Название: Вернуться к жизни
Переводчик: -Wintersnow-
Бета: -Wintersnow-
Оригинал: Come Alive by kianspo, разрешение получено
Размер: макси, 60 302 слова в оригинале/~54 200 слов в переводе
Жанр: приключения, кейс, драма, романс
Пейринг: Артур/Мерлин, немножко Гвейн/Мерлин
Рейтинг: NC-17
Предупреждение: модерн!АУ, попытки изнасилования (не внутри пейринга), недобровольное употребление психотропных веществ, насилие
Саммари: Артур Пендрагон, самый молодой следователь по уголовным делам в Камелоте, проклят — если верить слухам. Он застревает на серии преступлений, которые никто не может объяснить. Мерлин Эмрис, вечно безденежный студент, работающий в сомнительном ночном клубе, приходит в качестве художника-криминалиста, обладающего необычным талантом. Тень магии, предположительно истребленной много столетий назад, делает всю ситуацию куда более опасной для всех. Едва ли это подходящее время, чтобы влюбляться.
Тема: Сюжет с преступлением

На свете мало что настолько скучно, тоскливо или уныло, как раннее ноябрьское утро — во всяком случае, в северном полушарии. Ветер извечно завывает в ночи, и еще до пронзительного звонка будильника, возвещающего наступление нового утра вместо отсутствующего солнца, в сознание прокрадывается мысль, что уже идет дождь, и день испоганен, даже не начавшись. Обещающие горячий шоколад яркие плакаты не оказывают никакого эффекта даже всем скопом, а легкий аромат корицы, доносящийся из французской пекарни дальше по улице, остается единственным лучом надежды в мире, затянутом в водоворот оттенков серого и коричневого.

По утрам в ноябре никогда не происходит ничего интересного, и это конкретное утро в городе под названием Камелот — население чуть более одного миллиона человек — не слишком отличается от остальных. Прогнозы метеорологов неизменно отвратительны.

Однако вскоре здесь произойдут определенные события, которые, по всей вероятности, нарушат устоявшийся ритм. Среди всего прочего, в них будут фигурировать убитый человек, попросившая приятеля об услуге молодая женщина, наткнувшийся на сенсацию века журналист и магия, вновь вошедшая на страницы учебников истории — или, скорее, самых обсуждаемых тем в интернете.

Эти события так же приведут к тому, что двое совершенно непохожих людей встретятся и полюбят друг друга, но это едва ли достойно упоминания.


Есть проклятия, а есть проклятия — так думает Артур. Выползать из кровати в пять часов утра, потому что кто-то обнаружил труп, определенно, подпадает под вторую категорию.

Это утро из тех, когда весь мир ополчается против тебя. Его машина — шикарная зверюга марки BMW X5, которую, если цитировать слова Леона, он считает напарником больше, чем своего настоящего напарника, единственная роскошь, позволенная себе после возвращения из Афганистана — все еще обитает в автомастерской после стычки с представителями сицилийской мафии двухнедельной давности. Для копа эта машина слишком вычурная, но Артур горячо обожает ее, и зависимость от общественного транспорта или волеизъявления добрых самаритян его удручает.

Леон приезжает, чтобы подбросить его до места преступления, но не привозит с собой кофе. И хотя военная служба надолго приучила Артура приводить себя в боевую готовность за сорок пять секунд ровно, в жаворонка она его волшебным образом не превратила.

Занимается рассвет, но этого не понять из-за пасмурного густого тумана и монотонно-серого неба. Камелот кажется мрачным и бесцветным, улицы затянуты патиной осеннего уныния — зияющие дыры в тусклой влажной занавеси.

Когда они прибывают на место, заряжает изморось. Артур потуже стягивает на груди полы кожаного пиджака и в тысячный раз задумывается, почему мысль о возвращении в родной город вообще показалась ему хорошей.

— Доброе утро, сэр. — Овейн приподнимает раздражающе яркую желтую ленту, чтобы Артур смог пройти. — Наткнувшись на укоризненный взгляд, он поправляется: — Артур.

— Что у нас? — спрашивает Артур, рассматривая вывеску перед собой.

Они сейчас в центре Ист Виллиджа — спального района с мириадами узких улочек и двухэтажными домами, где никогда и ничего не происходит. Во всяком случае, при Артуре пока не происходило. Полицейская лента охватывает территорию вокруг небольшой пекарни, называющей себя, судя по безвкусной вывеске, «Веселой утренней пекарней Джонни». При виде ее Артур с трудом подавляет довольно-таки неуместное фырканье, потому что сразу же замечает тело, странно распростертое поперек входа с причудливо нависающими над ступенями ногами.

Сама сцена в своем мрачном издевательстве настолько неумолимо жалкая, что Артур, скрипнув зубами, заставляет руки не сжиматься в кулаки. Вот почему он ненавидит места преступлений. Позже, когда будут собраны все улики и допрошены все свидетели, начнется его настоящая работа — складывание подсказок воедино и выслеживание плохих парней. Тогда он сможет сделать хоть что-нибудь — если не исправить, то хотя бы найти ответственных и отдать их под суд.

На месте преступления Артур чувствует себя ненужным и беспомощным. Он поклялся защищать этих людей, а появление трупов означает, что со своей работой он не справляется.

Леон называет его эгоманьяком, и в глубине души Артур осознает, что это не лишено основания. В городе с населением больше миллиона человека верить, что кто-то один сможет лично отвечать за безопасность всех остальных — это верх самонадеянности. Но Артур так слеплен. Аннис говорит, что когда-нибудь он сможет это перерасти, перестанет быть «таким гребаным щенком», но Артур сильно сомневается.

— Жертву зовут… э-э-э, звали Джон Бейтс, — сообщает Овейн, подобравшись чуть ли не в армейскую стойку «вольно». Однако он один из лучших новичков в этом году, поэтому Артур мужественно сдерживает острое желание закатить глаза. — Ему было сорок восемь, родился и жил в Камелоте. Владел этой пекарней двадцать два года.

Артур не может разглядеть в мужчине ничего, кроме потрепанных домашних туфлей и несовпадающих носков. Ланс все еще руководит исследованием по другую сторону ленты, а один из криминалистов кружит возле тела с тяжелым фотоаппаратом в руках. Вспышки раздражают.

— Его сестра, Мэри Бейтс, пришла между тремя и четырьмя часами утра. Точнее сказать не может. Именно она его нашла.

Артур вскидывает брови.
— Что она здесь забыла в такую рань?

Овейн бросает взгляд в свой блокнот — машинальный жест, его памяти совершенно не нужны вспомогательные средства.
— Она владеет кафе в студгородке. Приходит каждое утро, чтобы забрать выпечку для продажи там.

Артур качает головой.
— Студгородок находится на другом конце города. Брат он ей или нет, но звучит чертовски неубедительно.

Овейн, похоже, чувствует себя неуютно.
— У этой пекарни хорошая репутация. По всей видимости, за их выпечку стоит и умереть.

— Она что-нибудь видела?

— Видела, как уходили двое мужчин. Очевидно, они не ждали ее появления и не спешили, пока не заметили ее. Она успела рассмотреть лицо только одного из них, но я не знаю, насколько точны будут ее описания. Она… сильно расстроена.

Артур поеживается от такого преуменьшения. Теперь он слышит женщину — она где-то внутри пекарни, громко рыдает с отчаянием смертельно раненого животного.

— Он был женат? — вдруг спрашивает Артур. — Дети?

— Нет. — Овейн качает головой. — Кроме нее, другой семьи нет. А еще деньги на месте, сама пекарня почти не тронута. Это не было ограбление.

Почему-то Артур это уже знает. В воздухе витает почти ощутимый гнилой привкус. Еще одна необъяснимая смерть обычного горожанина. Артур подавляет вздох. В последнее время таких смертей слишком много.

— Спасибо, Овейн, — вслух говорит он. — Я здесь разберусь. А ты иди пообщайся с соседями, раз уж они так настойчивы в своем желании присутствовать на представлении. — Артур хмуро смотрит на зевак, собравшихся за желтой лентой. — Проверь, вдруг кто-нибудь что-то слышал или видел.

— Да, сэр. — Овейн мгновенно замечает оплошность. — Эм… Артур.

В этот раз Артур действительно закатывает глаза и уходит внутрь пекарни, осторожно переступив через труп.

Когда тень Артура застилает свет, Ланс даже головы не поднимает.
— Получишь отчет, как только составлю.

— И тебе доброе утро, — сухо отвечает Артур. — Так уж вышло, что я знаю: не в твоих силах сейчас подтвердить время смерти, доктор. Не беспокойся, я не требую точности до секунды.

На этот раз Ланс все же поднимает голову, между его аккуратных бровей залегла хмурость. В тусклом сером свете из-за бледной кожа и до жути идеальных черт лица, оттененных темными волосами, он напоминает вампира с трагической любовной историей, закончившейся тянущимся за ним сквозь века следом из крови и слез. Или, возможно, это его слишком частое пребывание рядом с трупами создает у Артура такое впечатление.

— Убит примерно между тремя и четырьмя часами утра, — отчитывается Ланс спокойным, размеренным голосом, уверенно собирая свои принадлежности затянутыми в синие перчатки руками.

— Убит? Ты уверен?

Ланс встает, чтобы посмотреть Артуру прямо в глаза.
— Смерть этого человека была насильственной, быстрой и не является следствием несчастного случая. Его шея была сломана — и профессионально.

Артур кивает, пропуская его.

Обычно Ланса вывести гораздо сложнее, чем других патологоанатомов, с которыми Артуру доводилось работать за свою пока недолгую, но наполненную событиями карьеру в правоохранительных органах. Цепочка необъяснимых, бессмысленных смертей, с которыми приходится иметь дело в последнее время, должно быть, доконала и Ланса.

Артур проходит вглубь магазина, к подсобным помещениям, откуда между всхлипами слышится тихий, успокаивающий голос Леона. Ноздри Артура атакует сладкий запах свежей выпечки, заставляя желудок сжаться, а взгляд довольно неуместно метнуться к большой медненой печи. Артур сглатывает, прогоняя порыв. Свежеиспеченный хлеб всегда был одной из его непреодолимых слабостей.

Сестра жертвы — полная женщина в районе сорока пяти лет, с черными волосами, растрепавшимися от нервного дерганья, и лицом, от слез пошедшим красными пятнами. Она поднимает взгляд на Артура, всхлипывает… и в него будто бы снова попадает пуля, только на этот раз в сердце, а не в плечо.

Отвечая на вопросы, женщина не предоставляет особо полезной информации. Гораздо больше Артуру говорит ее реакция на них — ошеломленное смятение, искренность, погасший, преданный взгляд из-за того, что жизнь совершенно внезапно разлетелась вдребезги.

Они проверят все данные, но Артур и так знает итог. Джон Бейтс был всеобще любим соседями, покупателями и сестрой, не играл в азартные игры, не имел связей с какими-либо преступными группировками и не владел ничем таким, что могло бы объяснить столь резкую и жестокую кончину. Дело ляжет в папку Артура с нераскрытыми делами, которая раньше благословенно пустовала, но последние два месяца стабильно набирала вес.

И вот он, новый приступ тошноты и отвращения к самому себе из-за ощущения полной бесполезности.

Артур выходит наружу, Леон — следом, толкнув его плечом.
— Может быть, в этот раз нам повезет. Тут не угадаешь.

Артур разочарованно скрипит зубами — работа полиции не должна зависеть от гребаного везенья, это удел любителей. Он открывает рот, чтобы так и сказать, когда вдруг замечает необычное движение возле ограничительной ленты. Артур прищуривается.

— Ну, если не нам, то кому-нибудь еще, — выдавливает он. — Похоже, мы попадем на очередную передовицу, описывающую, насколько охрененно бесполезна большая часть полицейского состава.

Леон хмурится, прослеживая его взгляд до места, где Гвейн стабильно удерживает толпу. При разговоре с зеваками на его лице играет извечная смесь симпатии и очарования.

— Клянусь, если когда-нибудь узнаю, кто сливает ему информацию, сукин сын до конца своей жизни проработает регулировщиком, — мрачно обещает Леон. — Хочешь, я его разгоню?

Каким бы соблазнительным ни казалось это предложение, Артур только качает головой.
— Нет, оставь его. Пока.

Иногда так случается, что люди куда свободнее говорят с журналистами, чем с полицией. И Гвейн, хотя всегда был тем еще мудаком, наверняка придет к Артуру, если обнаружит что-то достойное внимания. Конечно, не раньше, чем опишет это в очередной разгромной статье о том, как «чудо-мальчик Камелотской полиции делает из себя дурака», но тем не менее.

Словно почувствовав на себе взгляд, Гвейн оборачивается, взмахнув своими дурацкими волосами — показушник, — и посылает Артуру ослепительную улыбку вкупе с издевательским взмахом руки. Артур хмурится.

— Знаешь, — тихо начинает Леон, — не знай я лучше, подумал бы, что все то дерьмо, которое он выливает на тебя в своих статьях, это всего лишь тщательно продуманная прелюдия.

Артур вскидывается и смеряет его тяжелым взглядом.
— Не уходи из основной профессии, дружище. У тебя ужасные шутки.

Леон ухмыляется.
— Я и не шутил.

Он хлопает Артура по плечу и отходит, чтобы собрать команду.

Одна особенно высокоточная капля, минуя защитную преграду воротника, падает на шею Артура и сползает вниз ледяным прикосновением по позвоночнику. Артур матерится себе под нос.

Он ненавидит ноябрь.


Несмотря на периодические совсем не тонкие подколки Гвейна, история о том, как Артур Пендрагон в двадцать пять лет стал инспектором уголовной полиции, работающим над серьезными преступлениями, куда менее загадочна, чем все привыкли думать.

Кто-то говорил, что это у него в крови. В конце концов, прежде чем стать мэром Пендрагоном, его отец почти десять лет пробыл шефом полиции Пендрагоном, а до того примерно столько же прослужил в правоохранительных силах. Для всех за непосредственными пределами дома Пендрагонов Артур рос как принц, в то время как на самом деле он большей частью чувствовал себя одиноким ребенком капитана фон Траппа, который так и не встретил свою фрейлейн Марию. Ну, еще была Моргана, но она так часто сбегала из дома, что разницы это особой не делало.

Артур решил, что дело не в крови. В день, когда ему исполнилось восемнадцать, он пошел прямиком в призывной пункт и так быстро вступил в ряды Вооруженных сил Ее Величества, что у его отца не осталось времени ни дать взятку, ни запугать вербовщиков. Если подумать, это не слишком отличалось от поиска политического убежища.

В течение месяца Артур ускоренно прошел курс молодого бойца и был отправлен служить в Афганистан. У него не было образования, необходимого для вхождения в офицерский состав, но после третьего безобразно героического поступка, о которых ему никогда не нравилось говорить, он в боевой обстановке получил повышение звания до лейтенанта, оставшееся действительным и позднее.

Когда полуторагодовалый контракт подошел к концу, Артур подписал еще один, отклонив предложение поехать домой и все обдумать. Особой кровожадности в нем не было, но армия дала ему место, которое он впервые в жизни называл своим. Артур просто не мог всерьез рассматривать какие-то другие варианты. В нем не было склонности к бизнесу и не было страсти к науке. Здесь он хотя бы мог приносить пользу, пока его страна в нем нуждалась, не говоря уже о нахождении далеко, очень далеко за пределами влияния Утера.

Артур бы наверняка остался служить на неопределенное время, но потом в его родной город пришла война, если можно так сказать. Вскоре после взрывов в Лондоне древние стены Камелота содрогнулись от эха. На этот раз всего одна бомба. Заложенная в здании мэрии.

Вопреки всем предсказаниям, Утер выжил. Пролежав в коме пять месяцев, он вдруг очнулся — да только не совсем. Утер оказался в почти полностью неподвижном состоянии, и его пришлось поместить в специализированное и очень высококлассное лечебное учреждение под круглосуточный присмотр профессионалов.

Артур тогда только вернулся из миссии. Его рот еще был полон песка, а тело трясло от переутомления, когда он услышал новости по паршивому телеку в бараках.

— Эй, Артур, а это не твой отец? — спросил кто-то, больше впечатлившись тем, что кого-то связанного с Артуром показали по телевизору.

До истечения второго контракта оставалось две недели, и продления Артур не подписал. Вместо этого он собрал свои вещи и сделал то, что поклялся не делать никогда — вернулся в город, казалось, навсегда оставленный позади.

Потом Артур удивил себя еще раз, поступив на службу в полицию, одновременно сдав экзамены в университет. К двадцати трем годам у него уже был диплом о высшем образовании и нечто, подозрительно напоминающее карьеру.

Четыре года с момента возвращения, год в настоящей должности, и Артур все еще нисколько не приблизился к раскрытию дела отца, хотя его показатели эффективности, напротив, очень впечатляли. Более того, он начал чувствовать себя свободно в собственном теле. Его жизнь наконец обрела смысл во всем, и Артуру это ощущение действительно нравилось.

Но ему не нравилось, когда люди называли его вундеркиндом. Не то чтобы он не был талантливым следователем — до такой степени, что даже сам удивлялся. Умный, решительный, жестоко логичный, прирожденный стратег, и если порой Артур упускал какие-то незначительные детали, это более чем компенсировалось его системным подходом к решению проблем. Несомненно, все эти качества помогли ему в продвижении по карьерной лестнице, но не в них крылась причина столь быстрого взлета. Эта причина была несколько более своеобразной.

Люди, претендующие на эту конкретную должность, неизменно умирали — автокатастрофа, неудачный арест, внезапная болезнь. Артур знал, как разлетаются слухи, особенно в Камелоте, который когда-то был крупнейшим оплотом магии в стране.

Но магия, казалось, больше не существовала — не после Великой Чистки трехсотлетней давности. Так сложилась историческая ирония, что монарх-тиран, приказавший массово казнить всех, кто обладал даже смутными способностями к колдовству, сам был казнен всего пятью годами позже. Законы изменились, и магия больше не считалась противоправной, но, похоже, вытравление генетического материала все же достигло желаемого эффекта: уничтожения «гена магии».

Конечно же, некоторые люди все еще обладали магией, но она едва ли выходила за грани приятных трюков. Большинство так называемых великих магов, обучение в школах волшебства которых стоило огромных денег, были обычными шарлатанами без каких-либо магических талантов. Артур достаточно пересажал их за решетку, чтобы знать это из первых рук.

Из могущественного орудия — или оружия — магия превратилась в любопытную причуду, особенность характера. Определенно, не осталось никого, кто смог бы сплести пристойное заклинание, чтобы обречь на смерть любого, кто занимал настоящую должность Артура. Публика очень любит такие истории, но эта довольно-таки далека от реальности.

Кроме того, Артур проработал уголовным следователем уже чуть больше года, и с ним пока ничего не произошло.

Гвейн обожал рассказывать истории, особенно в пабе, залив в себя пару-тройку пинт пива. А еще Гвейн любил додумывать несуществующие детали, чтобы заполнить пробелы, но это было в порядке вещей — в конце концов, он же журналист. По его заявлениям жизнь Артура была скучна как исподнее проповедника.

Очевидное отвращение Артура к такой метафоре только побудило Гвейна повторять ее как можно громче и чаще. И он сделал это снова, наткнувшись на засидевшегося допоздна в кабинете Артура, который невидяще смотрел на стопку нераскрытых дел, находящихся в расследовании. Артур недоуменно моргнул, и Гвейн поцокал языком.

— Тебе нужно новое хобби, — заявил он, утаскивая Артура в паб. — Ты когда в последний раз трахался?

Артур нахмурился, задумавшись. Раньше ему нравилось ходить по клубам, но когда в пятнадцать лет обзаводишься фальшивым удостоверением личности, уже к двадцати двум годам все успевает приесться и надоесть — хотя, возможно, его военная служба тоже имела к этому определенное отношение. Там были мужчины, которые до самого увольнения из действующей армии прыгали из койки в койку, трахая все, что движется — страх, ПТСР, проблемы с восстановлением здоровья. Артур никогда не был одним из них.

Был Эван, студент-юрист, с которым у Артура совпадало несколько курсов в университете. Между ними завязались вполне удовлетворительные сексуальные отношения, продлившиеся примерно семестр. А потом Эван перевелся в Лондон, так все и закончилось.

Моргана время от времени знакомила его с кем-то, но у Артура не хватало времени (или терпения) на всю эту фигню с красивыми ухаживаниями, а некоторые парни, как ни удивительно, были вполне рады стать ему любовниками на одну ночь. Они звонили, приглашали его на свидание, некоторые даже доходили до всяческих подарков. Артур этого не понимал — он знал, что хорош в постели, но ведь при этом всегда был кристально честен в своих намерениях. Артур предлагал лишь случайные встречи — у него не было времени на домашние обеды и совместные поездки на выходные. Это было не его.

В итоге большую часть времени казалось проще обойтись без отношений вовсе, чем разбираться с очередным приставучим поклонником.

— Тоскливый ты ублюдок, Пендрагон. — Гвейн покачал головой. — У тебя что, друзей нет?

— Друзья есть, — угрюмо буркнул Артур. Ведь есть же они, друзья?

— Твоя команда не считается. Они по контракту обязаны к тебе хорошо относиться.

«Всегда остаешься ты», — подумал Артур. Но не сказал, потому что а) Гвейн и так чересчур задавался, и б) при одной такой мысли Артуру захотелось достать пистолет и застрелиться.

Кроме того, едва ли Гвейн этого и так не понимал.

Артур начал неимоверно уставать от разговоров. Он взял за моду избегать Моргану, которая при последней встрече заявила ему: «Бога ради, тебе двадцать шесть. Ты слишком молод, чтобы быть одиноким».

Артур укрепился в уверенности, что у них всех просто слишком много свободного времени.

У него есть его работа.

Он не одинок.


Артур оглядывается вокруг.
— То есть, по сути, у нас ничего нет.

Гвен переступает с ноги на ногу, нервно теребя рукав своего безупречно белого лабораторного халата.
— Место преступления было идеально чистым, Артур. Ни отпечатка пальца, ни волоса — вообще ничего. И Ланс не смог ничего обнаружить на теле.

— Что-нибудь по мотиву?

Овейн качает головой.
— Даже штрафов за неправильную парковку нет. Его соседи говорят, что он никогда и ни с кем не ссорился.

— У нас все еще есть свидетель, — выступает вперед Леон. — И это.

Он передает Артуру распечатку фоторобота. Артур всматривается в него с мрачным недоверием.

— Мы не можем это распространить.

— Потому что он слишком похож на тебя? — интересуется Перси.

— Потому что он похож на черепашку ниндзя, — огрызается Артур. — Серьезно, Леон. Мы платим хренову кучу денег за поддержку этой программы. И вот это — лучшее, на что она способна?

— Боюсь, что так. — Леон забирает обратно распечатку и крутит, пытаясь посмотреть на нее под разными углами. — Знаешь, если прищуриться и вот так наклонить голову, становится почти похоже на человека.

Артур надеется, что в его взгляде отражается вся серьезность размышлений о том, чтобы заменить Леона лабрадором.

— Еще кто-нибудь? — спрашивает он, потому что если у них ничего нет, то ему придется отправлять их обратно в поле, а когда и повторное исследование окажется настолько же нерезультативным, дело уйдет в разряд зависших и переместится в опасно выросшую стопку на столе в кабинете Артура. Он ненавидит свой кабинет.

— Вообще-то, у меня кое-что есть, — доносится голос от двери, вызывая всеобщий стон.

Гвейн сияет широкой улыбкой.

Артур сжимает пальцами переносицу.
— Ты же понимаешь, что на самом деле здесь не работаешь, да? Или — забудь. Другой вопрос. Кто продолжает тебя сюда пускать?

— Я очаровательный и находчивый. — Гвейн ухмыляется и проходит в кабинет. — А что еще более важно, мне нравится делиться, — говорит он и кладет на стол Артура буханку свежеиспеченного хлеба.

— Знаю, я пожалею об этом вопросе, — вздыхает Артур, — но что это?

— Доказательство.

— Доказательство чего?

— Вероятного мотива.

Артур выжидающе смотрит на него.
— Господи, выкладывай уже, а?

— Ладно, неблагодарный ты ублюдок. Это хлеб Джона Бейтса. Попробуй.

— Прошу прощения?

— Попробуй. Давай же, Артур. Он тебя не укусит.

Закатив глаза, но по собственному опыту зная, что самый быстрый способ отделаться от Гвейна — это дать ему то, что он хочет, Артур разламывает буханку и отрывает небольшой кусочек. Запах восхитительный, тут Гвейну надо сказать спасибо, а положив хлеб в рот, Артур понимает, что должен признать: вкус у него тоже волшебный.

— Ладно. Значит, он печет отличный хлеб, — говорит Артур, откусывая еще. — И дальше что?

— Как думаешь, когда испекли эту буханку? — спрашивает Гвейн с шкодливым блеском в глазах.

Артур прекращает жевать, его пальцы вжимаются в теплую мякоть под прекрасно поджаренной корочкой.

Теплую.

— Какого черта? — медленно говорит Артур. — Почему он теплый? Кто-то пользовался пекарней после нашего ухода? Это все еще гребаное место преступления!

Гвейн вскидывает руки в успокаивающем жесте.
— До чего же ты истеричка, Артур, честное слово. Никто не тревожил твое драгоценное место преступления. Мне этот хлеб дала соседка, миссис Рейнольдс.

— Старушка с сиреневыми волосами?

— Она самая. Угадай, когда она купила эту буханку. — Гвейн выдерживает паузу. — В воскресенье.

Артур моргает.
— Но сегодня уже вторник. Ты же не говоришь, что…

— Хлеб мистера Бейтса, — победоносно улыбается Гвейн, — никогда не черствеет. Это напечатано на фирменных бумажных пакетах. Ты бы знал, если бы озаботился взглянуть на них.

Артур смотрел на них. Только не думал, что это не просто рекламная приманка.

Перси подходит, чтобы отломить кусок хлеба и себе, а Гвен осторожно тыкает пальцем в корочку.

— Ладно. Хорошо, — сердито буркает Артур. Хлеб во рту ощущается райским яством, и Артур старается побороть желание отшвырнуть назойливые руки и захватить остатки буханки себе. — У Бейтса была незначительная магическая способность. Едва ли это можно назвать прорывом.

Гвейн пожимает плечами.
— Я просто подумал, что лучше скажу тебе. Обеспокоенные горожане и все такое.

— Огромное тебе спасибо за исполнение своего гражданского долга, — сухо говорит Артур. — А теперь будь так добр, выметайся к хренам из моего кабинета.

Гвейн уходит, отвесив насмешливый поклон, а после Артур прогоняет и остальных. К его крайней досаде, Перси забирает с собой весь хлеб, оставив Артура разочарованно рассматривать совершенно непригодный набросок черепашки ниндзя.

— Гм, Артур?

Он поднимает голову и видит замявшуюся у его стола Гвен.
— Что такое, Гвеневера?

— Мы можем попробовать сделать получше этого, — говорит она, показывая на рисуноок. — Один мой друг, он… вроде как художник. То есть, он действительно художник, просто все еще учится, так что… — Гвен прикусывает губу. — Короче, это неважно. Важно другое: он время от времени делал для нас портреты, когда я работала с Цендредом.

Артур вскидывает брови.
— Мы раз десять публиковали объявление о том, что нам нужен художник-криминалист. Никто не отозвался.

— Да, но, как я и сказала, я знаю этого парня. Он не хочет приходить на регулярной основе, но согласится оказать мне услугу.

Артур обдумывает это. Всем хорошо известно, что никакая программа, какой бы навороченной она ни была, не сможет сравниться с человеческой рукой, когда дело доходит до составления фоторобота. Он смотрит на Гвен.

— Он хорош?

Она кажется странно нерешительной.
— Дело в том, Артур… Он работал с нами несколько раз, и дело в том… — Гвен делает глубокий вдох, а потом выпаливает: — Когда он делает набросок, преступника всегда находят. Всегда.

Артур рассматривает ее пару секунд, а потом усмехается.
— Вот правда, Гвеневера. Никогда бы не подумал, что ты из суеверных.

Гвен пожимает плечами, невесело поджав губы.
— Назови это суеверием, назови это совпадением — да как угодно. Но можешь проверить его записи — каждый раз подозреваемого находили в течение недели. — При виде не спадающего веселья Артура она хмурится еще сильнее. — В любом случае, он сможет нарисовать что-то получше черепашки ниндзя.

Артур фыркает.
— Отлично. Веди его. Я попрошу Леона, чтобы пригласил нашу свидетельницу встретиться с ним.

Гвен расплывается в широкой улыбке.
— Ты не пожалеешь!

Артур качает головой ей вслед. Если честно, он хватается за соломинку, но ему совершенно не обязательно говорить это Гвен.


Утро Мерлина начинается не с самой хорошей ноты. Его сон нарушает назойливый, металлический вой древнего будильника, наверняка забытого в этой квартире изначальным владельцем лет эдак двести назад. Координация никогда не была сильной стороной Мерлина, и он проводит несколько мучительных секунд, пытаясь заткнуть дьявольское устройство.

Будильник на его мобильнике звучит куда пристойнее, несмотря на то, что Мерлину он достался уже сильно потрепанным, но в этом и заключается проблема — большую часть дней Мерлин настолько выматывается, что прямо во сне вырубает сигнал и просыпается только два часа спустя без каких-либо воспоминаний о том, как нажимал кнопку «отложить».

Его усилия наконец завершаются успехом, и внезапная тишина почти оглушает. Медленно в квартиру начинают просачиваться звуки с улицы: лай собак, как всегда громкие крики мистера и миссис таких-то или других, этажом выше, низкий гул проезжающих машин и… да, проклятый дождь. Какое-то время Мерлин лежит и просто слушает, но это ловушка — его глаза уже начинают закрываться, и если он это допустит, то все, конец игры.

Ночью Мерлин зарылся под пирамиду, состоящую из двух потрепанных одеял, одного пледа, старого шерстяного свитера, порванного напополам, чтобы увеличить зону покрытия, и отвратительной фиолетовой синтетической кофты, забытой кем-то в клубе сто лет назад и так никогда и не востребованной. Она никому не была нужна, поэтому Мерлин вызвался найти ей новый дом, так что теперь кофта выполняла свое предназначение. Сейчас ноябрь и уже чертовски холодно, но Мерлин с трудом может позволить себе даже оплату электроэнергии. Отопление — это роскошь, без которой ему пока придется обойтись.

Мерлин со стоном скидывает с себя все покрывала — жестоко, конечно, но либо так, либо валяться в постели до конца дня, а вот этого он себе точно позволить не может. Мерлин встает на ноги и вздрагивает. Паркетный пол даже через носки кажется ледяным, и Мерлин начинает дрожать еще даже до выхода из комнаты.

Он по привычке бросает взгляд на диван в коридоре, но тот, конечно же, пуст, как и вторая спальня. Когда Мерлин только въехал сюда, у него был сосед — парень по имени то ли Эдвард, то ли Эдвин. В памяти Мерлина тот остался смутным образом немытых светлых волос и странных взглядов. Он не помнил точно. То был первый курс, и Мерлин не слишком вникал во все это, загруженный нескончаемыми домашними заданиями и тремя подработками, которые ему пришлось набрать, чтобы выжить.

Мерлину только в августе удалось устроиться официантом в «Затмение». Тамошняя униформа в облипку была нелепой, а внимание посетителей неприятным, но хорошая почасовая оплата вкупе с чаевыми позволяла ему вместо трех работ держаться на одной и наконец хоть немного начать дышать.

Однако к этому времени Эдмонд испарился без следа, как и Гилфорд или Гилли и кто-то еще, чье имя не отложилось в долговременной памяти Мерлина. Он не мог позволить себе снимать эту квартиру в одиночку и несколько недель жил в постоянном страхе оказаться выброшенным на улицу. Но потом кому-то удалось связать пропажу соседей по квартире с какой-то теорией заговора и распространить ее по всем сайтам аренды недвижимости, поэтому перед домовладельцем встала очень интересная дилемма: либо позволить Мерлину дальше жить в квартире всего за полцены, либо же не получать дохода от нее вовсе. Мерлин понимает, что должен чувствовать себя виноватым, но, если по правде, он слишком обрадовался и слишком устал, чтобы ему было не все равно.

Он запрыгивает в ванную, где его привычно приветствует скрипучий кафель на полу, одинокая лампочка с легка зеленоватым светом, свисающая с потолка вместе с опадающей побелкой, а сегодня еще и — о радость! — тонкий слой наледи, обрамляющий зеркало, которое когда-то представляло собой идеальный квадрат, но уже много лет не обретало форму хоть какой-нибудь известной традиционной геометрии фигуры.

Зубы Мерлина стучат, и каждое движение зубной щетки причиняет боль. Он прополаскивает рот едва теплой водой из чайника и собирается с силами, перед тем как умыться обжигающе холодной водой из крана, удивляясь, как трубы еще не замерзли в лед. Мерлин уже не чувствует пальцев, но зато проснулся — уже что-то.

Он смотрит на душевую кабину, и все его тело содрогается от одной мысли о душе —клетки чуть ли не съеживаются. Мерлин пожимает плечами и пытается вдохнуть поглубже. Примет душ вечером в клубе, как делал все последние полтора месяца.

Кухня не лучше — мрачная, строго осуждающая, она словно пытается пристыдить Мерлина и напомнить, что в ней полагается обитать еде. У Мерлина уже много недель не получалось сходить за продуктами, а последние остатки съедобных запасов он съел несколько дней назад. Хотя у него вроде оставался чай. Мерлин открывает коробку и обнаруживает там два чайных пакетика, которые напоминают сироток, прижавшихся друг к другу в поисках тепла.

— Да какого хрена, — бормочет Мерлин, разлучая парочку. — Хватит ныть, будете вместе в посмертии.

Он выпивает обжигающе горячий чай вместо завтрака, долив в кружку кипятка, когда там оставалась примерно половина. Его желудок уже давным-давно перестал вестись на эту уловку, и чувство голода не проходит, но теперь Мерлин хотя бы немного согрелся, а цвет его ногтей лишь слегка оттеняется бледным фиолетовым вместо ледяного синего.

С наполовину полной кружкой в руке Мерлин быстро возвращается в свою спальню и будит ноутбук, чтобы проверить расчеты, сделанные за ночь Килгаррой. Его сердце делает сальто, как всегда, когда Мерлин приступает к работе над своим детищем, предвкушая результаты. Однако почти сразу же он хмурится, уставившись на полосу прогресса. За несколько часов она едва ли хоть немного сдвинулась.

Не трагедия, конечно, но и особенно хорошими новостями это не назовешь. После недавнего обновления железа Мерлин действительно думал, что Килгарра сможет пройти до конца, но, похоже, ему все еще требуется дополнительная мощность. Мерлин ничего не сможет сделать, пока не купит новый процессор. Зарплата в пятницу, так что, возможно, тогда…

Желудок урчит. Мерлин хмурится еще сильнее, разыскивая штаны, а потом вылезает из старого свитера, который обычно надевает в постель, и переодевается в один из двух имеющихся у него относительно приличных джемперов. Понюхав их, он ничего особо не улавливает, но это вовсе не доказательство. Стирка на этой неделе, определенно.

А еще ему придется купить какие-нибудь продукты. Ему сейчас даже лапша быстрого приготовления кажется восхитительно вкусной перспективой, а фасоль была бы пищей богов. Все равно денег вряд ли хватит на новый процессор, ведь ему нужен особый, изготовленный на заказ, но, возможно, если подойти к выбору еды с умом, так чтобы хватило до зарплаты после следующей…

Взгляд падает на часы в углу экрана, и Мерлин матерится в голос. Будь прокляты эти древние будильники! Он опаздывает уже на двадцать минут.

С этого момента он начинает носиться по квартире, как сумасшедший, но в этом нет ничего нового. Свернув Килгарру и запихнув ноутбук в сумку, Мерлин отправляет следом альбом и бежит к двери.

Он натягивает куртку — слишком большую, из секонд-хенда, но выглядящую совсем не плохо. Она даже как-то сочетается с некогда бирюзовым шарфом, который мама связала ему на шестнадцатый день рождения. Шарф сильно растянулся в сравнении с изначальным размером, но все еще остается самой теплой вещью в гардеробе Мерлина.

Но это неважно. Все равно большую часть времени на улице он проводит на бегу.

Мерлин слетает по лестнице на огромной скорости, остановившись лишь на секунду, чтобы извиниться перед испуганными соседями, которых никогда раньше не встречал. А потом выбегает на улицу, ныряя в липкую прохладу ноябрьского тумана.

— Нет, — бормочет Мерлин, увидев, как автобус отходит от остановки, и повышает голос: — Нет-нет-нет, нет, подождите!

Он бросается в погоню, которая несколько секунд кажется совершенно безнадежной. А потом автобус издает звук, напоминающий многострадальный вздох, и, вопреки собственному графику и прямым инструкциям, останавливается. Средние двери раскрываются с почти человеческой неохотой, и Мерлин припускает еще быстрее, запрыгивает в автобус ровно в ту же секунду, когда тот возобновляет движение.

Мерлин выпрямляется, схватившись за поручень, и оглядывается. Натыкается на несколько нетерпеливых взглядов, как и на парочку снисходительных. В двух рядах от него джентльмен в официальном костюме протягивает десятифунтовую банкноту очень улыбчивой девчонке-подростку с розовыми волосами. Она подмигивает Мерлину.

Робко улыбнувшись, Мерлин идет искать себе сидение и замечает одно ближе к кабине водителя. Он ловит в зеркале заднего вида взгляд Гаюса, адресовавшего ему приподнятие всемогущей брови осуждения, на что отвечает виноватым выражением лица, одновременно пытаясь беззвучно произнести «спасибо». Гаюс закатывает глаза, снова переводя внимание на дорогу.

В автобусе тепло, и тело Мерлина инстинктивно начинает расслабляться, но он моргает, выпрямляется. Тепло в сочетании с равномерным движением тоже может быть предательским и порой убаюкивает Мерлина — именно так они с Гаюсом и познакомились.

Мерлин выходит на одну остановку раньше нужной. Но не из-за смущения — ради всего святого, он шесть ночей в неделю обслуживает столики в лосинах из кожзама и золотистой сетке вместо футболки, смущение осталось далеко позади, — а соблазненный перспективой получить свою дозу кофеина.

Только приехав в Камелот, Мерлин прошел через цепочку одноразовых работ, позволявших ему оставаться на плаву и платить за учебники. Одна из них состояла в покраске стен старой кофейни на окраине студгородка. Мерлин по сей день не совсем понимает, что тогда в него вселилось — его обычная неспособность контролировать собственные руки при наличии в них кисти или что-то вроде скрытой внутренней силы. Вместо того чтобы покрыть стены ровным слоем дружелюбно-бежевой краски, он преобразил все заведение, нарисовав яблони вверх тормашками и фавнов с менадами, играющих в пятнашки среди деревьев и танцующих на всем пространстве потолка.

Наконец остановившись, чтобы посмотреть на деяние рук своих, Мерлин пришел в ужас. Он постарался закрасить это хаотическое буйство фантазии, но от нового слоя краски не осталось и следа. Нервничая, он пошел извиняться перед хозяйкой — строгой дамой примерно одного с его матерью возраста, не походившей на человека, с которым можно шутки шутить.

Как ни поразительно, Мэри пришла в восторг. Она чуть не раздавила Мерлина в объятиях, увидев его творение, и искренне удивилась, что Мерлин на самом деле учится не на художественном факультете. Благодарность Мэри оказалась настолько глубока, что с тех самых пор Мерлину при каждом визите наливают кофе бесплатно.

В обычной ситуации ему не нравится этим злоупотреблять — в конце концов, у него есть оплачиваемая работа, — но в подобные дни сопротивляться десятифунтовой порции сладкого, сливочно-кофеинового чуда просто невозможно, поэтому Мерлин выходит из автобуса на одну остановку раньше, даже если это означает, что на лекцию он почти наверняка опоздает.

Однако, когда Мерлин заворачивает за угол, «Сад Мэри» встречает его темными окнами. А еще он видит Елену, которая переворачивает табличку на двери стороной, гласящей «Мы закрыты».

Разочарованный и встревоженный — «Сад» никогда не закрывался, даже на праздники, — Мерлин подскакивает к ней.

— Элли?

Она оборачивается, светлые волосы небрежно выбиваются из-под простой вязаной щапочки.
— О, привет, Мерлин. Прости, по всей видимости, мы сегодня закрыты.

— Почему? Что случилось?

Она пожимает плечами, на ее лице застыло обеспокоенное выражение.
— Я не знаю. Мэри недавно позвонила. Судя по ее голосу, что-то явно не так.

— Думаешь, она заболела?

Елена снова пожимает плечами.
— Вероятно. Эй, думаю, она была бы не против, если бы я открыла кофейню, чтобы быстренько приготовить тебе чашку кофе.

— О… нет. — Мерлин качает головой. — Нет, все в порядке. На самом деле, я опаздываю на занятия. Но ты же меня знаешь… не могу жить без дозы кофеина.

Она сочувственно морщится.
— Это ты мне говоришь. Я всю ночь не спала — готовилась к проклятому тесту по геополитике. — Елена прикусывает губу и оглядывается по сторонам, словно проверяя, не смотрит ли кто. — Думаю, мне придется заскочить в «Старбакс».

— Элли. — Мерлин округляет глаза и притворяется, будто его поразили в самое сердце. — Нет.

Елена выглядит надлежаще пристыженной.
— «Старбакс» или смерть, Мерлин. У меня нет выбора.

Он усмехается.
— Что ж, если ставить вопрос таким образом…

Усмехнувшись в ответ, Елена быстро целует его в щеку и убегает, натягивая рукава свитера на самые костяшки пальцев.

А Мерлину ничего не остается, кроме как отравиться на занятия. Дождь облапывает его по пути, и наконец добравшись до аудитории, куда должен был прийти еще двадцать минут назад, Мерлин чувствует, что промок до костей и вымотался. У него не хватает сил даже изобразить виноватый взгляд.

Он как можно быстрее пробирается к задним рядам, лишь дважды споткнувшись и один раз стукнув кого-то сумкой по голове. Мерлин опускается на сидение и пытается сосредоточиться на лекции, смаргивая воду с ресниц.

Соблазнительный запах шоколада долетает до него через два ряда, где светловолосая девушка в пушистом белом свитере обнимает ладонями исходящий паром бумажный стаканчик, блаженно вдыхая аромат. Должно быть, это хороший горячий шоколад из индийского местечка в двух кварталах от учебного корпуса, богатый на какао и специи.

Мерлин пытается не принюхиваться, но этот запах повсюду, безжалостно дразнит его. Желудок сжимается и ноет, а пальцы дрожат.

Это будет очень долгий день.


Когда Мерлину было семнадцать, он сказал матери, что хочет быть художником.

Мама тогда спросила, уверен ли он. А потом усадила его за кухонный стол, взяла его ладони в свои и очень спокойно сказала, что ее уволили из больницы два месяца назад… так уж совпало, что именно тогда они в последний раз платили за квартиру. И на улицу их до сих пор не выкинули только благодаря добросердечию мистера Кэнена, домовладельца.

Мерлин испугался. Они никогда не были богаты, но это казалось чем-то совершенно иным — это была перспектива приютов и бесплатных столовых.

Он сказал, что найдет работу. Бросит несколько предметов, найдет работу и совершенно точно удержит их на плаву.

Хунит отказалась — Мерлин был такой умный, такой способный, обладал реальной возможностью выбраться из их городка и выстроить свою жизнь. Обязанностью Хунит, как родителя, было сделать все, чтобы он смог это осуществить, и она решительно настроилась не подвести его.

Она сказала, что все будет в порядке. Если Мерлин найдет летнюю подработку, то ладно, но в остальное время она хотела бы, чтобы он сосредоточился на учебе. Они вытянут — мистер Кэнен подыскивал для Хунит возможность вложить ее последние сбережения. Он был умным человеком, Хунит ему доверяла, и все образуется, Мерлин, вот увидишь.

И все же, путь художника… это тревожило. Хунит сказала, что конечно же, она ничего так сильно не желала для своего ребенка, как возможность быть тем, кем ему захочется. Но от одной мысли о том, что он выбрал профессию, где преуспеть так сложно, обрекая себя на еще большие сложности… От одной мысли об этом ей становилось дурно. Может быть, он рассмотрит какие-нибудь альтернативы?

Мерлин это обдумал. И в итоге решил, что очень хорош в математике, да и компьютеры любит ничуть не меньше, а изучать художественное искусство хотел только потому, что с ним творилось нечто необъяснимое каждый раз, когда он брал в руку кисть или карандаш — нечто ему непонятное, какие-то изменения в сознании, которые одновременно будоражили и пугали его. Мерлин хотел найти объяснение, но это могло подождать.

Он приложит все усилия, чтобы получит стипендию по компьютерным наукам, и… кто знает? Потом Мерлин вполне сможет стать графическим дизайнером с вариантом на черный день про запас. Это будет великолепно. И он с четырнадцати каждое лето устраивался на подработку, так что это не представляло затруднений.

Хунит улыбнулась и кивнула, а паника в ее глазах немного померкла.

Несколько недель они прожили в своего рода лимбо, подпитывая друг друга ободряющими улыбками, вырабатывая позитивное мышление.

А потом Хунит невовремя сошла с тротуара, и следующим воспоминанием Мерлина стали вопросы людей о том, какие варианты устроения похорон он считает наилучшими.

Кэнен пришел к Мерлину на следующий день после церемонии. Он сказал, что ему очень жаль — инвестиция прогорела. Из уважения к памяти Хунит он простит остаток их с Мерлином долга… при условии, что тот в течение недели освободит помещение.

Мерлину пришлось продать всю свою мебель без остатка, как и одежду мамы. Основная часть разошлась по соседям, и Мерлину из того дня больше всего запомнилась исключительно солнечная погода за окном, громкие голоса — странно радостные и оживленные, — а еще женщина на два размера крупнее нужного, которая порвала любимое платье Хунит, когда попыталась натянуть его на себя.

Оцепенелый, Мерлин не мог плакать.

Он переехал в соседний город — поближе к школе. Его комната в ночлежке представляла собой эпицентр стихийного бедствия без отопления, почти без освещения и с пропитавшим стены въедливым запахом жареной рыбы. В душевых в конце коридора не было занавесок, и насколько бы поздно ночью Мерлин ни пришел, там всегда был кто-то. Кто-то всегда смотрел на него.

Большую часть времени Мерлин слишком уставал, чтобы беспокоиться на этот счет. Он нашел работу в небольшом магазинчике неподалеку — погрузка и разгрузка товаров, расстановка их на полках, уборка. Платили копейки, нагрузка была ужасная, а спину почти постоянно ломило из-за перетаскивания мешков с картошкой и ящиков пива, но рассчитывать найти что-то лучшее не приходилось, учитывая, что он умудрялся каждый день посещать школу.

Мерлин делал домашнюю работу, когда приходил домой, а это частенько означало необходимость засиживаться до трех-четырех утра, пытаясь решить математические задачки под звуки громкого секса за стенкой. Возможно, Мерлину бы удалось выкроить хотя бы пару ночей нормального сна в неделю, но его поступление в Камелот требовало выполнения определенных условий, и, если он хотел когда-нибудь выбраться из этого болота, ему нужно было сдать выпускные экзамены на отлично.

Те несколько друзей, которые у него были в школе, со временем окончательно ушли из его жизни. Вместо этого Мерлин почти на ежедневном основании получал выволочки от старосты за опоздания на занятия или за то, что и вовсе заявлялся не в тот кабинет, а школьная медсестра регулярно испытывала на нем новые методы допроса, пытаясь выяснить, не принимает ли он наркотики. Даже забияки, раньше любившие помучить его, потеряли к нему всякий интерес — у них просто больше не получалось добиться какой-то реакции.

Мерлин стискивал зубы и двигался дальше.

Получив на руки результаты экзаменов, он осторожно выдохнул с облегчением. Неделей позже пришло письмо из «Университета Камелота», гарантирующее ему не только поступление, но и стипендию. Мерлину придется самостоятельно оплачивать расходы на учебники, квартиру и жизнь, но в сравнении со всем остальным это была сущая ерунда.

Мерлин тогда расплакался — впервые со дня похорон матери.

Камелот не встретил его ни радушно, ни неприязненно. Древний замок университета, примостившийся на скале в центре города, выглядел так, словно ему не могло быть меньше дела до всякого незначительного новичка, пришедшего, чтобы разбогатеть. Но в этом безразличии, отсутствии осуждения или давления было что-то раскрепощающее.

Верно, квартира Мерлина недалеко ушла от клоповника, служившего ему жильем в Риле, и да, за выживание все так же приходилось бороться. Но теперь ему легче дышалось, и время от времени он вспоминал, как это — улыбаться людям.

Полтора года назад Мерлин и представить себе не мог, что будет так хорошо справляться. Он даже начал верить, что сможет выкарабкаться.


К третьей паре Мерлин начинает задумываться, где бы раздобыть спички или зубочистки, чтобы вставить их в глаза и не дать векам сомкнуться. Прошлой ночью он урвал всего четыре часа сна, а лекции сегодня как-то особенно отупляют. Он доделал требуемый код тридцать минут назад, переписал его из чисто эстетических соображений, и теперь ему безумно скучно.

Мерлин знает, что у остроты ума есть свои недостатки. Ему почти хочется научиться соображать немного медленнее, чтобы была необходимость сосредотачиваться на словах профессора.

Он скорее чувствует, чем видит, некое тихое беспокойство среди однокурсников и поднимает голову, чтобы оглядеться.

И там, в дверях, стоит Гвен, которая выглядит как никогда прекрасно в короткой кожаной юбке и плотных колготках. Ее пальто распахнуто, являя под собой пушистый джемпер с эмблемой Звездного Флота.

Мерлин усмехается. Гвен, просияв, улыбается ему и взмахом руки подзывает к себе.

Мерлин начинает молча собирать свои вещи, и его улыбка немного тускнеет. Сюда Гвен всегда приходит за ним только по работе, и не то чтобы Мерлин не хочет ей помогать. Просто… кое-что происходит, когда он рисует, особенно если очень хочет, чтобы кого-то нашли. Мерлин не знает, как все это описать, но его это нервирует, и сейчас рядом нет никого, чтобы сказать ему, что все будет хорошо.

С другой стороны, их сотрудничество вполне успешно. Мерлин рисует того, кого нужно нарисовать, а Гвен приглашает его к себе и что-нибудь готовит. Мерлину нравится квартира Гвен и Ланса почти так же, как ему нравятся сами Гвен и Ланс. А еще он обожает стряпню Гвен.

Учитывая, какой у него сегодня выдался день, возможно, Гвен ему послали какие-то высшие силы, присматривающие за ним.

И как всегда, когда Мерлин пытается вести себя тихо, все с ужасающей скоростью летит ко всем чертям.

Ему удалось собрать вещи в почти идеальной тишине и даже миновать большую часть пути до двери, но потом он спотыкается о чей-то рюкзак, зависает ненадолго в воздухе, размахивая руками и отшвыривая в сторону свою сумку, и в следующий миг летит прямиком на стол профессора.

Мерлин сглатывает в абсолютной тишине и осмеливается поднять голову.
— Гм.

Профессор Хора разглядывает его сквозь линзы очков — не особо впечатленно, но, возможно, с легким весельем в глазах.

— Мистер Эмрис, — вздыхает он. — Пожалуйста, утешьте меня, что не планируете сделать карьеру в шпионаже или любой другой области, где требуется минимальная зрительно-моторная координация.

Студенты за его спиной сдавленно смеются, и Мерлин выпрямляется, уныло улыбаясь.
— Э-э-э, нет, сэр.

— Сколько у вас сегодня ушло на то, чтобы дописать код?

Мерлин опускает взгляд.
— Я только что закончил, — пытается слукавить он.

Профессор Хора смотрит на него многозначительным взглядом, и Мерлин вздыхает.

— Двадцать две минуты, — бормочет он себе под нос.

Профессор Хора ухмыляется.
— Двадцать две минуты, да? — переспрашивает он. Достаточно громко, чтобы услышала вся аудитория. Кто-то стонет, раздается несколько приглушенных «о, да ладно». — Нам придется найти способ бросить тебе вызов. — Хора вздыхает и отпускает его. — Тогда иди, раз уж так спешишь.

Мерлин не дожидается, пока его попросят дважды.

Когда он вылетает в коридор, Гвен все еще хихикает.

— Эй! — возмущается Мерлин, даже когда она его обнимает. — Знаешь, это же ты виновата.

— На самом деле нет, — возражает она, и в ее глазах лучится смех.

Мерлин уже давно выяснил, что на Гвен злиться невозможно. Он усмехается.
— Рад тебя видеть.

— И я тебя. Давно не встречались. — Она окидывает его взглядом с ног до головы и хмурится. — Мерлин, ты…

— Ну, что за работа? — быстро спрашивает Мерлин, отсрочивая вопросы. Он знает, как выглядит. — Вор сумочек? Мошенник?

— Убийца, — тихо отвечает Гвен.

— О.

— Угу. Боже, чувствую себя таким дерьмовым другом. Появляюсь, только когда мы в тебе нуждаемся. — Она расстроено прикусывает губу.

— Пф-ф, не беспокойся. Я знаю, что ты занята. — Мерлин широко улыбается. — Вот только я тут подумал… мы можем остановиться поесть на пути туда? Ну знаешь, слегка переиграть порядок? Мне сегодня работать, а я не обедал, так что….

— Конечно, — быстро кивает Гвен. — Я могла бы и сама поесть, да и Лансу что-нибудь прихватить. Артур нас сегодня довольно жестко гоняет. Не то чтобы он сам работал хоть чуточку меньше или у него не было для этого причин, просто…

— Артур — это твой новый начальник?

— Ага. — Гвен берет его под руку и подталкивает в направлении лестницы.

— И как он? — спрашивает Мерлин, хотя ему и не слишком интересно. — Лучше, чем Цендред? — Гвен фыркает, продолжая тащить его по коридорам и дальше, на улицу.

Они заезжают в крошечный мексиканский ресторан, где Гвен покупает им по буррито и стакану чая. Мерлин изо всех сил старается сосредоточиться на словах Гвен, поскольку истории о ее новом боссе кажутся действительно занимательными. Должно быть, чертовски круто работать с парнем, который всегда готов тебя прикрыть. Мерлин пытается не вгрызаться в еду слишком активно, но это за пределами его возможностей, поэтому Гвен прерывает рассказ на полуслове, чтобы заказать еду на вынос для Ланса и еще один буррито для Мерлина.

Мерлин вспыхивает ярким румянцем, но отказаться не в его силах. Он слаб, а еда восхитительна.

Гвен запросто ловит такси, и Мерлин клянется самому себе, что тоже этого достигнет — того благосостояния, когда сможет питаться фастфудом и разъезжать на такси, даже не подумав, что все это какая-то роскошь.

Должно быть, он молчит слишком долго, погрузившись в свою крепчайшую решимость, потому что Гвен мягко толкает его в плечо.

— Все в порядке?

— Что? О, да, — рьяно кивает Мерлин. — Да, все в порядке. В полном.

Гвен выглядит так, словно не может поверить ему. Но она слишком тактична, чтобы допытываться, так что Мерлин в безопасности.

Он окончательно расслабляется и глупо улыбается, глядя в окно.

Все вдруг становится слишком красивым и ярким, и Мерлину кажется, будто он может разглядеть солнце за плотным слоем серых облаков.

«Послеобеденная кома», — понимает он словно сквозь дымку. Его тело отключается, реакции замедляются. В салоне такси тепло, а сиденье мягкое и уютное; буррито лежат в желудке дешевым божественным весом, а восхитительно крепкий чай все еще ощущается на языке лимонным послевкусием. Мерлину даже кажется, что он летит.

В полицейском участке тоже все хорошо с отоплением, и Мерлин чуть ли не мурчит. Он знает, что ему нужно взять себя в руки, прежде чем говорить со свидетелем, но у него же есть еще несколько минут, верно? Просто так хорошо чувствовать себя сытым и согревшимся. Мерлин почти забыл, каково это.

А потом Гвен тянет его к самому красивому человеку, какого Мерлин когда-либо встречал. А это, учитывая его знакомство с Гвен, Морганой и Ланселотом, действительно о чем-то да говорит. Улыбка Мерлина только ширится.

Гвен бросает на него ошарашенный взгляд.
— Мерлин, это инспектор уголовной полиции Артур Пендрагон.

Мерлин рассматривает головокружительное сочетание блестящих светлых волос, заставляющей пускать слюни линии подбородка, сочных губ и пронзительных голубых глаз. И, продолжая сиять улыбкой, протягивает руку.
— Привет, Артур.

Инспектор Пендрагон пристально смотрит на него мрачным взглядом, не торопясь отвечать на рукопожатие.
— Это что, шутка? — шипит он на Гвен. — Он что, под кайфом? — Он поворачивается к Мерлину. — Ты под кайфом?

Мерлин хмурится, радостное бурление внутри утихает. Он опускает руку.
— Нет?

Пендрагон осматривает его с ног до головы и кривится от отвращения.
— Гвен, ты же не будешь говорить, что этот… этот мешок с отбросами может быть полезен.

Мерлин чувствует, как вспыхивает лицо, кулаки сжимаются.
— Ого, Гвен. А ты не говорила, что твой начальник — такая задница.

Пендрагон прищуривается
— Что ты только что сказал?

— Ты меня слышал.

— Возможно, ты захочешь пересмотреть то, как обращаешься к офицеру правоохранительных органов.

— Не раньше, чем он даст мне на то причину.

Губы Пендрагона сжимаются в тонкую белую полоску.
— Выметайся.

— Без проблем. Я вообще не хотел сюда приходить.

Мерлин разворачивается на каблуках и собирается уйти, по пути хлопнув всеми возможными дверьми, когда его взгляд падает на плачущую в углу женщину в обычной одежде.

Мэри.

Мерлин замирает.
— Это…

— Свидетельница, да, — говорит Гвен. — Ее брата убили этим утром. Ты ее знаешь?

Мерлин кивает, замечая покрасневшие глаза Мэри, убитое горем лицо. И чувствует тошноту. Его желудок, только что такой счастливый, скручивается узлом.
— Да… да, знаю. Прошу прощения.

Он идет прямиком к Мэри, не обращая внимания на завязавшуюся за его спиной перебранку — наверное, инспектор Пендрагон пытается остановить его, но Гвен не дает. Мерлину плевать.

— Мэри, — тихо зовет он, и она поднимает голову.

Ее глаза округляются при виде знакомого лица, а потом она вскакивает со стула и сжимает Мерлина в отчаянных, горестных объятиях.

— Ох, Мерлин, — всхлипывает Мэри ему в плечо. — Джон мертв, Мерлин. Мой братик, мой Джонни мертв. Что мне теперь делать?

Мерлин обнимает ее обеими руками и крепко прижимает к себе. Наверное, это единственное, что он может сделать.

Продолжение в комментариях...