног до головы огорошенный внезапно свалившимся на него ранним вдовством.
И когда на Мерлине вдруг загорается одежда, Артур еще несколько секунд отстраненно думает, что фиолетовые рубахи идут ему больше, чем даже самые ярко-голубые.
А потом он махом вываливается из ступора — на шаг один выдох — и в момент оказывается рядом.
— Мерлин! — криком ругается он, стиснув зубы, тянется к нему — и не может дотронуться: ладонь глупо замирает в протянутом жесте, сантиметрах в пятнадцати от Мерлина.
— Артур,— то ли зовет, то ли просит, то ли вообще не понимает, что говорит тот, пытаясь стащить с себя рубаху, но огонь жжет пальцы, ползет вширь и вверх, а Артур только и может, что стоять и беспомощно наблюдать, как горит Мерлин, — в том самом костре, в котором его не сжег Утер.
— В ванну! — командует Артур, надвигаясь на него. — Быстро, Мерлин, шевелись, иначе я уволю тебя, — в воздухе вальяжно разваливается дрянной запах горящей ткани — и спасибо всем богам древней религии, что не плоти, и Мерлин в несколько стремительных прыжков оказывается около ванны и забирается внутрь с ловкостью, какую прежде Артур за ним не замечал.
В комнате тишина переплетается с дымом, и Артур идет в этой тишине уже совсем не как волк вброд, а как лев, потерявший собственную тень, — Артур помнит эту легенду из детства: няня рассказывала ему древние странные сказки — завораживающие пыль, быль и небыль.
— Мерлин? — осторожно зовет он, останавливаясь позади. Он не уверен, что готов увидеть следы, оставленные огнем на его теле. — Живой?
— Пока да, — странным голосом отвечает тот. — Хотя чуть было не умер раньше срока.
— Идиот, — фыркает Артур, чувствуя, как постепенно расслабляются насмерть сведенные мышцы. — Серьезно, Мерлин, ты с каждым разом просто превосходишь сам себя, — цыкает он, обходя ванну и рассматривая напряженно сидящего в ней Мерлина.
— Зато со мной весело, согласись, — в его голосе Артур явственно слышит подтаявшую панику, как ледяной узор на окнах ранней весной. Накапает сейчас себе полванны собственного испуга — не отмоется ведь потом.
— Не то слово, — качает головой Артур и командует: — Вылезай давай. Вообще-то, это королевская ванна, так что нечего в ней прохлаждаться.
— Я чуть было не сгорел заживо, а тебе жалко для меня несколько десятков литров воды? — возмущенно бормочет Мерлин, послушно поднимаясь на ноги.
— Если бы я позволял тебе вольности всякий раз, когда ты ненароком чуть не лишаешь себя жизни, ты бы только и делал, что обедал за моим столом, спал на моей кровати и валялся бы в моей ванне, — непреклонно отвечает Артур, усмехаясь разглядывая Мерлина: намокшие волосы липнут ко лбу, а намокшая рубашка к телу, облепляя плотно — почти вливаясь в кожу.
— Ты мог бы. Знаешь, иногда, — Мерлин неопределенно пожимает плечами, скрещивает руки и тянет рубашку через голову — выходит с трудом, он путается в потяжелевших от воды рукавах и собственных локтях, кажется. Артур закатывает глаза, наклоняется и тянется помочь, но неслучившееся касание снова застывает на подходе, будто наткнувшись на незримую стену.
— Мерлин, — вкрадчиво начинает Артур, задумчиво перебирая пальцами в воздухе, барабаня по невидимой преграде. — У тебя есть в запасе какое-нибудь подходящее разумное объяснение? Впрочем, — тут же скептически хмыкает он, — забудь про разумное. Хоть какое-нибудь объяснение есть?
— Мгм, — невнятно откликается тот, выпутываясь наконец из холщовых тисков. — О, — говорит он, напарываясь взглядом на Артура, стоящего в странной позе. — Я не… — и осторожно протягивает руку в ответ. Его пальцы в точности повторяют алгоритм движений Артура — тянутся и резко останавливаются, пробуя подушечками незавершенное расстояние. — Что за?.. — хмурится он, и рубашка падает в воду с булькающим всплеском.
— Это ты на редкость удачно подметил, — подытоживает Артур, опуская руку, потому что глупо как-то стоять с протянутой ладонью. Артур не привык к просящим позам. — Какие еще веселые сюрпризы ты нам приготовил, Мерлин? — светски интересуется он, перекатываясь с пятки на носок.
Мерлин озадаченно буравит взглядом свое предплечье, сползает взглядом на запястье и кисть, а потом бессильно роняет вытянутый жест вместе со здравым смыслом, кажется.
А Артур смотрит на него и второй раз в жизни видит без рубашки и этих его дурацких шарфов. Бледная кожа, рёбра на выдохе, впалый живот, редкие волосы на груди, кадык, ходящий по тонкому горлу, как акробат по натянутому канату из бродячего цирка.
Веселые сюрпризы, вот и они.
Да, Мерлин, с тобой действительно весело.
До смерти буквально.
— Я на совет, — говорит Артур, развернувшись. — Приведи себя в порядок. И постарайся не разнести мои покои, пока меня не будет. А когда я вернусь — мы поговорим.
— Поговорим, — эхом отзывается Мерлин, выбираясь из ванны и ежась: контраст горячей воды и холодного воздуха кусает его мурашками.
***
— Ну как? — спрашивает Артур, возвращаясь через несколько часов и заставая Мерлина за чтением какого-то древнего фолианта.
— Уточни, — буркает тот, не отрываясь от своего занятия: книга лежит на коленях, а сам он сидит к Артуру в остро-профильные пол-оборота. Артур заводится — с пол-оборота.
— Ну как, ты еще не спалил сам себя? Ну как, ты еще не разгромил мои покои и половину замка заодно? Ну как, ты понял, что происходит? Ну как, ты тут еще не перестал умирать? Выбирай, — с королевским великодушием предлагает ему Артур, на ходу стаскивая кожаную жилетку и кидая ее на стул, но, по свершившемуся факту — на пол. Ничего. Мерлин поднимет — у него в последнее время обостренное чувство долга.
— Нет. На все вопросы, — успокаивающе заверяет его Мерлин, поднимая взгляд от плотно-желтых страниц.
— Воодушевляюще, — хмыкает Артур, с удовольствием потягиваясь — в собственных покоях он может позволить себе быть почти безупречным почти человеком. В своих покоях или рядом с Мерлином — что древние стены, что молодая усмешка никогда не осуждают его. — Картинки рассматриваешь?
— В основном, — с готовностью отзывается Мерлин, провожая странным взглядом разморено-ленивые движения Артура, прежде чем отложить фолиант на кровать и подняться на ноги. — И немного буквы.
— Что пишут?
— Глупости всякие, по большей части. Ведьмин круг, единороги, некромантия, магия крови, заговоры на силу, интуитивная магия, — старательно подавляет зевание Мерлин. — Последнее, кстати, нам подходит.
Нам подходит, Мерлин, вернуться на много лет назад и не подойти друг к другу — вот что нам идеально подходит. А другие подходы — не выход.
— Например?
— Это сила, которая вообще не зависит от мага. В любой момент она может проснуться и функционировать, пока не иссякнет,— обычно это связано с бурным всплеском эмоций мага, — Мерлин, кажется, бесцельно бродит по комнате, перебирая попадающиеся под руку предметы, но с каждым шагом умудряется оказываться чуть ближе к Артуру. — Во время так называемого пробуждения способностей интуитивной магии сам маг способен на немыслимые вещи — бросаться молниями, силой мысли крушить предметы, заворачивать воздушные вихри, одним только взглядом нечаянно сжечь дом — ну или себя, — с неуместным задором добавляет он, разводя руки в стороны.
— У тебя был всплеск эмоций, — последнее слово Артур выплавляет монеткой мелкого недоумения и недоверчиво выгнутой бровью, — и поэтому ты чуть не сжег себя? Ты можешь быть еще большей девчонкой?
Мерлин только глаза закатывает и всем видом выражает крайнюю обеспокоенность умственными способностями Артура и дальнейшей судьбой Камелота под руководством короля-идиота.
— Нет. Огонь появился потому, что я больше не контролирую свою возросшую силу. А интуитивная магия — это вот. На. Смотри, — Мерлин открыто-доверчиво протягивает Артуру руку. — Дотронься.
— Зачем? — настороженно спрашивает он. Ему несложно, в принципе, да и Мерлину он привык доверять — привык, доверяет и привык доверять. Но есть одна грань, единственная черта, уникальная договоренность с человеком, с которым договориться проще всего — с самим собой: трогать Мерлина только тогда, когда это допустимо.
— Наглядная демонстрация, — нетерпеливо подгоняет его Мерлин. — Давай, Артур, это несложно.
Артур несколько секунд изучает длинные пальцы, широкую кисть и узкое запястье, с которого плавно стек вниз фиолетовый свободный рукав. А потом дергает плечом — да пожалуйста — и повторяет движение Мерлина.
И застывает, как несколько часов назад, уперевшись рукой в загустевший воздух, а мыслями — в непролазный тупик.
— Вот, — Мерлин забавленно разглядывает свои пальцы, перебирая ими неспешно. — Вот это — интуитивная магия. Ты не можешь до меня дотронуться. А я до тебя.
— Зачем? — отстраненно спрашивает Артур, подавляя настойчивый порыв ткнуть Мерлина в плечом кулаком. — Ты меня испугался?
— За тебя, — невозмутимо поправляет его Мерлин, опуская наконец руку. — Когда понял, что не смогу сдержать магию и что случится что-то опасное. Ты не должен был пострадать. Ты же видел, что произошло потом, — Мерлин хмыкает и поправляет пояс бесполезным жестом — все равно ведь сползет в скором времени ниже талии. Артур некстати вспоминает четкое реберное стаккато — и непонятно, конечно, на чем держится не то что пояс, а вообще душа.
— Так и быть, можешь снова начать таскать у меня еду, — благосклонно предлагает он, комментируя провальные попытки Мерлина зафиксировать пояс на талии. — Иначе такими темпами зимой тебя будет сносить вьюга.
— Не будет, — спокойно улыбается Мерлин, поднимая голову и чуть склоняя ее набок, и у Артура что-то выпадает из картины мира, как последняя стрела из колчана, и теперь, чтобы сделать выстрел, придется наклониться и на секунду упустить из вида мишень.
Артур без эмоций поднимает эту мысль, натягивает тетиву тугим движением, отпускает, и пущенная стрела замирает в воздухе, миг, другой, вибрацией идет нетерпение от наконечника через все древко, пока не прорывает сопротивление воздушного стоящего потока и не удаляется резво с упругим свистом.
Не будет Мерлина зимой никуда сносить. Точно в цель — с деревянным, клюющим стуком врезается в мишень наконечник.
Потому что Мерлина самого зимой не будет.
Артур всегда был более чем искусен в стрельбе из лука — не так, конечно, хорош, как во владении мечом, но точно один из лучших. Его этому учили с детства. Убивать. А привычки детства, как известно, выкорчевываются хуже и неохотней, чем трухлявые пни-обрубки.
Артур прямо сейчас хочет — убивать.
Желательно, конечно, Мерлина: за интонации эти безмятежные, за то, что не делает ни черта, за то, что заранее сдался — нашел время и не нашел силы, в такой огромной непроглядной силе — и не нашел силы на себя самого; за то, что защищает Артура даже сейчас, на интуитивном уровне — о себе бы лучше подумал, защитник, хоть раз в жизни ты мог подумать о себе, Мерлин? — за надоедливое стремление умереть за Артура – раньше Артура, — за это безоглядное самопожертвование и «что такое моя жизнь по сравнению с твоей?».
За то, что зимой его уже не будет. За то, что Артур даже дотронуться до него теперь не может.
— Ты из ума выжил, — цедит он сквозь зубы и вдыхает глубоко, заставляя себя успокоиться. — Какого черта ты делаешь? Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь, Мерлин? — рокочет он, дергаясь вперед — недалеко и безуспешно: новообретенная легковесная броня стережет Мерлина надежнее преданного пса, и Артур круто разворачивается и бессильно пинает ножку стола. — Да провались это всё, — затихает он отголоском распаленного раздражения.
— Вот и славно, — довольно и серьезно комментирует Мерлин. — А то я уже начал волноваться, что недопонял что-то в модели Кюблер-Росс, — он делает несколько шагов назад, словно расширяя границы личного пространства Артура. Надо же, какая деликатность.
— Что? — хлёстко выдыхает Артур и морщится.
— Я видел — я теперь вижу много занятного, — поясняет он, будто Артур и без того не знает. — Это теория американского психол… ммм… чужеземного врача, которая изучала души и рассудок умирающих людей.
— Зачем это? — искренне спрашивает Артур. — Врач должен лечить, а не изучать.
— Это такой специальный врач, — Мерлин подыскивает слова, выбирая каждое с тщательностью, словно с ребенком разговаривает, и Артура должно это раздражать, но интерес перевешивает. — Не врач даже, а, скорее, проводник.
— В другой мир? Как жрецы старой религии?
— Нет. Ай, неважно. Просто такой врач-теоретик, ладно? — Мерлин не дожидается ответа, а просто отмахивается от Артура. — Так вот. Она вывела свою систему: пять стадий принятия смерти. Первая — отрицание. И судя по тому, как долго ты игнорировал меня в последние дни, я просто обязан тебе сообщить, что ты классический случай из учебника, — Мерлин демонстрирует ему большой палец, а Артур невольно хмыкает. Ему действительно не хватало в последние дни Мерлина: перепалок, паритетных шуток и просто разговоров на равных. — Но я, признаться, начал волноваться, что ты застрял на первой стадии, пока ты не отпинал ни в чем не повинный стол, — он неодобрительно тычет пальцем в жертву спонтанной агрессии Артура. Жертва, как и подобает запуганным потерпевшим, стоически помалкивает, хотя Артур не удивился бы особо, если бы в присутствии Мерлина теперь еще и мебель бы разговаривала человеческим голосом.
— И что это за стадия? Вандализм?
— Гнев.
— Я не…
— Да.
— Я не…
— Злишься.
— Я не… дай мне договорить уже! — выходит из себя Артур, и Мерлин самодовольно ухмыляется.
— Что и требовалось доказать.
— Ладно, — отрезает Артур, садясь в кресло. — Ладно, хорошо. Я злюсь. И не понимаю, почему не злишься ты.
— Не знаю, — беззаботно пожимает плечами Мерлин, отходя к окну и распахивая его, впуская внутрь ветер — погреться, видимо. — Наверное, у меня своя, сразу пятая стадия.
— Как это сразу пятая?
— Не знаю, — снова пасует Мерлин, подставляя лицо спокойно-беспечным, прохладным касаниям вечера. Жарко ему, что ли, снова?
— Какая она — эта пятая стадия?
— Моя, — просто говорит Мерлин и улыбается неразумной сентябрьской улыбкой. Ветер треплет его волосы и Артуру нервы.
В комнате обживается запах недавно прогоревших дров и золы, потревоженный пришлым уличным воздухом, и еще немного стылой надменности засыпающего города. Артур смотрит на неподвижно замершую улыбку Мерлина, который наверняка снова видит эти свои сны наяву — не за окном, а за гранью постижимого.
Смотрит — и не может окликнуть.
Господи. Какая злая осень.
продолжение в комментариях
@темы:
angst,
Arthur's team,
Фик,
Arthur/Merlin OTP fest 2014,
R
-
-
08.10.2014 в 23:58Самое паршивое — это то, что ситуация стабилизируется. Недели через три. Не удивительно, впрочем: что может быть надежнее старой доброй смерти? Вот уж кто никогда не подводит.
Артур приспосабливается. Ужасно — и ужасно по-человечески. Просто потому что невозможно же жить постоянно с ощущением разбазаренного нутра, утекающего сквозь бреши в натянутом полотне терпения времени. Невозможно постоянно думать, думать, думать об одном. Невозможно постоянно бояться, отрицать и злиться. Артур держится — конечно, он держится, что еще ему делать? Камелоту нужна сильная рука, а Артуру — сильный повод отвлечься. Крепко сжимая в ладони основу государственности днем и пузырек с настойкой сонных трав от Гаюса по ночам, Артур иногда даже умудряется свести уровень глухого бессилия к терпимому.
Мерлин помогает. На самом деле. Даже одним своим видом. Он совсем не выглядит умирающим: такой же беспричинно-жизнерадостный, дружелюбный и отзывчивый со всеми, кроме Артура, которому, к счастью, достаются невинно-задорные ухмылки, шутки по поводу фигуры, непочтительный тон и странные, касательно-осторожные взгляды, словно слепой мальчик трогает ближайший мир, пытаясь решить и понять что-то для себя.
У Артура хребет ноет от этих взглядов.
Потому что у него сразу несколько трактовок для них, и одна другой неуютней.
Либо Мерлин пытается насмотреться вдоволь, впрок, во всю мощь зрительных нервов. Насмотреться, чтобы забрать с собой туда, куда Артуру дороги нет. Туда, куда он не возьмет с собой Артура. Туда, куда он уйдет один.
Либо он смотрит на него — не на настоящего, а на того, который новая версия, будущий улучшенный вариант, перемахнувший целую пропасть времени, — и сравнивает.
Глупо ревновать Мерлина к самому себе. Глупо вообще ревновать Мерлина. Его спасать надо, а не ревновать к собственным грядущим воплощениям.
Артур и спасает — по мере своих возможностей и даже больше. Проблема в том, что он сам абсолютно некомпетентен во всех этих магических штуках. Если бы требовалось — действительно требовалось — натренировать Мерлина владеть мечом или безупречно держаться в седле, Артур бы справился: положил бы на это недели (хотя, в случае Мерлина, вероятнее годы), но справился бы. Но натренировать его жить Артур не может. И надеется только, что хоть кто-то сможет. Он уже назначил солидную награду за спасение: если кто-то найдет выход, то получит пожизненное жалованье и место при дворе.
Он и сам читает вечерами все, что более или менее имеет отношение к магии — тяжелые на вид и на понимание талмуды, книги с поскрипывающими корешками, от которых у Артура поскрипывают мозги, свитки, которые грозят рассыпаться в пыль и крошку, вместе с очередной расцарапанной надеждой, — у Артура, должно быть, аллергия на книжную пыль, безвыходные ситуации и умирающего Мерлина.
В начале октября и ужина, который теперь каждый вечер они разделяют в покоях Артура, Мерлин говорит:
— Мне нужен преемник.
— Нет, — не раздумывая, отвечает Артур.
— Перестань, — Мерлин с энтузиазмом обгладывает куриную кость и смотрит на нее с сожалением, прежде чем приняться за вторую ножку. Артур, как и обещал, кормит его теперь на убой. Юродивая какая-то ирония. — Ты же должен понимать, что Камелот сейчас достиг своего расцвета и могущества. И у него будет много врагов. Камелоту нужен маг.
— Нет, — Артур невозмутимо прожевывает свой отказ вместе с сыром. Он прекрасно понимает, о чем на самом деле говорит Мерлин. Что он на самом деле пытается сделать — обеспечить Артура защитой. Артура, не Камелот. Артуру не нужна эта замогильная забота.
— Я не хочу, чтобы ты был один, когда я умру.
— Ну так не умирай тогда, — резко предлагает ему Артур и тянется к кубку с вином — вид Мерлина, которому залепили сочную вербальную пощечину, толкает его превратить возлияния в новый любимый вид досуга.
— О, конечно. Нет проблем, — с казенной радостью соглашается Мерлин, кивая с готовностью. Артур закатывает глаза со вздохом и кидает в него куском черствого хлеба, но его импровизированный снаряд падает на стол, оборвав траекторию полета резко, на пустом, прозрачном месте.
Мерлин недоверчиво пялится на Артура, потом на упавший хлеб, а потом перед собой.
— Быть не может, — весело ахает он. — Это работает даже так? — если он сейчас хлопнет в ладоши, Артур ни на грамм не удивится. — И почему я не додумался до этого раньше? Скольких бы унижений, тряпок, подушек, огрызков яблок и посуды мне удалось бы избежать, — сетует он, цыкая расстроенно на собственную недальновидность.
— Когда ты так говоришь, может показаться, что я какой-то невозможный тиран, — и нет, это совершенно точно не самодовольство проскальзывает в замечании Артура. Ну, если только самую малость — приятно ведь, когда репутация оправдывает себя.
— О, нет, что ты, — с наигранной искренностью горячо отпирается Мерлин. — Никогда, нет. Только не ты, — он активно жестикулирует, взмахивая куриной косточкой, щеголяющей осиротевшей без мяса серой основой.
— Ты не придумал, кстати, как избавиться от этого? — Артур жестом отмеряет пространство между ними.
— Нет. И теперь точно не подумаю, — все еще пребывая в новорожденном восторге от открытия неприкосновенности, обещает Мерлин и без слов подманивает к себе кубок Артура.
— И как ты собираешься обучать преемника, если со своей-то магией не в силах сладить?
—Не знаю. Что-нибудь придумаю, — пожимает плечами Мерлин, и голос его звучит приглушенно-кругло, отражаясь о медные стенки кубка.
— Ну, в общем, хочешь знать мое мнение? Я против, — подытоживает Артур, откидываясь на спинку кресла.
— Да почему? От тебя же вообще ничего не требуется. Я всё сделаю сам,— Мерлин со стуком ставит кубок на стол и плавным рывком отодвигается назад. — Почему тебе обязательно упрямиться на пустом месте?
Потому что, думает Артур. Потому что времени и так неясно сколько осталось. Потому что я не хочу, чтобы ты тратил его на дрессировку сторожевого пса для меня. Потому что я все равно не подпущу никого к себе. Потому что ты собираешься воспитать замену себя, ты серьезно хочешь, чтобы я это одобрил с легким сердцем? Потому что я не хочу стоять и наблюдать за твоими дальновидными, обстоятельными приготовлениями к смерти.
— Потому что куда мы денем потом этого твоего обученного преемника, когда решим проблему? — малодушно подбирает он наименее категоричный вариант, кокетливо примеряя на слово «смерть» одежду, на несколько размеров меньше. Неуклюже выглядит, конечно, зато все прикрыто в стратегически верных местах.
— Артур, — мягко, но непреклонно упрашивает Мерлин ярко-красной улыбкой, в которой неясно, каких градусов больше: вина или повышенной температуры тела. — Что ты делаешь?
— То, что почему-то не делаешь ты, — не выдерживает Артур, поднимаясь на ноги следом. — Ты вообще ничего не делаешь. Не пытаешься даже. Ты читаешь книги, помогаешь Гаюсу, варишь какие-то мази для башмачника, учишь сына конюха читать. Ты живешь, как будто есть завтра. А его нет, Мерлин, его нет, — рявкает он обвиняюще. Серьезно, на этот раз Мерлин взбесил его по полной. В последнее время Артур то и дело хочет прихватить его за шею и тыкать лицом в солнце, в теплую погоду, в чистые воды ручья; хочет брать его руки в свои и заставлять трогать шершавые стены, крутые бархатные бока лошади, холодно-храбрую сталь доспехов; хочет держать его глаза открытыми двадцать четыре часа в сутки — смотри, запоминай, впитывай, черт тебя возьми, как ты вообще можешь спать? Сам Артур почти не может.
-
-
08.10.2014 в 23:58— Знаешь, — задумчиво говорит тот, выслушав спокойно всё, чем раскрылся Артур. — Это сложно объяснить — тем более такому ослу, как ты, — вызволяет он на свет приметы прошлой мирной жизни из пыльного шкафа, наскоро запиханные туда, когда по ним обоим прошла первая судорога хаотичной войны за рассудок Мерлина. Когда Джилрой авторитетно-сочувствующе сказал — «Ты не спасешь его, Артур».
Артур пытается не промахнуться с достойным ответом, но дурное дорогое вино успокаивает реакции и убаюкивает внимание — или это его незначительно-настойчивые, досадно частые взгляды, заостряющиеся не на том, что говорит Мерлин, а как: близко и слишком яркими своими губами. Это хорошо, думает Артур. У мертвых не бывает таких губ.
А потом глаза Мерлина снова опаляются разбавленным маковым маревом, красятся в несносно-огненный, и Артуру в одно юркое мгновение становится жарко — тяжелым, сухим теплом по всему телу.
И Мерлин молчит во всеуслышание — сумбурно, фрагментарно, нараспашку, плавной исповедью, случайным откровением, неспешным поступательным раздумьем. Мерлин молчит, и Артур слушает.
Как если бы приговоренного к смерти отпустили на волю, пообещав когда-нибудь казнить. И он живет — взахлеб даже, давится этой своей жизнью, как тяжелой пищей, но глотает, не жуя почти: просто потому что если не есть, то умереть от голода можно гораздо быстрее. А так — может быть, про него забудут? Не найдут, помилуют, поленятся, не захотят пачкать руки и свежее утро. А потом проходит день, два, неделя, другая, и он все продолжает жить, и челюсти уже устали жевать так быстро, и он греет ужин неторопливо, лечит насморк, ругается с соседями, ладит перекосившиеся за зиму окна, сетует на раннюю лысину или седину, даже покупает новую одежду и не обрывает неинтересные разговоры на полуслове, как делал это еще декаду назад.
Потому что каждый день ждать смерти — это умереть уже сегодня.
Для Мерлина имеет значение сейчас то, что его радует. А радует его помогать Гаюсу, распускать про Артура сплетни на кухне, учить Эллиса читать, спорить с Артуром, читать книги. Его это радовало всю жизнь, и он не видит, почему сейчас это должно измениться.
Потому что когда ты узнаешь, что скоро умрешь, ничего не меняется в сущности. Не меняется сама жизнь, меняется лишь ее продолжительность. Суть остается та же. Наполнение то же.
Мерлин никогда не делал то, что ему не нравилось. И сейчас он занимается тем, что ему действительно по душе. И тем, что он считает важным.
А если, почуяв скорую смерть, резко начать делать что-то принципиально другое, легко отказавшись от прежних задач и занятий, то это значит, что все предыдущие годы были посвящены совершенно неважным и ненужным делам. И вот это — вот это и есть разбазаривание. Вот это — жизнь впустую.
Артур вздрагивает, когда пришлое тепло рассеивается и остается только тактильное послевкусие, уязвимо-неуютное.
— Что это?.. — начинает было он и прочищает горло. — Что это было?
— Лень было объяснять словами, — пожимает плечами Мерлин и улыбается, а потом склоняет голову набок и словно между делом добавляет: — И я все равно не могу трогать то, что хочу, так что… — фраза по-дурацки повисает в воздухе, а у Артура что-то пустеет тяжело под горлом. Ты залез ко мне в голову? Ты распускаешь сплетни обо мне? Ты меня, что ли, хочешь трогать?
— Это нечестно, — ровно говорит он, смазанным движением ладони вытирая пересохшие губы. Это нечестно — вываливать вот так. Сейчас. Это нечестно — предлагать Артуру то, что он не сможет взять, и стоит прямо сейчас перестать мыслить категориями «взять Мерлина».
— Я думал, ты хотел знать.
— Я хотел знать еще чертов год назад, — огрызается Артур, отходя от Мерлина как от греха — подальше. — Почему ты… почему тогда ты?.. — он неопределенно дергает головой, так и не заставив себя закончить предложение.
Это было больше года назад, когда Мерлин вышел из тени и из-за спины Ланса под рухнувшее на Артура стремительное «Плохие новости: он все еще жив». Артур позволил себе тогда, не сдержавшись, очевидный выдох, высвобождающий легкие, и необоснованно-присваивающий жест — ладонью, обтянутой перчаткой, по волосам. Позже рыцари уснули вповалку, а Артур никак не мог угомонить разошедшиеся неровно-нервные касания беспокойства пополам с облегчением: живой, здоровый, рядом, не пытается больше умереть на глазах Артура, некрасиво распластавшись в седле. Не нужно больше испытывать это беспомощное чувство вины. И тревоги.
И они не спят сейчас вдвоем, и Мерлин слишком близко, костер трещит умиротворяюще-сонно, раскатывая по щекам Мерлина теплые хороводы, и Мерлин снова одуряюще-серьезно собирается назавтра отдать свою жизнь за Артура, и он такой весь — надоедливый, спонтанно мудрый, надежный, неуклюжий, постоянный, улыбчивый, матовый, ускользающий от понимания, хотя весь как на ладони, — и Артур раскрывает свою ладонь и тянется ею неосознанно. Убедиться, что живой — уже и еще, потому что это состояние в случае Мерлина частенько балансирует и колыхается. Убедиться, что вернулся. Убедиться, что отсвет от костра — это тепло. Убедиться, что Мерлин замолкнет наконец, не прожевав вслух очередную жертвенную чушь, если тронуть его не по уставу.
Ох, ну конечно, Мерлин не заткнулся — Артур даже подозревает иногда, что тот проклят или просто не очень умный. Вместо этого он улыбнулся беззаботно, дернул головой, ненавязчиво, но непреклонно стряхивая прикосновение, и продолжил беззаботно болтать про долину павших королей. Глазом не моргнув, обратил все даже не в шутку, а в ни во что. Словно и не было. Артур бы решил, что он не понял ничего, с Мерлина бы сталось не просечь очевидных посылов, но, во-первых, кого-кого, а Артура он понимал с полувздоха, не то что с полужеста. А во-вторых, едва заметно увеличенное расстояние между ними, когда Мерлин подался назад на пару сантиметров, вывалило Артуру правды больше, чем если бы Мерлин с негодованием отчитал бы его.
Артур понял всё тогда и был благодарен Мерлину за то, что тот потом не делал вид — он действительно вёл себя как раньше, и сам Артур со временем поверил, что не было ничего, включая недосказанность.
А сейчас вот, выясняется. Одной ногой в могилу, второй — Артуру под дых. Слишком ловко для человека, который в собственных шагах путается иногда.
— Почему? — переспрашивает Мерлин, бесцеремонно плюхаясь на кровать и скрещивая ноги. — Я… моя магия реагирует на тебя. Когда я реагирую на тебя, — он тщательно подбирает слова, настороженно-осторожно, будто древний артефакт очищает от пыли. Впрочем, он и сам артефакт, даром что не особо древний. Артефакт сосредоточенной невозможности. — Я боялся, что она выйдет из-под контроля, если мы, ну, знаешь, — деликатно запинается он, прикусывая согнутый большой палец.
— Ты за меня боялся?
— Нет, вот в тот раз я боялся за себя, извини уж, — фыркает Мерлин. — Ты бы убил меня, — уверенно говорит он, кивая для убедительности.
— Нда. Я бы тебя и сейчас убил, если бы мог, — рассеянно соглашается Артур, наливая себе вина. Мерлин не сказал ничего, потому что считал, что должен быть рядом. Даже если для этого нельзя быть рядом. Артуру нестерпимо хочется напиться или немедленно начать строгать скамейки.
Какого черта, Мерлин. Да ну какого ж черта ты всегда все решаешь за нас обоих — кому жить, кому идти умирать, когда вовремя уйти в сторону, когда наступает это самое вовремя и кто тебя вообще назначил судьей? Артур точно не назначал, а больше в Камелоте никто не обладает всей полнотой законодательной и исполнительной власти, так что — нет. Не считается. И то, что Мерлин не считается с ним, — тоже не считается.
— Но ты не можешь, — довольно отзывается он, разваливаясь по-хозяйски на постели. — Зато температура, кажется, вполне может. Что ж так жарко, а? — риторически вздыхает он, прикладывая ладони к щекам.
Артур стоит, прислонившись поясницей к столу, медленно и безвкусно глотает вино и смотрит на распластавшегося на его кровати Мерлина.
Жарко, да. Ему бы надо в холод. Зимой, думает Артур. Зимой будет холодно. Мерлин просто обязан дожить до зимы.
Если Мерлин дотянет до зимы, загадывает Артур, то всё будет хорошо. Температура уймется, и он перестанет равномерно полыхать нутром.
Всё будет хорошо. Ну, разумеется. Надо только дождаться зимы.
— Будут еще холода, — обещает ему Артур и залпом допивает вино — заздравным тостом. Заздравным, конечно.
-
-
08.10.2014 в 23:58Все трогают Мерлина. Постоянно. Без повода. Весь Камелот — единым порывом и злодейским тайным заговором. Артур уверен. Ему со стороны виднее. Ему только и остается-достается — это самое «со стороны».
Он раньше и не замечал, что сам, оказывается, прикасается к Мерлину слишком часто: дружески похлопывает по спине, инстинктивно хватает за локоть, не пуская вперед себя — туда, где опасно, фамильярно сгребает за плечи умиротворяюще-предупреждающим кольцом, когда Мерлин героически паясничает перед Утером, притягивая к себе и выдыхая куда-то в висок, выпачкивая доспехи и плащ в какой-то неведомой грязи, которой Мерлин покрыт с ног до головы — буквально; перекидывая его через себя на тренировке, таща на себе по ночному лесу — раненого, приставучего и тяжело дышащего; пихая локтем в бок, ероша волосы, отвешивая легкий подзатыльник, барахтаясь в немыслимых позах в сетке-ловушке, в которую и попасться мог только Мерлин — маг он, может, и великий, но следопыт — из рук вон никудышный.
Вообще, если так подумать, то может сложиться впечатление, что последние много лет Артур только и делал, что охотился, воевал со всякой нечистью, препирался с отцом и трогал Мерлина. И это то ли впечатляет, то ли настораживает, то ли продолжить бы.
Потому что вся эта ситуация давит Артуру на виски. Потому что это словно Мерлин уже мёртв. Потому что он на расстоянии вытянутой руки, но вытянутая рука не поможет, хоть выверни ее из сустава. Потому что Артур уже не помнит, как ощущается ладонь Мерлина на плече или его прохладные пальцы, осторожно трогающие лоб, когда Артур болеет и не может гаркнуть на него во всю мощь королевского величия.
Мерлин жив, а Артур не может в этом убедиться, не может элементарно сграбастать его и встряхнуть — я хочу, чтобы ты был в порядке. Я же велел тебе быть в порядке. Тебе даже элементарные задания нельзя поручить?
Артура выводит из себя, когда Мерлин не в порядке без его на это одобрения. Без шансов для Артура хоть как-то это выправить. Артуру даже жизнь и смерть попеременно подкидывают шансы, а Мерлин вот — заартачился. Обыграл две монументально-вечные материи, как Артура когда-то в кости.
С Мерлином теперь почти постоянно Персиваль — отзывчиво-равнодушный, внушительный и надежный. Артур сам приставил Перси к нему после того, как на очередном занятии со своим преемником — Абрх-как-его-там — магия Мерлина рванула с поводьев, как обезумевшая, вырвала с корнем столетние деревья и сожгла их дотла за полминуты, образовав вокруг самого Мерлина ровный жженый черный круг, в центре которого он и свалился без сознания, словно на затейливо-хищном алтаре самому себе.
И пока старик с непроизносимым именем ездил за помощью в Камелот — недалеко, километров семь до первых стен, — пока он не вернулся с Персивалем, спрыгнувшим с лошади обеспокоенным, но обнадеживающим одним своим присутствием манером, — Артур просто сидел и смотрел на безмятежно спящего Мерлина. Он не мог не то что подхватить его и отправиться вскачь в Камелот, к Гаюсу. Он даже проверить не мог, живой ли Мерлин, и те двадцать секунд, что старик искал пульс неверными дряблыми пальцами, Артур тупо повторял про себя: не сейчас, не сегодня, ведь еще не сейчас, это не может случиться сейчас, это как-то слишком глупо.
А когда Персиваль приблизился и наклонился к Мерлину, легко и без усилий подхватив на руки, Артуру пришлось срочно сесть за круглый стол переговоров с собственными безусловными реакциями: нет, никто Мерлина не забирает, да, так надо, ну и что, что чужой — и ничего Персиваль не чужой, если уж на то пошло, — так будет лучше, да, это твоя вина, твоя проблема, твоя ответственность и твой Мерлин, но сейчас это не имеет значения. Артур видел это уже однажды: два метра стабильной поступи Перси и не подающий признаков жизни Мерлин, которого тот удерживал. Артур шел тогда рядом и наравне. Сейчас же, когда Мерлин пришел в себя по дороге и неосознанно крепко ухватился за Персиваля, Артур стиснул зубы и поводья в пальцах и опередил их, заняв ведущую позицию.
В конце концов, не пристало королю плестись сзади и наравне.
В конце концов у него нет глаз на затылке и он не мог видеть, как уверенно держат Мерлина под животом чужие надежные руки.
С этого момента Персиваль постоянно в молчаливом карауле, неотступно сопровождает Мерлина почти повсюду днём. Артуру хочется сказать — не привязывайся к нему слишком сильно. Не повторяй моих ошибок.
Но Артур не знает, не привязался ли Персиваль уже давно, как, впрочем, и все рыцари.
Но Артур не знает, способен ли Персиваль теперь хоть к кому-то привязаться. Артур бы точно не смог.
Артур точно не сможет.
Он уже сейчас справляется только силой воли. Потому что назвать ситуацию простой — преступление против объективности и трезвой оценки. Хотя, что может знать о трезвости человек, ежедневно мечтающий утопиться в чане воображаемого вина? О настоящем вине речь не идет вообще: во-первых, Артур сейчас больше чем обычно боится потерять контроль. А во-вторых, тогда он упустит и то малое, что остается ему от будней Мерлина. Тоже — оставшихся. Артур никогда не думал, что одно слово может так тяжелеть на языке, под горлом и в желудке — непроговоренное.
Приговоренное.
Со стены башни весь Камелот — словно макет самого себя на стратегической, слишком подробной карте.
Артур кутается в растворяющийся день и куртку, Мерлин подставляется ветрам и утопающему солнцу. Как некстати это чертово внезапное бабье лето посреди октября. Неслыханная выдумка природы.
Мерлин смотрит вниз — туда, где мать окриком загоняет беззаботных, слегка распоясавшихся детей домой.
— Пусть бы еще поиграли, — задумчиво пожимает он плечами, переводя взгляд на Артура, словно в поисках поддержки. — Теперь ведь до весны. Некуда торопиться.
Артур не смотрит в ответ — он смотрит тоже вниз. До весны. Конечно. Будет весна в Камелоте. Будут и дети — эти. И другие. Побледневшие за зиму, молчаливые и немного посерьезневшие — но это только до весны, которая быстрыми мазками ляжет на заострившиеся лица.
Камелоту некуда торопиться теперь и до весны.
Мерлину некуда торопиться — теперь. Мерлину некуда — теперь.
Ему точно — не до весны.
Артуру — не до смеха.
В голове не укладывается, что весной Мерлина не будет. Эта мысль просто не помещается в сознании. Артур сильно сомневается, что она способна поместиться хоть где-то.
Артур бездумно щелкает суставами пальцев, и Мерлин не глядя тянется остановить — ему никогда не нравилась эта привычка Артура.
Касание, конечно, вляпывается в пустоту — Артур только выдыхает с досадой. Потому что — что еще он вообще сейчас может? Какая весна, какая зима, к черту. Все уже кончилось. Это агония, это бабье лето — нежданное, теплое, но с медным привкусом грядущих неотвратимых холодов.
— Артур. Не надо, — просит Мерлин, качая головой.
Все-то ты понимаешь, обреченная умница.
— Пойдем отсюда, пока я не умер с голоду, — предлагает он командным тоном, и инстинкт обхватить Мерлина за плечи и бестрепетно утянуть за собой дергается вперед голодным рывком, как дурная собака, не поддающаяся дрессировке. Таких не держат при дворе. Таких даже при себе не держат — бесполезные ведь.
Артур спускается вниз по лестнице под едва различимый аккомпанемент шагов сзади идущего Мерлина и думает о том, что бесполезно — это гнать собаку-инстинкт со двора.
Она уже привязалась. Да и Артур, в некотором роде, тоже.
Боже.
-
-
08.10.2014 в 23:59Мерлин вяло ест свой ужин, а вот болтает очень оживленно: о новом преемнике — старый Абрлах-как-его оказался… ну да, слишком старым. Еще он болтает о сынишке кузнеца, о новых породах лошадей, о близящейся большой ярмарке и глупых легендах о призраках, живущих в колодцах и ворующих души тех, кто слишком долго смотрит на воду.
Артур смотрит в его глаза — огонь, теперь почти всегда огонь, мерцающий от мимолетных касаний ресниц, — и думает о том, что не вода, нет, не вода крадет души засмотревшихся. Огонь сжигает свою, а затем перекидывается на чужую, как летучий пожар на сухие крыши рядом стоящих домов. Не надо, стало быть, стоять рядом, но как идти, если ты врос ногами в землю? Да и куда ты станешь бежать, когда начнут гореть твои мосты?
— Ты пялишься, — авторитетно заявляет Мерлин, выдергивая Артура из мыслей, как сорняк с грядки. — Как девчонка. Я влюблен в умирающего человека, — внезапно напевает он, поднимаясь из кресла. — Ты знаешь, что я собираюсь покинуть тебя? Покинуть тебя? Я влюблен в умирающего человека, — продолжает он. — И я сделал всё, что мог, — мелодично заканчивает он, вольготно раскидываясь на кровати.
Артур переваривает информацию вместе с куском сочной баранины и осторожно вытирает рот.
— Что? — вежливо спрашивает он, отбрасывая салфетку не в пример бесцеремонно.
— Это песня, — как идиоту поясняет Мерлин, елозя на подушках.
— Я понял. Она странная. Никогда раньше не слышал, — хмурится Артур, поднимаясь с места и допивая вино залпом.
— Разумеется. Она ведь еще не написана. Это…— Мерлин на секунду замолкает и обдумывает что-то, а потом продолжает: — Да, это середина первого десятилетия третьего тысячелетия. Точнее не могу сказать.
— Теперь ты слышишь еще и песни? — недоверчиво интересуется Артур, рассматривая Мерлина чуть издали. Он не то чтобы опасается подходить, просто не совсем еще пока понимает, как вести себя с Мерлином во время этих его прогулок по памяти грядущего.
— Я слышу и вижу весь мир. Все миры — что были и что будут, — легкомысленно пожимает плечами Мерлин. — Хочешь, расскажу? — и он приглашающе — серьезно? Приглашающе? Это кровать Артура, так, на минуточку, — хлопает ладонью рядом с собой.
Артур не уверен, хочет ли он. Не уверен, что хочет слушать сказки, что хочет тратить время на этот бред, что хочет ложиться рядом с Мерлином без возможности трогать Мерлина.
Потому что единственное, что он хочет без сомнения, — это Мерлин.
Мерлин выжидающе смотрит на него, а затем переворачивается набок, устраивая голову на согнутой в локте руке, и у Артура что-то с легким щекотным свистом трогает кровь под кожей от этой позы — спокойной, личной, расслабленной и мирной.
— Хочу, если ты обещаешь больше не петь, — наконец решает Артур, стаскивая куртку и бросая ее на пол, прежде чем устроиться гостем в собственной постели — на боку, лицом к Мерлину.
— Да, тебе никогда не нравилась Лана Дель Рей, — кивает рассеянно тот, и Артур не сразу понимает, что, во-первых, Мерлин здесь и сейчас — не целиком: солидная часть его сознания уже где-то в далеком будущем; а во-вторых, что этот набор букв — имя менестреля.
— А тебе, значит, он нравится?
— Она. Да. Ты так забавно ворчишь и морщишься, когда я включаю ее дома. Или в машине, — Мерлин улыбается отрешенно, и Артур не станет, не станет снова глупо и бесправно раздражаться: не ему.
— Включаешь? В машине? — он аккуратно повторяет непонятные, чужие, не существующие еще для него и для мира слова.
— Машина — это такая железная телега, на которой можно передвигаться со скоростью двести километров в час. И еще в ней можно слушать музыку, если…
Мерлин говорит, говорит много, путано, увлеченно, а Артур просто смотрит, как движутся его губы и немного не доверяет. Чем человечество вообще кормит лошадей в том, еще не рожденном мире, что они передвигаются подобно смерчу?
И какими травами оно опаивает своих менестрелей, что они так романтично воспевают скорую гибель любимого человека?
Я влюблен в умирающего человека.
Естественно, Артуру уже сейчас не нравится эта Лана Дель Рей.
Потому что даже ему понятно: нет в смерти ничего романтичного. Только глухое желание удавиться — Артур ради такого дела даже готов пожертвовать самому себе одну из своих свежевытесанных скамеек.
Выбьешь из-под ног, Мерлин?
Умрёт, неожиданно спокойно думает Артур, и точно выбьет.
Этим и выбьет.
Он слишком исполнительный и послушный слуга тогда, когда это совсем ни к чему.
Это становится то ли забавой, то ли традицией, то ли ритуалом, хотя для последних двух прошло еще слишком мало времени: традиции складываются десятилетиями, а не за пару дней, но в их ситуации день — за год, и Артур даже про себя не может назвать ситуацию исключительно мерлиновой. Не может исключить себя.
Мерлин приходит под вечер, они ужинают, а затем Мерлин рассказывает, а Артур слушает. Он уже даже хмурится вопросительно гораздо реже — всего пару раз за предложение.
Космос, электричество, интернет, телефоны, самолеты, ядерное оружие, кино, мощные лекарства без запаха и вкуса — все это кажется бессмыслицей, выдумкой, горячечным бредом — Мерлин сам себе сейчас ходячая горячка. Будущее, которое рисует Мерлин, — огромно. Артур не может ни поверить до конца, ни понять. Несмотря на все подробные и терпеливые объяснения. Мир, каким знает его Артур, видится прочно стоящим на своих мировых ногах, стабильным, древним, мудрым и таким необъятным, с укоренившимися законами, распорядками, укладами, механизмами. Мир уже в эти годы развит, разнообразен, быстр и иногда пугающ — особенно для таких девчонок, как Мерлин. Этот мир просто не может так измениться. Какие еще железные птицы.
— А что люди?
— Люди?
— Люди.
— Люди как люди. Живут. Просто живут.
— Им это все нужно, чтобы просто жить?
— Да.
— Мы сейчас живем без этого.
— Да.
— Хуже?
— Так же. Комфортнее немного.
А Артур думает, что немного комфортнее его жизнь сделала бы сейчас возможность подтащить Мерлина к себе под бок, а точно не соковыжималка.
— Так, значит, мы там вместе? Ты не перестанешь портить мне жизнь даже спустя шестнадцать веков?
— Не-а.
— Какие мы там?
— Такие же. Ты — так точно задница. С самого первого дня нашего знакомства.
— Как мы познакомились?
— На детской площадке. Ты дразнил меня лопоухим.
— У тебя все такие же нелепые уши?
— Да. И ничего они не нелепые. Тебе нравится, не ври.
А Артур думает о том, что это даже словно успокаивает немного — то, что у Мерлина в том мире будут такие же по-идиотски оттопыренные уши. Есть вещи, которые не меняются — и спасибо.
Боже, у Артура ноют зубы от желания прихватить его за мочку прямо сейчас.
— А на самом деле радуга возникает из-за того, что солнечный свет преломляется и отражается капельками воды, дождя или тумана, парящими в атмосфере, и…
— Расскажи еще про нас.
— Артур.
— Давай, не жадничай. Про оптику расскажешь перед сном — меня усыпляют твои заумные россказни.
— Да, ты всегда скатывал у меня физику перед уроками.
— После того, как перестал дразнить тебя лопоухим?
— Нет, после того, как заступился за меня на школьной парковке. Сказал, что только ты можешь доставать меня. А еще я колени разбил тогда об асфальт.
— Асфальт?
— Это покрытие такое. Вроде камня.
— Выходит, я спас тебя тогда, а?
— Ты был просто рыцарь в сияющих доспехах.
— А ты попавшая в беду девчонка, стало быть.
— Я слышу в твоем голосе насмешку.
— Неудивительно. С такими-то ушами.
— Так вот, в результате белый свет разлагается в спектр — это, кстати, называется дисперсия света, — и наблюдатель, который стоит спиной к источнику света, видит разноцветное свечение…
— Мееееерлин!
И Артур думает о том, что нет уж. Всё будет в порядке. Его Мерлина — вредного, забавного, лопоухого, всегда знающего всё лучше Артура, сообразительного и находчивого — и правда не имеет права доставать никто другой. Даже смерть.
Нет. Точно. Не в этот раз.
-
-
09.10.2014 в 00:00Когда в очередной вечер Артур заходит в свои покои, Мерлин не доедает в одиночку ужин, бессовестно развалившись в кресле, не имитирует бурную деятельность, наводя сомнительный (бес)порядок в комнатах, не дремлет тревожно и поверхностно, скитаясь в переплетениях своих реальностей.
Сегодня всё идет не так. Само идёт и Артура за собой ведет.
Потому что, когда Артур видит Мерлина без одежды — его ведет.
— Ты снова пытался поджечь сам себя? — сдержанно интересуется он, закрывая за собой дверь. Ни к чему страже наблюдать, как слуга с наслаждением отмокает в королевской ванне.
— Нет. Просто. Жарко, — неопределенно дергает плечом Мерлин, и Артур кивает только, провожая сдержанным взглядом влажную белую кожу.
Жарко, да. Мерлину же теперь всегда жарко. И если сейчас тронуть его, каково это будет: холодная вода и горячая кожа, эти температурные разницы?
— Артур? — настороженно зовет Мерлин, всматриваясь внимательно в его лицо. — Что-то случилось?
— Нет, все в порядке.
— Ты не умеешь врать, — уверенно фыркает Мерлин и начинает вылезать из ванны.
— Это… — начинает было Артур, занося фразу «Это не моя прерогатива» или «Это ты у нас искусный лжец» как руку для пощечины, но вовремя останавливает себя. Мерлин прав. Нельзя постоянно тыкать его носом в прошлые огрехи. Это нечестно и некрасиво, как минимум. — Это не правда, — заканчивает он, и то, как светлеет лицом Мерлин, лишь подтверждает догадку Артура: он ждал от Артура другой реплики. Немного непредсказуемости не повредит, да, Мерлин?
— Я имею в виду мне. Ты не умеешь врать мне, — самодовольно замечает тот, перелезая через бортик, а Артур, может, и сильный король, но вот человек из него прямо сейчас складывается на редкость бессильный. — Извини, я думал, что успею до ужина.
— Ничего. Только… оденься, — глухо говорит он. — Просто оденься, Мерлин, — и с силой проводит рукой по волосам, будто это может унять зудящее в ладонях тактильное неудовольствие и нетерпение.
— Я… извини, сейчас, да, — бормочет Мерлин невнятно-смущенно. Артур приказывает себе беспощадно и категорично: отвернуться и не пялиться бешено-беспорядочно. В конце концов это просто неприлично, но это голый и мокрый Мерлин, неловко переступающий босыми ногами по полу, и Артуру вот вообще сейчас не до приличий. Ему надо смотреть, если уж трогать не получается.
— Не смотри на меня так, — сердито просит Мерлин, и Артуру даже кажется, что он легко краснеет щеками. — Мне, знаешь ли, тоже непросто.
Артур прикрывает глаза, собираясь с силами. Без этой информации он бы точно отлично выжил. Ему не нужны лишние подтверждения того, что, будь все по-другому, он бы сейчас просто завалил Мерлина на кровать и распластал под собой. И Мерлин бы не отвернулся, не ушел бы от прикосновения, как тогда, а был бы отзывчивым и нетерпеливым — ему ведь тоже непросто, оказывается.
Стук в дверь втекает в комнату благословением. Артур выдыхает и поворачивается резко, махнув Мерлину рукой — скройся, ради бога, просто выйди из зоны видимости.
— Войдите.
— Ваше Величество, — на пороге с встревоженным поклоном появляется стражник, вышколенно глядя исключительно перед собой. — Только что прибыли гонцы с восточных окраин Камелота. Дурные вести. Не терпят до утра.
Дурные вести, почти с удовольствием думает Артур. Дурные безотлагательные вести — это просто отлично. В данной ситуации — так и вовсе подарок небес. Что угодно, лишь бы под благовидным предлогом сбежать сейчас от Мерлина и собственного озверевшего неблагополучного желания.
— Я скоро, — бросает он, не поворачиваясь, и выходит вслед за стражником. Я скоро свихнусь, вот что стоило бы добавить, но Мерлин и так всё поймет же. Артур ведь действительно не умеет ему врать.
На восточных границах Камелота исчезают целые деревни. Люди просто словно растворяются в воздухе поселениями, в одно мгновение.
Артур возвращается бесконечными коридорами в свои покои и боится, что это магия.
И боится, что ему сейчас нет дела.
А выезжать надо с рассветом — неизвестно насколько. Неизвестно, будет ли жив Мерлин к моменту возвращения Артура.
Мерлин всегда говорил, что придет день — и Артур станет самым великим королем былого и грядущего. Ну, значит, либо день еще не настал, либо Мерлин слукавил. Снова. Потому что Артур сильно сомневается, что величайший король — справедливый, мудрый и милосердный — поставит свои интересы выше государственных.
Мерлин ему просто не позволит — он, по крайней мере, точно считает, что имеет право (врожденное, видимо) что-либо запрещать Артуру. Юридически, разумеется, нет, но потом ведь из мертвых Артура подымет (бывали прецеденты), чтобы вдоволь позанудствовать о морали и уместности.
А потом Артур открывает дверь, и ему становится вообще не до нотаций, дилемм и размышлений.
В первый момент он просто стоит и не может понять, что происходит. Почему это происходит в его жизни, он ведь не особо гневил богов — ну, в последнее время точно.
Мерлин лежит на кровати, вытянувшись на животе и обнимая подушку руками. Из одежды на нем незамысловатая нагота и приглушенные отблески свечей, а сам он потирается бедрами о постель — неосознанно, кажется.
Артур смотрит на прогиб поясницы, на его тощую задницу, на то, как обрисовываются под кожей лопатки, и тяжеловесно думает о том, что нужно немедленно выйти. Уйти. Переночевать где-нибудь в другом городе — можно даже еще не построенном, честно, Артур неприхотлив. В конце концов можно провести ночь в покоях королевы — так, ради разнообразия и приличия. Гвен, конечно, благоразумно и мудро не спрашивает ничего, и Артур немыслимо благодарен ей сейчас: за то, что рядом, когда нужна, за то, что не задает вопросов, за то, что сама все понимает.
За то, что не любит его так, как он никогда не смог бы любить ее в ответ.
За то, что она именно поэтому и понимает его — потому что сама любит того, кто уже никогда не придет.
— Артур, — на грани слышимости, но различимо зовет Мерлин, и все благородные порывы уйти рассеиваются, истончаются, как некачественная дешевая ткань. — Артур! — повторяет во сне Мерлин, и это совершенно точно не предупреждающий крик. Не дружеский оклик. Не приветствие.
Мерлину явно снится что-то недвусмысленное и приятное с участием Артура.
Небеса высокие, Артур серьезно больше не может.
— Мерлин, — он идет к кровати, стаскивая куртку и бросая ее на пол. — Мерлин, я запрещаю тебе насиловать мои простыни, — следом летят рубашка и штаны — Артур умеет раздеваться и одеваться сам, что бы там ни ворчал Мерлин про беспомощных королей. — Запрещаю, — повторяет он, прежде чем устроиться гостем в собственной постели — на боку, лицом к Мерлину.
— Я их тебе стираю, так что могу и пачкать, — бормочет тот сонно, поворачиваясь на голос. Артур считает про себя — раз, два, три, четыре, пя…
— Артур? — Мерлин открывает глаза и смотрит почти в упор еще немного нездешним, смазанным взглядом.
— Ты слишком удивлен для человека, стонавшего пять минут назад мое имя, — хмыкает Артур, разглядывая его — спутанные волосы, яркие губы и теплые даже на вид щеки.
— Я… что? О, — он приподнимается на локтях, прикусывая нижнюю губу. — Извини, я… это всё сны.
— Не извиняйся. Я так и думал, что ты даже во сне не затыкаешься. Иногда я думаю, что молоть языком — это единственное, в чем ты хорош, — поддевает его Артур, которому самому сейчас единственный выход — это говорить, говорить и говорить, просто чтобы не думать и не свихнуться, как обещалось.
— Знаешь, насчет языка, — вдруг легко говорит Мерлин, глядя на Артура весело-серьезно. — Когда мы в первый раз встретились, ты спросил меня, умею ли я ползать на коленях. А потом предложил научить.
— Ну? — у Артура ни одного хорошего предчувствия насчет продолжения этой мысли, но любопытство пересиливает инстинкты самосохранения.
— Я бы мог, пожалуй. Хотел бы, — Мерлин выгибает бровь, и это задумывалось двусмысленно-красноречиво и пошло, должно быть, но вышло неуверенно-честно и до безобразия мечтательно.
— Заткнись, пожалуйста, — цедит Артур, прикрывая на секунду глаза и беря неосознанно глубокий вдох. Ошибка. Фатальная. Обоняние тут же нарывается на тонкий свежий запах яблок, которые Мерлин, кажется, уплетает постоянно, затаенные ноты диких трав — мазь от мигрени или же отвар, которым Мерлин моет голову, и Артуру хочется протянуть руку и запустить ладонь в его волосы, пропускать их сквозь пальцы, трогать, ощущать и сравнивать, какие они на ощупь — сами по себе и после травяного отвара. А еще Артуру хочется Мерлина — на коленях перед собой. Мерлина, который никогда и ни перед кем не вставал на колени — ни буквально, ни фигурально, — Мерлина, который сам хочет Артура так.
Это безбожно легко представить.
Это безбожно невозможно получить.
— Не могу, — беспомощно признается Мерлин. — Я… это все слишком. Ты, взгляды твои, сны эти непрекращающиеся, и ты в них тоже, и смотришь тоже, и…
— Подрочи себе, — внезапно для самого себя приказывает Артур, потому что у него вообще нет сил смотреть на то, как этот идиот мучается. — Давай, ну? Ты же хочешь.
Надо отдать Мерлину должное (впрочем, Артур сейчас готов отдать ему не то что должное, а все земли Камелота, да еще и завоевать ему другие) — он не вспыхивает оскорблено, не смотрит на Артура как на сумасшедшего или больного, не отскакивает на другой конец кровати.
Он просто смотрит секунду внимательно ему в глаза, кивает медленно и переворачивается на спину, поворачивая голову к Артуру.
-
-
09.10.2014 в 00:00— То есть ты все же представлял? — хрипло усмехается Артур, облизывая губы каким-то нутряным инстинктом — потому что целоваться хочется почти до одури. Запустить пальцы Мерлину в волосы, оттянуть назад, направить его так, как хочется, и целовать, пока легким не станет щекотно.
— Можно подумать, ты нет, так что не вздумай называть меня девчонкой, — предупреждает Мерлин и стонет коротко, прикрыв глаза. Артур и сам заводится почти в момент, хотя не он тут вытирал собой простыни бог знает сколько времени. Его выхлестывает коротко изнутри от одного вида — и понимания того, что это Мерлин, голый Мерлин в его постели, раздвигает свои длинные ноги и ласкает себя. Потому что хочет. И потому что Артур хочет.
— О боже, Артур, — бормочет он и вдыхает резко, так и не открыв глаза, и у Артура у самого темнеет все перед глазами — Мерлин явно снова пытается ускользнуть, вернуться вперед — к тому, другому Артуру. И если раньше Артур думал, что глупо ревновать к самому себе, то сейчас у него новости — для себя и Мерлина.
— Открой глаза, — требовательно окликает он. — Мерлин. Смотри на меня, — говорит он и, не выдержав, тоже обхватывает себя ладонью. Не смей, думает он, не смей быть там. Не смей быть не со мной. Не смей уходить туда раньше времени. — Расскажи мне? Расскажи, — в голосе сыреют рваные голодные интонации, Артур пытается подстроиться под ритм Мерлина, но выходит скверно, потому что его словно приковало к месту сочное, рыжее, молодое марево во взгляде Мерлина — Артур так давно не видел их голубыми, что уже и не помнит почти.
— Ты… они повздорили и не разговаривали… ох… полтора дня, а потом помирились, и ты, о боже, Артур, что ты за… — Мерлин чуть выгибается вперед, но послушно держит глаза открытыми — Артур боится сломаться напрочь об это послушание, такое несвойственное обычно Мерлину. — Ты не выпускал меня из постели полночи, из-под себя, потому что… ты сказал, что я должен кончить только от того… только из-за тебя. Чтобы я не трогал себя, — Мерлин срывается в какой-то бессвязный шепот, путает местоимения — ты, мы, они, я, но какая разница, если это всегда были и будут Артур и Мерлин, — говорит, говорит, говорит, и Артуру самому жарко от каждого слова, от тепла Мерлина, которое иррадиирует, кажется, на весь замок, и свежим контрастом — холодный ветер по спине из распахнутого окна.
Артур свихнется от этих контрастов.
Артур с ума сойдет от невозможности дотронуться до Мерлина.
— Я не могу, Артур, — сбивчиво произносит тот, — я не смогу, это сильнее, я…
И Артур вдруг видит — и практически ощущает это всё: силу Мерлина, рвущуюся наружу, жизнь, чистую, незамутненную жизнь, откуда её в тебе столько, если ты умираешь? И все картины, от которых ребра покалывает и вяжет нервы во что-то невообразимое: как Артур раздвигает коленом ноги Мерлина, как устраивается сверху, как переплетает их пальцы, как трахает его — размашисто, сильно, жадно, и Мерлин запрокидывает голову и кричит что-то в голос, скрещивая ноги у него на пояснице, пытаясь потереться членом о его живот, потому что слишком много, слишком хорошо, слишком почти-почти, ну же, Артур, черт тебя побери, ты издеваешься, я не могу, я не могу больше…
— Я не могу больше, — сипло срывается в стон Мерлин, — Артур, я не…— и на каких-то интуитивных порывах, видимо, тянется бессмысленным резким движением к нему.
На плечо оседают горячие, жадные прикосновения, когда Мерлин с силой сжимает пальцы.
Артур на секунду не верит даже, а потом скатывается в водоворот ощущений — эти касания выходят перезрелым откровением, наизнанку, запредельно честно и наконец-то.
— Артур! — вскрикивает Мерлин и затихает опустошенно, не фиксируя, кажется, даже того, что сделал, а Артуру хватает и этого, чтобы выплеснуться себе в ладонь — как подросток, честное слово, от простого прикосновения к плечу и неловкой дрочки.
— Мерлин? — зовет он, не уверенный в том, что ему это все не снится или не видится одним из этих сумасшедших снов.
— Ох, — тот распахивает изумленно глаза и переводит взгляд на свои пальцы, доверчиво сжимающие руку Артура. — Я… я не знаю, как это вышло, — он смотрит удивленно-восторженно и на пробу выводит что-то осторожно-легкое на коже Артура. Артуру же кажется, что он чертит эти линии где-то у него по межреберью.
— Ты перестал умирать? — он запрещает себе звучать обнадеженно, потому что даже идиотам известно, что может быть хуже бесполезно приобретенной надежды. Ничего. Ничего не может быть хуже.
— Не знаю. Прямо сейчас точно не собираюсь. Думаю, что интуитивно как-то отменил заклинание. Подобное лечится подобным, — глубокомысленно изрекает он и, подумав, добавляет что-то неразборчивое, а Артур чувствует едва различимое холодное покалывание в ладони — его абсолютно чистой ладони.
— Моя магия все еще со мной, — довольно улыбается Мерлин, рассматривая свою — такую же чистую ладонь.
— И все еще убивает тебя? — без эмоций спрашивает Артур, протягивая руку и обхватывая Мерлина за талию. Ощущения какие-то нечеловеческие — кожей по коже, пальцами трогать бока Мерлина. Нет, Артур свихнется не от невозможности. Артур свихнется от того, как это на самом деле чувствуется — горячо, гладко и очень близко.
— Ты, конечно, был хорош, но вряд ли секс с тобой излечивает от смерти, — с сомнением тянет Мерлин, покорно распластываясь вдоль бока Артура. — И не вздумай заснуть, нам выступать с рассветом.
— Во-первых, ты никуда не едешь. А во-вторых, откуда ты знаешь, что я собираюсь в поход?
Мерлин смотрит на него недоверчиво-сочувствующее.
— Ладно, ладно, да, ты знаешь всё, хотя это и немного жутко, — отмахивается Артур. — Но, серьезно, Мерлин. Ты остаешься в Камелоте. Я не смогу целиком и полностью сосредоточиться на происходящем, если буду постоянно спасать твою задницу. Ты сейчас себя не контролируешь.
— И ты мне больше не доверяешь? — ровно интересуется Мерлин, лениво закидывая ногу Артуру на бедро.
Я себе не доверяю, думает тот. Я не уверен, что не разверну лошадей в сторону Камелота в тот момент, когда мне хотя бы покажется, что тебе стало хуже.
— Ты своим топотом распугаешь всех колдунов еще за двадцать километров до границы, — закатывает глаза Артур, легко встряхивая Мерлина за плечи.
— Возьми с собой Ниула, — предлагает тот серьезно, не купившись, кажется, на реплику Артура. — Я научил его, чему было возможно за этот срок. Он гораздо талантливее и способнее Абрадхамха.
— О! Вот как его звали, точно, — усмехается Артур победно. — У всех магов должны быть нелепые имена?
— Ты должен взять его с собой, Артур, — Мерлин выпутывается из кольца его рук и перебирается Артуру на грудь, устраивая голову на скрещенных руках.
Дышать становится тяжеловато, но Артур и с места не двинется — пусть лежит так хоть до конца своих дней.
Можно подумать, их так много осталось.
— Пообещай мне, что возьмешь его с собой.
— Пообещай мне, что, когда я вернусь, мы повторим всё то, что я видел сегодня?
Пообещай мне, что, когда я вернусь, ты все еще будешь здесь. Пообещай мне, что мне будет к кому вернуться.
— Иди, — говорит Мерлин, кивая рассеянно. — Ты иди, Артур. Я буду здесь, — Артур вообще не помнит, чтобы последнее произносил вслух, но с Мерлином этого и не нужно. Ну не жуть ли?
— Хорошо. Ладно, я возьму твоего ученика с собой. Надеюсь, он превзойдет учителя.
— Меня никто не превзойдет, — улыбается Мерлин уверенно, прежде чем устроить голову у Артура на плече — костлявое, слишком теплое одеяло.
Мерлин, кажется, дремлет спокойно остаток ночи, а Артур рассеянно гладит его по спине.
Никто не превзойдет тебя, Мерлин.
Никто не превзойдет тебя, Мерлин, пока ты есть и пока ты будешь.
Артур уходит с рассветом и не оборачивается на пороге.
-
-
09.10.2014 в 00:00— Теперь уже недолго, — говорит Джиллрой полторы недели спустя. Артур вернулся домой накануне — с поредевшим отрядом, с победой и хорошими новостями. Ниул действительно оказался хорош — то ли сам по себе, то ли Мерлин в самом деле достойно обучил его, — но он быстро разобрался, что за проклятье наложено на окраину — древнее ведьмовское поселение, стоявшее здесь тысячелетия назад, оказалось потревоженным случайно во время сбора урожая какими-то не в меру любознательными юнцами.
Артур вернулся домой в рекордные сроки, сократив количество привалов до двух в день и почти загнав насмерть лошадей.
Мерлин, конечно, сказал — «Я буду» — и у Артура пока не было поводов сомневаться в его честности и в сего словах, но это же Мерлин. Он ведь может и не специально — умрет случайно, а Артуру потом что делать?
Но Мерлин сдержал слово. Дождался Артура. Только не узнает совершенно — ни его, ни Гаюса, ни рыцарей. Никого.
— Совсем недолго, — повторяет Джиллрой и вздыхает. — Несколько часов, может, день, не больше.
Артур стоит у постели Мерлина — не называть же ее своей, если Мерлин в ней провел времени за последние месяцы гораздо больше, чем сам Артур, — и смотрит в его мирное, безмятежное лицо. Нельзя умирать с таким молодым и спокойным лицом, боже, это же неестественно. Не то чтобы Артур хотел Мерлину мучительной и болезненной смерти, но, правда, он просто не может смотреть и видеть спящего Мерлина и знать, что внутри — внутри он умирает, счастливо и бесповоротно.
— Это всё? — отстраненно спрашивает он, не поворачиваясь к старику. — Если да, то оставьте нас, пожалуйста.
— Сир, — отвечает тот. — Я не уверен, что это поможет, но не могу не озвучить.
— В чем дело?
— Есть один вариант, — скрипуче сыплет словами Джиллрой, ленивым, медленным маятником расхаживая вдоль кровати, а Артур почти ненавидит его сейчас за свою прорвавшуюся в сознание надежду.
— И вы говорите это только сейчас?
— Это очень опасный и сомнительный обряд. В некоторых государствах, лояльно относящихся к магии, за него даже казнят, поскольку он считается насилием над личностью.
— Говори, — тут же требует Артур. В Камелоте пока никого еще не казнили за издевательства над магами, и неважно, как сильно будет казнить себя сам Артур за одни только мысли об издевательстве над Мерлином.
— Магия, ваше величество. Магия убивает Мерлина. Но можно убить саму магию, чтобы она перестала иметь власть над ним. Лишить Мерлина магии.
— Подобное лечится подобным, — отрешенно соглашается Артур, вспоминая недавний разговор с Мерлином. — И он станет обычным человеком? Без всех этих видений, постоянного жара и прочего?
— Совершенно верно, ваше величество. Это как вырезать опухоль или ампутировать зараженную конечность, чтобы избежать распространения инфекции.
— Я понял, понял,— спокойно отзывается Артур,кивая в такт своим словам.
Это ты ничего не понял, старик. Лишить Мерлина магии — это не опухоль вырезать, а всё нутро ему перерубить, перемешать и слепить кривовато-заново.
Лишить Мерлина магии — это сделать его живым, спасти его — но ради себя, ради того, чтобы он был рядом, чтобы он еще не одно десятилетие надоедал своим ворчанием, шутками и тем, как отлеживает Артуру руку по ночам.
Артур почти физически ненавидит этого старика — за то, что предложил, за то, что озвучил, за то, что заставил Артура выбирать.
И себя тоже — за то, что собирается сказать.
— Нет. Я против. Никто не лишит Мерлина магии.
Это одно из самых сложных — и оттого самых правильных и честных решений в жизни Артура. Он только что подписал окончательно смертный приговор Мерлину. Потому что не врал тогда — он действительно не хотел и сейчас не хочет, чтобы Мерлин изменился.
Артур хочет, чтобы тот всегда оставался собой. И если это значит умереть, если это значит отпустить его — пусть. Пусть идёт. Артур справится. С живым, но безжизненным подобием Мерлина, утратившего свою магию, свою силу, самого себя, — вот с этим Артур точно не справится.
Мерлин маг и он умрёт магом.
— Это мудрое решение, сир, — говорит Гаюс, и Артур хочет закричать, хочет выгнать их всех, чтобы только не слышать эти одобрительные интонации, но он только кивает сдержанно.
— Идите, — просит он устало. — Я позову, если понадобится помощь.
Джиллрой и Гаюс уходят, поклонившись напоследок, и со звуком закрывшейся двери Артур позволяет себе расслабить плечи и с силой провести ладонью по лицу.
— Вот ты всегда так, — говорит он. — Предпочитаешь отлеживаться, оставляя все самое трудное мне, — его голос похож на веселую древесину, не гнется ни в одну сторону, но усыпан стружками самодельного энтузиазма — Артур держит себя в руках, Артур не опускает руки. Пока еще нет.
-
-
09.10.2014 в 00:01Он молчит так долго, что, заговорив, в первую секунду почти вздрагивает от того, как звучит его собственный голос.
— Ты говорил, что магия изначально безвредна. Нейтральна. И все зависит от человека, использующего ее. Ты говорил, что никогда не навредишь мне своей магией. Ты говорил, что ты самый сильный маг. И теперь ты умираешь из-за нее.
Артур не знает, кого он обвиняет и в чем. Себя, Мерлина, его магию, новых рыцарей, которые смотрели сочувственно и перешептывались, словно Артур не может их слышать: «Скорее бы небеса уже забрали бедного мальчишку. На короля смотреть тошно». Но Артур услышал, как услышал и Персиваль, и вот тогда — тогда Артур наконец-то снова вспомнил и увидел, что такое настоящая незамутненная сила Персиваля: они с Леоном и Гарретом еле-еле смогли оттащить его.
— Персиваль из-за тебя чуть не прикончил двух рыцарей, — рассказывает Артур и улыбается мимолетно. Мерлин, даже умирая, все еще умудряется вселять жизнь и огонь в других. — Может быть, со временем он придет в себя, как думаешь?
Может быть, со временем будет не так непролазно, безвыходно, бесполезно-муторно и тоскливо.
Может быть, со временем найдутся силы сказать себе, что руки мерзнут не от мороза и холодных поводьев между пальцами, а от того, что ими ты похоронил самого странного, сильного и своего человека.
А потом на Артура рушится паника — ледяная, тошнотворная, пришлая, бесконечная паника. Такая, что впору то ли выть, то ли хватать Мерлина и мчаться во весь опор на край мира, нещадно стегая коня, чтобы только обогнать время, чтобы только не останавливаться.
Что он станет делать один? Что, спрашивается, он должен теперь делать?
Артур упирается локтями в колени и кусает кулак чуть выше сгиба большого пальца.
— Почему? — тихо сдается он, глядя на неподвижное тело Мерлина. — За что?
Тебе-то всё это за что? Почему ты? Почему?
Почему никто не может ответить Артуру на один простой, элементарный вопрос? Почемупочемупочемупочему.
Мерлин не отвечает, и все вопросы, рассыпавшись на буквенную труху, сиротливо валятся на пол — их сметут утром прилежные, молчаливые слуги.
Мерлин не отвечает, и Артур тянется вперед, беря его за руку.
Мерлин не отвечает. И не дышит заодно.
Артуру кажется, что он тоже теперь не дышит — с ним заодно.
А потом он долго, страшно и беззвучно кричит.
Ночь, когда умер Мерлин, разродилась невиданно красивым рассветом.
Артур спустил лодку в воду собственными руками. Холодными, словно на дворе неприветливая зима.
Мерлин не дожил ни до зимы, ни до седин.
— Иди, — проговорил Артур чужим, безвкусно-серым, но твердым голосом. — Иди, Мерлин. Я буду.
В годовщину смерти Мерлина, когда он перестал являться Артуру во снах каждую ночь, притаскивая с собой запах яблок и кофе — Артур в глаза никогда не видел его и не пробовал, но точно знает почему-то, что это именно кофе, как и рассказывал-обещал Мерлин, — Артур официально разрешил в Камелоте магию.
Придворным магом стал Ниул — русый, невысокий, спокойный и почтительный. Он гораздо больше, вообще-то, похож на мага. И, что важнее, совсем не похож на Мерлина.
А Артур ведет войны, заключает союзы, побеждает, милует невиновных и казнит виноватых, обучает, выслушивает и ждет. Ждет, когда настанет его время идти.
К Мерлину, который теперь спит и видит сны, какие в дни своей юности видит человечество.
-
-
09.10.2014 в 03:04спасибо
-
-
09.10.2014 в 09:47Вы прекрасны, автор
-
-
09.10.2014 в 10:00И эта история в том числе.
-
-
09.10.2014 в 14:09Я вроде и готова разрыдаться, но на душе легко-легко почему-то.
Прекрасная вещь.
-
-
09.10.2014 в 21:02да, соглашаешься с автором, что именно так мог умирать Мерлин, и именно так мог реагировать Артур и другие герои на происходящее.
динамика истории во внутреннем состоянии Артура, но это захватывает, благодаря читать дальше стилю автора. нервное напряжение перерождается в юст и заканчивается феерическим выбросом в будущее, где мальчики встретятся.
в этом обещание ХЭ, поэтому в конце-концов наступает принятие смерти Мерлина. это его цена за жизнь короля и он готов платить, как готов был сделать это ещё в первом сезоне
огромная благодарность за радость прочтения отличного фика
-
-
09.10.2014 в 21:49Я получила огромное удовольствие! Спасибо, Вам!!!
-
-
10.10.2014 в 21:15-
-
11.10.2014 в 06:55Фик получился невероятно правильным, эмоционально правильным, и оттого цепляет за всё живое, проезжает по больному и буквально выворачивает наизнанку.
Спасибо огромное
-
-
11.10.2014 в 07:17И сердце вдребезги
Господи. Какая злая осень.э
и первые слезы на подступах
Пообещай мне, что мне будет к кому вернуться.
и волна смертельной тоски
и долбаная Лана с ее килл килл
и странное, зыбкое обещание возможного будущего
такой сильный Артур
и такой едкий привкус гибели в мыслях
жгучие слезы и жаркое, канонное, отчаяние
и стылая стужа в душе
Автор, вам нужно запретить писать. Потому что это слишком
-
-
11.10.2014 в 20:14Это прекрасно. Это охренеть как прекрасно.
Это узнаваемо, как уже было отмечено выше, в самом лучшем из всех возможных смыслов.
Бьет наотмашь по эмоциям ( признаюсь,но не каюсь - рыдала как сентиментальная барышня, коей впрочем ни в малейшей мере не являюсь)
"Ожог третьей степени, мази Гаюса не помогут..."
У меня развивается какая-то больная привязанность к вашим текстам.
Стиль письма настолько своеобразный
самобытный...
подавляющий...
замысловатый...
эмоционально- сокрушительный...
будто выплавленный из души...
несколько монументальный и одновременно неожиданно-легкий...
стремительно-уверенный и тягуче- медленный...
и ................ просто красивый.................................
На выходе и на выдохе имеем бессмысленный монолог неадекватного фаната.
Пишите,пожалуйста, пусть редко, но балуйте нас своими текстами по Мерлин-фэндому.
СПАСИБО!!!
И да, я фанат вашего творчества. Ваш стилистический гений разрушает мой мозг...
-
-
12.10.2014 в 00:08Оно такое... хрупкое, больное насквозь, что даже плакать не получается, внутри все как будто замерзает.
И я не знаю, от чего больнее - от того, что Артур проживает свою жизнь без Мерлина, осознавая, что не он, а какой-то другой человек, другой Артур когда-то там, в будущем, которое страшное и непонятное, все еще рядом с Мерлином, и что Мерлину, возможно, сейчас хорошо, или то, что неизвестно, где сейчас Мерлин.
И вот оно вроде с хорошим и светлым намеком на реинкарнацию, а вроде как и нет.
И это просто сердце разбивает.
Написала и не хочу перечитывать, мне кажется, я в своих же эмоциях запуталась
К Мерлину, который теперь спит и видит сны, какие в дни своей юности видит человечество.
А вот эту фразу надо где-то выбить, потому что она слишком красивая.
Спасибо за этот фик, который начинается на вдохе и заканчивается на этом же выдохе и после которого больноплохосветлохорошо.
-
-
12.10.2014 в 04:02Кузя-кот, вам спасибо за отклик!
Midnight_Guest., не надо в три ручья — однажды, полтора тысячелетия спустя, все обязательно будет хорошо))
vika33, автор, в свою очередь, искренне благодарит за такие слова — очень, очень важные и нужные. Спасибо.
Holy Witch, рад слышать, что на душе все же легко
Nomare, это его цена за жизнь короля и он готов платить, как готов был сделать это ещё в первом сезоне
автор и сам немножко у-ми-ра-ет от того Мерлина, который, конечно, изменился за 5 сезонов, но все еще — всегда — на страже и наготове впихнуть свою жизнь за Артура. Спасибо вам, что читаете и разделяете, спасибо
Сольвейг..., и вам спасибо за такие слова. Как теперь убрать идиотскую улыбку с лица?))
ls311, /автор затревожился по ту сторону монитора т_т /
silver_autumn, и вам спасибо огромное, что не остались равнодушным — что еще нужно автору?
-Wintersnow-, встречно предлагаю вам запретить писать отзывы — потому что это тоже слишком
такой сильный Артур
вообще, мне кажется, что Артуру в этой ситуации, конечно, тяжелее, причем в разы. И ему и быть сильнее надо, за обоих.
Спасибо за ваши слова, перевариваю до сих пор и лучусь урановым теплом
Царевна НеЗМЕЯна, КАК С ВАМИ РАЗГОВАРИВАТЬ ПРОСТО ВОТ КАК! Сломали так сломали, вообще, в пыль и крошку, камня на камне от автора не оставили, только вырванное сердце на блюдце — забирайте и уносите, вот оно
jehan, where is your gun?,
я люблю его или ненавижу
надеюсь, что, несмотря ни на что, все же первого чуточку больше, а то печаль
Артур проживает свою жизнь без Мерлина, осознавая, что не он, а какой-то другой человек, другой Артур когда-то там, в будущем, которое страшное и непонятное, все еще рядом с Мерлином, и что Мерлину, возможно,
спасибо вам вообще и в частности за то, что расчитали эти ножницы, на которые напоролся Артур. Я не был уверен, что смог их грамотно вывести х)
одуревший от эмоций автор.
-
-
12.10.2014 в 21:11-
-
13.10.2014 в 20:27потрясающе.
послевкусие хорошее, потому что знаешь, что в будущем они снова будут вместе. это примиряет со всем на свете.
спасибо огромное.
-
-
13.10.2014 в 21:44что же вы делаете, автор?читала в ночи, рыдала. о, какой прекрасный ангст, я уж молчу о слоге и игре слов - все как всегда на высшем уровне. безусловно атмосфера тления и при этом очаровательной тяги этих двоих друг другу переплетены столь умело, что я прочла залпом. а потом словно вынырнула из холодной проруби - и неожиданно уже все, конец, отпустило.
отдельно хочу поблагодарить за сцену первого раза. так тонко описали, без лишней пошлости, а именно образно, что аж на кончиках пальцев чувствовалась эта больная в некотором роде зависимость Артура от Мерлина, и наоборот.
спасибо вам
-
-
14.10.2014 в 16:21Лично у меня несмотря на принятие смерти Мерлина и их будущего осталось какое-то горькое послевкусие. Ком в горле. Какой-то туманный, прохладный рассвет, тоскливый, но приносящий солнечный, далекий день.
Артур - чудесная умничка, сделавшая верный выбор. Только от этого бедняге не легче...
Автор, спасибо
-
-
16.10.2014 в 01:17-
-
16.10.2014 в 11:45Потрясающий фик, спасибо!
-
-
18.10.2014 в 10:59-
-
22.10.2014 в 00:12Arisu_krd, послевкусие хорошее
ох, и это самое главное! Спасибо!
Чарльз под кислотой, без лишней пошлости, а именно образно
это все потому, что автор не умеет писать рейтинг, на самом деле
Спасибо вам очень-очень
Morganiana, Только от этого бедняге не легче
совсем не легче, думается мне, но он взрослый и ответственный мальчик, которого во многом Мерлин как раз и научил принимать нужные решения.
Спасибо вам за ваш отзыв
Pepelroza, очень рад, что вам понравилось)) Спасибо!
ДавыдоФФ, спасибо вам, что прочитали и откликнулись!
Lay Biki, ащщщ, благодарю!
-
-
22.10.2014 в 00:38И спасибо говорить не буду, потому что нефиг так душу рвать на части...
читать дальше
-
-
22.10.2014 в 20:58